Захар Прилепин - Десятка
— Вон Кордик про знамена говорил, — продолжил в ту же точку Свиридовский бить. — Что мы, мол, будем от лица хлебозавода и как бы безо всякой идеи выходить. А разве это так? Все ж знают, кто мы есть, откуда, где родились, где живем, с кем воевали, все. Мы даже не советские, мы — плоть от плоти своей земли. На поле — та же самая война, только без крови. Да и без крови ли? Как там все обернется — кто же знает?
— Да, немцы точно за такое по головке не погладят, — сказал Капустин. — Мы ж все равно, ребят, как мертвые, без разницы. Откажемся играть — прибьют или уморят, а выйдем бить их и побьем — исход какой же будет? Тот же самый. Тогда хоть погуляем славно напоследок, покажем фрицам класс, какого не видали, а там и в пекло уже можно не зазря.
— И я, и я согласен!
— А что же Клим молчит? Ты че смурной такой-то, Клим? Какие есть сомнения?
— Да об условиях улучшения контракта думаю. Не мало ли мы с Кордика спросили.
— Ну ты даешь! Чего ж тебе еще? Не околеем — и на том спасибо.
— Усиленный паек с него хочу потребовать.
— Чего?
— А мой паек — не хлеб и не тушенка. Железное мне знание необходимо, что человек один родной от немца ни за что не пострадает. Вот аусвайс необходим, железная бумажка, прям броня. Другое имя. Я, братцы, не один и за себя не отвечаю. Вас не могу просить, чтоб все свое решение ставили в зависимость от одного меня, но сам играть не буду без такого договора. Девчонка у меня, девчонка! Что немцы делают с еврейской нацией, вы знаете. Ее отца убили на глазах, она сама стояла перед ямой. Вот только чудом и жива, ты понимаешь, чудом, вот на вершок левее пуля бы, и все. Сейчас ее скрываю все, скрываю, но вечно так не может… из города мне надо ее во что бы то ни стало, в деревню к тетке, в самую вот глушь. Ну, поняли? Жить, жить она должна, такая у меня обязанность.
— А что? Достойная цена, — за шею Клима Кукубенко взял. — И правильно, считаю, Клим, ты перед Кордиком давай этот вопрос ребром, он, думаю, еще и не такое может. А мы все как один за это дело встанем. Что, братцы, встанем за такое дело? Команду хочешь — хорошо, но только ты и нам уж сделай одолжение.
9.Не матч — младенцев избиение. Сухими, страшно быстрыми ногами плетется кружево из прорвы передач, скальпельно точных вертикальных, поперечных, прямых вразрез, диагональных, длинных, укороченных, носком, щекой, пяткой, подошвой… движением-порханием, обманно хаотичным, путаным, аляповатым, но полным скрытой стройности и совершенной взаимной согласованности всех десятерых червонных игроков творится неостановимая, в каждом своем моменте-вспышке — филигранная, ошеломляющая виртуозностью расчета, безукоризненным ведением атака, сперва как будто величаво-медленная, царственно-спокойная, внушающая страх, безволие, отчаяние держанием-переводами мяча, который не перехватить, который безраздельно каждое мгновение принадлежит червонным игрокам, и вдруг — мгновенная, как бритвенный удар по горлу, как вспышка молнии в грозой набухшем небе. Одной передачей, скрытой, неуловимой, распарывают линию защитную мадьяр, лишая зрения, ориентации в пространстве и чувства собственного тела вообще. Впустую мечутся, бросаются наперерез и силятся закрыть чудовищные бреши замотанные, взмыленные венгры… нет, слишком тугоумны, медленны для этого, ни выучки на то нет, ни природного чутья. Открыты фланги, ширятся просветы, будто пульсируют в нетерпеливом ожидании мяча пустующие зоны, коридоры… касание, мгновенный выверт шипованной стопы, и рыжей солнечной кометой мяч несется по траве, проносится от кожаного черного носка к носку, от пятки к пятке.
Все им дается запросто, «Брот-фабрик», всем существом, нутром вобрали все то, чего так долго были лишены: тугую хватку бутс, упругость дерна под ногой, свист, рев и ухахатывание тысяч на скамейках, удары по мячу с предельным напряжением ляжки и икры, со сладкой отдачей в гулкую от крови грудную клетку.
Гуляет по вратарской шагом Разбегаев, как в клетке, мается в штрафной, хрустит суставами, заламывая руки, то машет взад, вперед, как ветряная мельница, пловец… «гребет» себе туда-сюда; прищурившись на солнце, улыбчиво, лучисто любуется игрой, порой потягивается, порой, прыгнув, виснет на перекладине своих нетронутых ворот; нет никакой нужды сегодня превращаться в зрение, застыв в прыжковой стойке, в полуприседе, нет никакой нужды вытягиваться в черную струну, мгновенно, распрямленной пружиной превращаясь в прыжок, в полет за хитро или сильно пущенным мячом, включая в моментальную работу каждый сантиметр хлесткого, кошачьи ловкого, стремительного тела.
Свою штрафную замыкают на замок и каждую атаку начинают, вальяжно-властно перекатывая мяч: по центру — рослый, с косой саженью в плечах, командующий всей защитой Кузьменко, на правом фланге — Сухожилов, спокойно-точный в выборе позиции и выходе на перехват, на левом — Мельниченко, резкий, неуступчивый, привязчивый и цепкий, как репей, умеющий вцепиться по-волкодавьи в форварда; работа, да, у них, конечно в этот день — не бей лежачего, не та игра, чтоб класс в защите свой продемонстрировать.
В центральном круге — со свободным продвижением до сердца вражеской штрафной — царят, изобретают, творят ювелирное чудо атаки, то просто держат мяч изящной перепасовкой, давая всем передохнуть, Капустин-Свиридовский — двуглавое, двуликое чудовище, творящее сознание червонных, два созданных для дирижерства человека, похожих друг на друга, как отец и сын; хоть на сто метров разведи, но все равно составят целое, одно, такое между ними совершенство понимания. Давно приметил Свиридовский еще совсем зеленого, пугливо-робкого Капустина, уперся взглядом, будто в зеркало, сказал: «уйду — ты будешь мне заменой, продолжением».
Правофланговым крайним — Черняга, отчаяннее и бестолковее всех идет в борьбу, совсем задергал, измотал, измучил мадьяр, им не давая атаки начинать… пожалуй, слишком тянет одеяло на себя, усердствуя в обводке и с мячом не расставаясь… бежит, щенок, не поднимая головы, на мяч все смотрит: «Запомни, Пашка, немцы — не мадьяры: они тебе семь суток думать не дадут, — спокойно учит Свиридовский, ровно дыша, сухой, будто едва-едва ступил на поле. — Ты завозился, не отдал — мы трое пробежали даром. А если перехватят, что? Ты нас троих обрезал»…
По левой бровке Темников курсирует: и вроде держат с подстраховкой его двое, но только как такого тугодумам удержать: шаг в сторону, прием и разворот на лоскутке вокруг своей оси к восторгу пущему трибун, прокинут мяч меж ног или между двоих мадьяр, застывших в зимней спячке, и нарезной пулей по флангу, вагон и малая тележка времени на то, чтоб голову поднять и выискать в штрафной открытого…
