Зуфар Гареев - Спящие красавицы
– Это кратковременное несущественное ответвление от сценария. Некоторая малозначащая игра, которая произошла в FF00101FF0 году 11FF00 тысячелетия от начала создания скрипта FF00-0004-00000000-FF11-0001 в тупиковом кластере D00 X 0000000000000011.
Митя не верит в это:
– Вы ошибаетесь! Вы просто ничего не понимаете! Мы встретимся с мамой – и я останусь с ней навсегда!
А что – может быть, не ошибается Митя?
Вот же она, мама, здесь!
…Яна бережно отдирает повязку от порезанной Митиной руки, надо наложить новую.
Старший брат насмешливо и злобно наблюдает за ними.
– Больно было? – спрашивает Яна.
– Нет, мама… Зато я доказал им, что ты есть.
– Надо хорошо обработать рану. Пойдем сначала пополощем водой… Потом хорошенько продезинфицируем…
Они удаляются в ванную.
Дверь распахивается, показывается Вася с ножом.
– Это неправда все! Это сказки для маленьких! Нет никакой живой руки! И ты не мама, ты фантом! Ты просто пришелец откуда-то!
– Вася, убери нож!
– Ты не мама – ты фантом! Я докажу вам, что это все бредни и сказки!
– Нет, это не сказка!
– Не сказка? Эх ты дурачок! Может быть у тебя и сердце есть? И живот есть?
Он замахивается ножом, но Яна успевает подставить руку. Из раны сочится кровь. Вася изумленно смотрит на руку матери.
Яна поспешно перевязывает свою руку.
– Вася, ну хорошо… Ты доказал… Бредни все это… Сказки… Может быть ты прав…
Как остановить эти несуразные скачки времени, чтобы что-то понять, осмыслить? Как взять его в руки и почувствовать логику: ты живешь, живешь, живешь!
Ответа нет. Все в этом мире получается как-то внезапно, нелогично, без последовательности…
…Ночь опять взялась ниоткуда и нипочему.
Сколько лет она ждала этой ночи – чтобы уснуть с детьми в одной постели. Неужели пришло это недостижимое счастье?
Детки уже спят. Засыпает и Яна, целуя каждого. Рука ее перевязана.
Яна думает: «Вася, может быть ты прав… А может быть прав Митя… Я уже не знаю, где я, где мы все… Не знаю… Но мне так хорошо с вами, мальчики мои…»
…Над городским типовым домом брезжит утро. Тишина. Тем пронзительнее в этот ранний час кажется звук разбитого оконного стекла; он гулко разлетается по всей округе.
Что это?
Медленно из окна выплывает фигура Яны. Осколки разрывают ее тело, сочится кровь, но Яна уже ничего не чувствует…
Фигура Яны уже оторвалась от окна и медленно набирает высоту.
Проснувшиеся дети кричат:
– Мама! Мама!
Слышит ли Яна?
Яна уже в небе, а дети бегут по улице.
– Мама, вернись! Вернись… мама… вернись!
Если бы Яна слышала, она бы ответила наверно:
– Я вернусь… Я скоро вернусь к вам… Я обещаю…
44. Вальсацио больше не будет
На Земле, между тем, тоже происходят кой-какие события, – в частности, в кабинете доктора Майера. Тоже не совсем веселые.
Хильда опять зачитывает вслух читает СМС-ку Аделаиды:
– «Прощайте! Я только что остановила дыхание. Вы были самыми счастливыми минутами в моей жизни. Прощайте, целую Вас, если позволите. Низкий поклон фрау Майер и Хильде, за то что целый год терпели мое присутствие…»
– Да, – говорит профессор Майер.
– Хольт, она умерла! – догадывается Хильда.
Они торопятся в палату Аделаиды. К ним присоединяется Лиза. Перед входом в палату она надевает темные очки и подозрительно оглядывается – вдруг слежка?
Здесь уже врач. Он отстраняется от Аделаиды, встает.
– Она мертва. Это необратимо. Кстати, как она смогла остановить себе дыхание? Это необъяснимо.
Майер задумчиво произносит:
– Я привык к ней… Я стрелял, как охотник… Я танцевал…
Он добавляет по-русски:
– Вальсацио… менуэтик… полька-полька…
Майер показывает, как он танцевал вальсацио.
– Да. Кажется, это была любовь.
Лиза тоже пытается кружить.
На глазах Хильды слезы:
– А я привыкла быть дрянью… И пакостью… Никогда еще в своей жизни я не была так долго дрянью…
Она обращается к врачу:
– Вы знаете, в этом что-то есть такое… Вы меня понимаете? Я бы еще хотела побыть дрянью, но лишь бы она была жива.
Майер принимает звонок:
– Это жена. Алло?
Выслушав жену, он говорит Хильде:
– Моя жена сказала, что тоже хочет быть дрянью, лишь бы была жива Аделаида…
45. Дьявольская трель без Вивальди
Сегодня снова день скрипичной музыки! Как рада Рита! Она снова увидит итальянца, а он – ее мальвиньи глаза!
