Александра Маринина - Ад
— Лариса, пойдем посмотрим, как там твой папа, — предложила она. — Может быть, его удастся разбудить и увести.
Геннадий сполз с матраса и лежал на полу, раскинув руки и широко открыв рот. В комнате стоял удушливый запах перегара. Лариса присела на корточки рядом с отцом и принялась его тормошить.
— Папа, просыпайся! Давай, вставай! — громким шепотом шипела она, боясь говорить в голос, чтобы не разбудить Лелю и Родислава. — Да открывай же ты глаза, черт бы тебя взял, урод, алкаш несчастный!
Она тянула отца за руки, пыталась приподнять его плечи, дергала за ноги, но все оказывалось бесполезным. Максимум, чего удавалось достичь, это заставить Геннадия приоткрыть глаза, после чего он, с трудом сфокусировав взгляд на дочери, неразборчиво произносил:
— Ларка, сука, я тебе родной отец… — и снова проваливался в сон.
— Что здесь происходит? — послышался сзади голос Коли. — Это что такое?
За своей возней они и не услышали, как он вернулся. Николаша стоял бледный, злой и трезвый.
— Коля, помоги, пожалуйста, разбудить Геннадия и отвести его домой, — обратилась к сыну Люба, стараясь говорить так, словно ничего необычного не происходит и все в порядке вещей. — Он выпил лишнего и уснул.
— Выпил лишнего? — Коля слегка повысил голос. — Да он нажрался, как свинья, и при этом еще имел наглость явиться сюда. Или он уже здесь так набрался? А? Мы же такие хорошие соседи, мы прямо добрые самаритяне, и сироту приютим, и алкашу стакан поднесем, так, мамуля?
— Коля, перестань.
— Да я-то перестану, мне недолго, а вон он не перестанет, он так и будет сюда таскаться за милостыней, а вы так и будете его облизывать и жалеть, несчастненького и судьбой обиженного. Нас бы кто пожалел!
— Прекрати! Помоги нам его поднять.
— Может, прикажешь ему еще и задницу подтереть, когда он спьяну обгадится? — с ненавистью произнес Николай. — Да мне к нему даже прикоснуться противно.
— Тебе придется, — холодно сказала Люба. — Иначе он будет спать здесь, рядом с твоим диваном, до самого утра. Выбирай, решение за тобой.
— Не надо, тетя Люба, — испуганно заговорила Лариса, — не заставляйте Колю, я понимаю, как ему противно. Я сама справлюсь. Пусть Коля пока на кухне поужинает, а я добужусь, я его растолкаю, вот увидите.
— Я не голоден, — сухо бросил Коля.
Он сделал шаг по направлению к распростертому на полу телу и несильно пнул Геннадия ногой в бок. Потом пнул еще раз, уже посильнее.
— Коля, ты с ума сошел! — всплеснула руками Люба. — Что ты делаешь? Ты же его избиваешь.
— Ты, мамуля, не видела, как это бывает, когда действительно избивают, — ухмыльнулся Николай. — А я просто провожу легкую воспитательную работу.
И с этими словами он ударил Геннадия ногой в живот уже в полную силу. Лариса вскрикнула и зажала рот рукой, потом схватила Николая за руку и стала оттаскивать от отца.
Люба, бессильно опустив плечи, молча смотрела на эту сцену. Ее сын способен только на то, чтобы бить лежачего — спящего беспомощного человека. И то обстоятельство, что сам «лежачий» — отвратительный пьяный сосед, терроризирующий дочь и тещу и не дающий никому покоя своими выходками, Колю не оправдывает. Боже мой, кого она вырастила! И как же она любит это очаровательное чудовище, как волнуется за него, как беспокоится, как хочет, чтобы у него все было, как у нормальных людей: работа, постоянная, хорошо оплачиваемая работа, любимая и любящая жена, здоровые и веселые дети. Неужели ей, Любе, суждено когда-нибудь дожить до этого праздника? Не верится. Но если бы это когда-нибудь случилось, она бы стала самой счастливой на свете.
