Анна Берсенева - Ответный темперамент
Глава 8
Мама читала, сидя на веранде; Ольга увидела ее от самых ворот. На столбах веранды висели фонари, лампочки прятались в них за золотистыми стеклами. Такие же фонари, только маленькие, на тонких ножках, были расставлены вдоль садовых дорожек. Они сами собой загорались с наступлением темноты и казались в траве необыкновенными сверкающими грибами. Из-за рассыпанного по всему саду света дом выглядел сказочным, тем самым, про который Ольга читала в детских книжках. Ей тогда представлялось, что во всех сказках описывается один и тот же дом и что именно в нем сосредоточено все счастье мира.
Теперь этот дом стоял перед нею, освещенный мерцающими фонариками.
Мама не удивилась ее приезду. Она вообще удивлялась редко, но не от равнодушия, а потому, что жизнь многое успела ей показать.
– А я как раз хотела тебе звонить, – сказала она, спускаясь с веранды навстречу Ольге. – Что тебе в городе сидеть? Можно и отсюда на работу ездить. Половина Тавельцева так и делает.
– Вот научусь машину водить и тоже буду, – сказала Ольга.
И сразу вспомнила, как Сергей Игнатович смотрел на нее зелеными растерянными глазами. И счастье снова тронуло ее сердце.
– Я ужин не готовила, – сказала мама. – Но еда с обеда осталась.
– Да я не голодная, – возразила было Ольга.
Но мама уже ушла в дом, и оттуда донеслось звяканье посуды.
Ольга осталась на веранде одна. Счастье не уходило из ее сердца. Все время, пока мама не вышла на веранду с подносом, на котором стояли тарелки, она чувствовала, как счастье тревожно гуляет у нее в груди.
– Что ты, Оля? – спросила мама, расставляя тарелки на столе.
– Ничего. – Ольга тряхнула головой и добавила, чтобы отвлечься от счастья: – А у тебя обед такой, как будто ты гостей ждала.
– Обыкновенный обед, – пожала плечами мама. – Суп вчерашний, жаркое тоже. Просто я привыкла готовить. Меня, знаешь, так поразило, когда я узнала, что не в каждом доме бывает обед, – вспомнила она. – Я к подружке своей школьной пришла, к Анеле, она в Замоскворечье жила с мамой и маленькой сестрой. Мама у нее на заводе работала. Страшно бедно они жили, как и большинство тогда, впрочем.
– Это перед войной было? – рассеянно переспросила Ольга.
Она слушала маму вполуха, думая о своем.
– Да, в тридцать девятом году. Я в десятом классе училась. Дома у нас тоже никакой роскоши не было, но обед готовили всегда, я даже не представляла, что может быть иначе. А Анеля с мамой и сестрой вместо обеда пили чай с черным хлебом. Иногда бывал сахар. Такое вот советское счастье.
– А этот дом тогда уже был? – спросила Ольга. – Вот этот, в Тавельцеве?
– Был, – кивнула мама. – Папа его почти сразу же купил, как только в Москву приехал. Тогда, правда, дачи не покупали, а получали в специально отведенных местах, и только те, кому положено было. По тем же самым правилам, по которым Анеле был положен на обед чай с хлебом. Но, видимо, для папы сделали исключение, все-таки он очень хороший врач был, им дорожили. А может, просто для демонстрации. Мол, товарищи эмигранты, возвращайтесь в СССР, здесь вам будет хорошо. Как бы там ни было, но этот дом ему купить разрешили.
– А ты до войны жила здесь, ма? – спросила Ольга.
– Почти нет. Мне же семнадцать едва исполнилось перед войной, ну что мне было в деревне делать? Тем более мама уже с апреля сюда переезжала, папа весь день на работе, московская квартира свободна… А отдельная квартира – это же невозможная редкость была в то время, и все мои друзья у меня собирались. Так что в Тавельцеве я до войны только редкими наездами бывала. Нинку вон тоже калачом сюда не заманишь.
– А в соседних деревнях ты кого-нибудь знала?