Но обнаружилась другая нестыковка – никто так и не удосужился купить Рите обновки. Поэтому она снова в тапочках, в плохонькой юбке, в руках примерно такой же ридикюль, как у Лизы.
Переводчица нервно протягивает Козыреву новую тетрадь, Лиза топчется рядом.
– Вот еще одна предсмертная записка. И знаете что? Вы – сумасшедшие. Я сыта! Найдите себе другую переводчицу. Этот маразм нормальный человек не выдержит!
Она выходит, бросив в дверях:
– Этой старушечьей юбкой Вы просто издеваетесь над ней!
– Я собрал ее на свидание к Богу. Он любит скромные одежды, я спрашивал. Он не любит гламур.
Переводчица плачет:
– Вы чудовище! Рита имеет право быть красивой! Ей завтра к стоматологу! Что подумает о ней стоматолог?
Хлопнула дверью, ушла.
Козырев вертит в руках тетрадь:
– Предсмертные записки – это, между прочим, серьезный эпистолярный жанр.
Лиза достает из ридикюля веревку, с готовностью набрасывает на шею Рите.
Входит декламатор, воет как Качалов.
– Дай, Джим, на счастье лапу мне! Давай с тобой полаем при луне… Декламатора вызывали, дорогой?
– Вы не знаете как она завтра поедет к стоматологу в дерматиновых тапочках?
– Давай с тобой полаем при луне… Знамо как. На колесиках поедет.
Лиза отрубает:
– Сегодня у нас скрипичная музыка, милый.
Декламатор удаляется. Растерянно топчется за дверью, потом исчезает в туалете. В кабине он прикладывается к плоской бутылке коньяка, прячет ее под фрак. Пробует голос под Качалова:
– Удивительно, но факт: некоторые люди по разным причинам проводят в туалете до 40 % своей жизни.
Недоуменно пожимает плечами и выходит.
Козырев, отшвырнув тетрадь, спрашивает:
– Лиза, ты не находишь, что я совершенно омерзительная личность… Ну просто мразь… Одинокая мразь по имени Роман так сказать Григорьевич?
– Записывать?
– Да, милая, записывай: мразь. Потом дашь почитать.
– Записала.
– Лиза, ты заметила, что никому нет места на этой Земле. И нам с тобой в том числе, дорогая. И тебе, и мне. Ты тоже одинокая. Ты заметила?
– Да.
– У нас же горе от ума с тобой, ты заметила?
– Да.
– Но я возьму тебя за руку – и мы пойдем вместе к солнцу, так?
Он берет Лизу за руку.
– Мне больше некого взять с собой, Лиза. Я очень большой мизантроп, дорогая. Очень большой и неисправимый. А почему? А потому что я – плохой парень, тупой и одинокий. Запиши – incredible scoundrel.
– Записала.
Козырев засыпает в кресле. Лиза пытается удавить Риту, но услышав хрипы и кашель жертвы, испуганно хватается за голову и пятится.
Возвращается переводчица, снимает с шеи Риты веревку.
– Маргарита, Вы здесь? Я выходила на минутку.
Она слушает, что говорит Маргарита, потом переводит:
– Нет, я не могу повеситься пока. Я должна ему сказать все, что я еще успела подумать о нем. А я много еще чего подумала!
Козырев бормочет:
– Живи уж… Чего там… Я тебе новые тапочки куплю, Рита… Кожаные… Повысим уровень жизни, так сказать… К стоматологу поедешь в обновках, ах ты, Боже мой…
Входит старичок-скрипач и долго располагается на стуле, громко сморкается.
– Начнем с Вивальди? – оглядывает он всех. – «Дьявольская трель»?
– Да, – распоряжается Лиза.
46. Я вас так любила… Где же вы?
В тот день, когда Яну доставили в Клинику (а это случилось спустя 16 часов после того как Синица увез ее с фотовыставки матери) с ней ничего не происходило. Замечена была только одна странность. Она не откликалась на голос переводчицы. Не откликалась она и на следующей день…
– Я легко допускаю, что в сопоставлении нашего времени с альтернативной действительностью существует некоторый сдвиг в 50-100 часов, – наконец заявил профессор Майер. – Будем ждать, она обязательно заговорит.
Ксюша послушно кивала, слушая профессора. Поздно ночью она уехала. В начале пятого утра переводчица уронила дремлющую голову на книгу как вдруг раздался звон разбитого стекла. Откуда он мог взяться никто не знает до сих пор.
Будем думать, что оффсет в 100 часов между нашим временем и альтернативным, действительно, существует.
В полной тишине раздался звон разбитого стекла и в ту же минуту неподвижное тело Яны быстро покрылось кровавыми ранами.
Ее начало трясти и она вдруг заговорила в голос, чего не бывает с летаргиками вообще.
– Синица, мне страшно… Я слепая, кажется… Здесь темно… Здесь никого нет…
Она окликает:
– Митя… Вася…
Голос ее громче, и в нем все больше и больше бесконечного страха:
