Йонас Люшер - Весна варваров
Вскоре появилась Саида, принеся мне кофе с молоком, плохие новости и несколько распечаток из интернет-версии Figaro, ведь сайты Times и Financial Times уже теперь были пугающе недоступны. Не стану утверждать, что я был потрясен, я всегда знал, что однажды такое произойдет — может, и не так быстро, фактически за одну ночь, но я и ранее не сомневался: это лишь дело времени.
Саида сообщила мне, что уже распорядилась о трансфере в аэропорт, ведь на родине мне несомненно предстоит принять ряд судьбоносных решений. Правда, пока еще не известно, когда подадут машину. Затем она оставила меня наедине с завтраком, но, как ты понимаешь, вкус его меня не радовал.
Между тем зал постепенно стал заполняться взволнованными молодыми людьми; ужасное известие быстро передавалось из уст в уста, но еще, что называется, до них не дошло. Глядя на телефонные экраны, они наперебой зачитывали новости, не верили и в ответ громко возмущались, требовали подать им свежие газеты и обеспечить нормальный доступ в Интернет, принялись ругаться с обслугой из-за скупого завтрака, не забывая, впрочем, прихватить про запас треугольный кусок лепешки и ложку хумуса, потому что втайне каждый из них уже понял, что наступили другие времена. Я ушел потихоньку, чтобы не показаться невежливым. Позади два официанта не подпускали выпускника Тринити-колледжа, аналитика хедж-фонда, к оставленной мной тарелке с мясным ассорти, на которую тот нацелился. Я подозревал, что дело дойдет и до других неприглядных сцен.
Итак, Прейзинг мне хотел представить вариант рассказа о том, «где я находился, когда Англия объявила о банкротстве», этот жанр сменил рассказ на тему, «чем я занимался 11 сентября»: каждый вспоминает ту минуту, когда впервые — а потом ведь еще сотни раз — увидел на телеэкране самолет, врезающийся в одну из башен, или вот премьер-министра с невинным по-детски лицом, в голубом шелковом галстуке, что и теперь мне помнится неуместно оптимистичным и фривольным, премьер-министра, который начал речь со слов: «Thir-teenhundredfortyfive, when King Edward the Third told his florentin bankers…»[19] — иконографически картинка далеко не такая сильная, но также отпечатавшаяся в коллективной памяти.
Перед маленьким телевизором в комнате заседаний экспедиционного агентства в Байройте, где собрались все сотрудники, и перед плоским экраном в кафетерии Люцернского университета — таковы мои ответы. А у Прейзинга: дома, в кухне, у телевизора экономки — самолеты и башни, а премьер-министр — в прохладном бедуинском шатре, где «я уединился, чтобы отдохнуть от накаленной атмосферы ресторанного зала и составить представление о происходящем, переключаясь с одного спутникового канала на другой». Но на любом — сплошь взволнованные лица. Ведущие спецвыпусков новостей, наскоро припудренные комментаторы, вспотевшие эксперты. Говорили об угрозе тотального пожара, об эпидемии. Как ты знаешь, и то и другое распространилось вовсе не в тех масштабах, что предрекали нам телестудии и специальные выпуски мировой прессы.
Очень скоро мне опостылела вся эта терминология. Эксперты козыряли друг перед другом — кто безальтернативностью, кто неотвратимостью мер, которые предлагалось принять. Авгуры поочередно возвещали то о всеохватном мировом пожаре, то о великом катарсисе. Политики, в зависимости от задач партии, объявляли о крахе неолиберализма, ордолиберализма, рыночной экономики в целом, финансового рынка в частности, социального государства, а некоторые — заодно и демократии. Наконец я зацепился за один новостной канал, посреди всеобщего пустословия запустивший передачу в единственно подходящем, на мой взгляд, формате и с красноречивым названием No Comment: с одной точки, общим планом, снимали происходящее на оживленном перекрестке в лондонском Сити. В левой части экрана громоздилось облицованное зеленым зеркальным стеклом здание, которое какими-то непонятными конвульсивными движениями, будто мучимое приступами надрывного архитектурного кашля, через неравные промежутки времени выплевывало целыми группами молодых людей, нагруженных картонками, а в них фоторамочки, трофейные кубки, цветы в горшках, и те, отчаянно сопротивляясь резким порывам ветра и едва не сбивая друг друга с ног, выскакивали под дождь, прямо в объятия возмущенно размахивающей зонтиками и самодельными транспарантами толпы, явно готовой возложить вину за несчастье на эти жалкие плевочки мокроты.