– Да я и в самом Тавельцеве никого почти не знала, – улыбнулась мама. – Даже среди дачников. Все друзья у меня были в Москве, и вообще вся моя жизнь была московская – после Франции я ею упивалась. А кто тебя в соседних деревнях интересует?
– В Чудцеве, я слышала, Игнатовичи жили.
– Игнатовичи? Не знаю, – пожала плечами мама. – Это твои знакомые?
– Нет, – сказала Ольга. – Их я не знала. Но знаю их внука.
И тут же поняла, что это не так. Ведь она совсем ничего не знает о Сергее Игнатовиче и, кстати, не знает даже, Игнатовичи ли были его бабушка с дедушкой. Может, это было родство с материнской стороны и фамилия у них была другая.
Она не знала о Сергее ничего. Но мысли ее возвращались к нему снова и снова, и самые неважные мелочи, связанные с ним, приобретали в ее мыслях какой-то огромный масштаб.
– Я пораньше лягу, – пытаясь избежать этих мыслей, сказала Ольга. – Мне завтра на работу рано, надо хоть немного выспаться. Я ведь и не собиралась вообще-то сегодня приезжать, как-то неожиданно получилось.
Спать Ольге совсем не хотелось, но так же не хотелось ей, чтобы мама почувствовала, в каком счастливом смятении она находится. Мама была проницательна и почувствовать это могла вполне.
– Ложись. Я еще почитаю.
Мама посмотрела на нее с тем мимолетным вниманием, которого Ольга как раз и опасалась. Этим вниманием она всегда выхватывала главное, что было в человеке вообще и в его сиюминутном состоянии в частности.
– Что ты читаешь? – чтобы отвлечь от себя это мамино внимание, спросила Ольга.
Она надеялась, что в ее голосе прозвучит интерес к книге, который маму и обманет.
– Мемуары Тенишевой, – ответила мама. – Неля вчера приезжала и привезла. Я, знаешь, заметила, что одни мемуары в последнее время и читаю. Возраст, Оля, возраст! Очарование вымыслов сходит как позолота, и интересна становится только правда.
– Ну, у Нели-то возраст еще не такой уж большой, – возразила Ольга.
Шестидесятилетняя Нелли была средняя из сестер Луговских. Правда, много лет она считалась младшей – до тех пор, пока во Франции не обнаружилась Мария.
– Потому Неля мне эти мемуары и отдала, – сказала мама. – Не возись с посудой, Оля, я сама уберу.
Ольга оставила тарелки на столе, поцеловала маму и ушла в дом. Когда она поднималась по лестнице, ей казалось, что мама смотрит ей вслед с тем самым мимолетным вниманием, от которого не скроешь сильных чувств.
Глава 9
Если бы Оля была не Оля, а какая-нибудь посторонняя женщина, то Татьяна Дмитриевна подумала бы, что она влюбилась.
Она с детства обладала способностью улавливать трепет и смятение, которыми сопровождались в людях сильные и в силе своей всегда тревожные чувства. У маленькой девочки такая способность могла бы показаться странной, но Таня умела ее скрывать. Даже не скрывать, а сдерживать. Она вообще была сдержанная, характером удалась в отца. Однако при такой природной сдержанности у Танечки никогда не было недостатка в поклонниках. Теперь, в старости, она даже немножко жалела свою единственную дочь. Конечно, муж Оле попался очень достойный, но поженились они рано, и за хорошего мужа ей пришлось заплатить единственностью любовного чувства. Впрочем, ее это, похоже, не угнетало: Оля была цельной натурой, и дробное восприятие мира, одним из проявлений которого являются многочисленные любовные увлечения, вообще было ей не свойственно. Еще в детстве, когда ее подружки то собирали марки, то ходили в драмкружок, то занимались бисероплетением, Оля изучала французский язык, потому что собиралась посвятить этому всю свою жизнь. И для того чтобы заниматься этим единственным избранным делом, ей нисколько не приходилось себя ограничивать – она просто занималась тем, что ей нравилось, и не испытывала в связи с этим ни зависти к подружкам, ни хотя бы любопытства к тем бесчисленным занятиям, которые они так самозабвенно перебирали.