— Прекрати, — твердо сказала она. — Это свинство.
Геннадий между тем зашевелился, открыл глаза и попытался сесть. Лариса тут же выпустила Николашину руку, кинулась к отцу и, поддерживая его за плечи, стала пытаться приподнять и поставить на ноги.
— Папа, вставай, пойдем домой, — приговаривала она.
— А я где? — осведомился Геннадий.
— Мы с тобой у Романовых. Вставай, уже ночь, людям надо спать, пойдем домой.
— У Романовых? — глаза Геннадия приоткрылись чуть пошире. — А какого хрена мы тут делаем? Чего нас сюда занесло? Это какие такие Романовы? С первого этажа, что ли?
— С четвертого, — терпеливо объяснила Лариса. — Тетя Люба и Родислав Евгеньевич. Они нам все эти годы, что ты сидел, помогали. Ну папа же! Ну поднимайся.
Геннадий попытался подтянуть под себя ноги и опереться на них, но не удержал равновесия и рухнул, после чего сфокусировал взгляд на Николаше.
— А это кто? Хахаль твой?
— Да заткнись ты! — грубо одернула его дочь. — Это Коля, сын тети Любы. Ты в его комнате валяешься, спать ему не даешь. Давай вставай уже!
— Колька?! — обрадовался почему-то Геннадий. — Так это же совсем другое дело! Колян, братуха, пойдем выпьем! Слышь, хозяйка, налей-ка нам по рюмочке и закуски какой-никакой наваляй на газетку, не жмись, мужикам выпить надо.
Коля хладнокровно смотрел на бесплодные попытки невысокой девушки справиться с широкоплечим и довольно-таки массивным отцом.
— Не ори, — прошипела Лариса, подталкивая отца под поясницу и забрасывая его руку себе на плечо, — всю семью разбудишь. И что ж ты за урод такой, а? Почему я должна с тобой мучиться? Пока ты сидел, всем было лучше, честное слово. Вот вызову сейчас милицию, пусть тебя заберут и снова посадят, хоть отдохнем от тебя, ведь все нервы вымотал за полгода.
Геннадий внезапно совершил резкий рывок, поднялся на ноги, покачался, но устоял, сделал шаг по направлению к Николаше и схватил его за грудки.
— Да! — во весь голос заявил он. — Пусть меня снова посадят, пусть я снова безвинно сяду, вот она, ваша справедливость, вот оно, ваше государство, оно способно только невиновных сажать, а настоящие преступники пусть на свободе гуляют. И вы будете только рады!
Коля с брезгливой миной оторвал от своей футболки грязноватые, покрытые светло-рыжими волосами руки и оттолкнул соседа. Тот снова чуть не упал, но Лариса и Люба вовремя подхватили Геннадия.
— Наказания без вины не бывает, как говорил незабвенный Глеб Жеглов, — процедил Коля сквозь зубы.
— А ты знаешь? — заголосил Геннадий. — Ты знаешь, да? Ты там был? Баланду хлебал? На нарах парился? Я одиннадцать лет своей жизни ни за что отдал, за чужую вину, я все здоровье на зоне оставил, все зубы потерял, а ты чистенький, сытенький, у мамки с папкой за пазухой прожил и горя не знал, тебя небось, ежели чего, папка отмажет, а мы, простые люди, за чужие грехи должны срока мотать, конечно, за нас заступиться-то некому, никому мы не нужны, обыкновенные работяги, у нас ни денег нет, чтобы сунуть кому надо, ни блата, на нас можно всех собак повесить и галочку в отчетность поставить, дескать, раскрыли зверское убийство, душегуба с поличным взяли и под суд отдали. А я и тогда говорил, и сейчас повторю: я никого не убивал, я Надюшку мою любимую и пальцем не тронул. Только разве меня кто послушает? Всю жизнь загубили, молодые годы отняли, здоровье порушили, а теперь лишней рюмкой попрекаете? Такая, значит, ваша справедливость?