Прейзинг, непривычно утомленный после той ночи, под это гротескное и чрезвычайно ему неприятное зрелище снова заснул и потому не мог описать развитие дальнейших событий в отеле.
А там в зале ресторана открылось кризисное заседание, причем Санфорду естественным образом досталась ведущая роль, ведь почти все присутствующие до выступления на сцене Сити учились в лучших университетах мира и теперь, когда занавес упал, вспомнили годы, проведенные у груди альма-матер, и выбрали себе в вожди того, кто посвящен в высший академический сан. Санфорд не упустил случая мигом превратить ресторан в аудиторию и прочитать лекцию об альтернативных вариантах, освещая главным образом те две возможности, какие предлагала ему Саида, однако донося их до слушателей не столь сухо и однозначно. Тем не менее зал взорвался негодованием, и лишь благодаря красноречивым призывам к спокойствию и благоразумию, — впрочем, не исключено, что также и благодаря головной боли с похмелья, которой мучились большинство присутствующих, — не прозвучало первое заявление о правах, то есть не состоялся наметившийся было штурм кухни. Фатальным образом пресечение этой акции, способной сплотить ряды, имело следствием то, что призыв Санфорда к единству и солидарности в трудный час не нашел отклика, и, как только на телефоны стали приходить первые мейлы об увольнении, коллектив раскололся на мелкие ячейки, отныне искавшие разные пути и способы справиться с крушением их мира.
Вилли и Квики, оба обладавшие безошибочным чутьем на социальные барьеры, сразу сообразили, что те рухнули, и вступили в роковой мезальянс. Единодушно они придерживались мнения, что к этому делу надо подойти спокойно, а именно: обосноваться у бассейна, глотнуть пивка, а то и прыгнуть в холодную воду, чтобы преодолеть последствия вчерашней ночи. Да, а уж потом, на свежую голову, забеспокоиться. Санфорд предупреждал, что относительно бассейна Саида высказалась недвусмысленно, но на это внимания не обратили, так что к Вилли и Квики присоединился отряд из тридцати голов. На самом-то деле проведение в жизнь запрета на купание Саиде подкрепить было почти нечем. Рашид, имевший на вооружении лишь сачок, а по флангам — ласковую собаку да неуклюжих ее щенков, получил к исполнению приказ не допускать в бассейн и на пляжные лежаки никого, кроме Прейзинга, но перед лицом превосходящих сил противника он благоразумно отказался от прямого сопротивления, а после краткого словесного поединка по-над бассейном, сверкающим на солнце, когда Квики прибегнул к тому лающему арабскому, что освоил в Басре и Умм-Касре, Рашид отступил в близлежащую пальмовую рощу и принялся было постреливать оттуда зелеными финиками, но ни разу не попал в цель.
Тем временем деятельная Саида, глядя вперед, занялась сокращением убытков на период неуклонно приближающихся лишений, то есть рассчитала и на неопределенный срок отправила назад в деревню у дальнего конца оазиса почти весь персонал, наказав припомнить прежние — освоенные до знакомства с семьей Малук — способы выживания, а лучшие времена, дескать, не заставят себя ждать. Покорная прислуга в белоснежных шароварах и кителях цвета бычьей крови, зажав в руках тонюсенькие желтые конверты, потопала по домам, а в баре у бассейна ее отсутствие уже ощутил на себе Вилли, со всей мочи горланя, чтоб дали пива. Но поскольку никто не появился и не ответил на его зов, он шарахнул теннисной ракеткой по стеклу запертого холодильного шкафа для напитков и завоевал популярность среди новых друзей щедрой раздачей бутылок.
Почти синхронно многоголосый звон, писк и треск оповестили о следующей волне увольнений. На этот раз она охватила Квики и почти всю молодежь у бассейна, ведь за ним сюда последовали главным образом те, которые в Сити и так вились вокруг него целыми днями, правда, в составе возглавляемой им команды аналитиков и продавцов, команды, которая своими смелыми и хладнокровными действиями за последние годы принесла банку сотни миллионов, а теперь, когда все рухнуло, наверное, убытки во много крат выше. В то же самое время на Gracechurch Street, на шестнадцатом этаже, девушка в темно-синей узкой юбке, та самая практикантка, что сшила костюм туарега в тщетной надежде получить приглашение на свадьбу, лазила под столами в операционном зале и выдергивала, как велели, компьютеры из сети, позволяя растерянным мужчинам в дорогой одежде для досуга и с картонными коробками под мышкой пялиться на ее попку.
