Глеб Соколов - Ужасы перистальтики
Он сел за стол, невидящим взглядом уставился на стоявший перед ним стаканчик с карандашами и ручками. Представил себе улицы вокруг офиса, дорогу к метро. Никогда не любил он эти улицы в такой час: когда заканчивался рабочий день, все ошалело бежали от своих контор к метро. Они, эти людишки, были точно контуженные взрывом – словно понимали, что надо бежать как можно дальше от эпицентра и как можно быстрее, но уже контузило и все мысли и движения происходили с людишками в неком тумане. Он и себя после рабочего дня чувствовал контуженным и вся эта картина вместе с самим собой в ее центре всегда вызывала в нем неизъяснимое отвращение... Теперь бы лучше оказаться в центре картины и побежать с другими контуженными к метро!.. Искалеченные часики брякнули, когда клал их на стол пред собой – на руку не надеть: или на стол или в карман. Часики обретали для него огромное значение... Он с тоской посмотрел на них: все переломалось, и он и они... Они стали ему теперь какими-то родными.
В этот момент в комнату вошла Ариелла.
Таких ужасных минут, как наступила, в жизни его до сих пор было не много. Он был в общем-то благополучным мальчиком из в общем-то вполне благополучной, хотя и со склонностью к скандалам, семьи. Он дернулся и первой мыслью было еще раз перебежать туда, на другую сторону коридора. Но он не побежал: перед смертью не надышишься!.. Невероятная тоска охватила его. Теперь надо было как-то постараться выжить.
11
Они вышли из офиса и оказались на той самой улице, полной людей, «контуженных и бегущих, как в тумане, от места взрыва». Ариелла молчала. Замелькацкий чувствовал себя пока еще сносно: когда они покидали кабинет, шли к входным дверям, им владело ощущение человека, которого ведут на гильотину. Само собой, по сравнению с тем, что ждет на эшафоте, путь на эшафот – всего лишь прогулка. Поэтому он как-то еще не успел ужаснуться при мысли, что до театра-то, собственно говоря, ему еще предстоит доехать... И это путешествие может оказаться ужасным!.. Осознание этого постепенно пришло к нему к тому моменту, когда они уже прошли полдороги до метро. Он ничего не видел вокруг себя... Точнее, видеть-то видел, но словно через мутное стекло.
До этого он испытывал страх, ужасную подавленность, нервозность, но внутри его все было достаточно спокойно. Атаки словно бы намеренно оставили его, чтобы дать немного придти в себя перед грядущими мучениями. Так плачи обливают потерявшего сознание избиваемого холодной водой, чтобы когда он благополучно придет в себя, начать его вновь избивать.
Впереди уже показалось метро и тут он испытал ужас. Ему настолько невозможным показалось сейчас влиться в эту толкавшуюся, одуревшую за рабочий день массу, испытать все то, что он уже испытал там несколько раз за эти дни (метро было его огромной самодвижущейся пыточной камерой), что он, глядя на сплошной поток машин, медленно ползших вдоль тротуара, воскликнул:
– Давай поедем на машине! Возьмем такси!..
Голос его прозвучал хрипло. Он самым натуральным образом паниковал. Впрочем, ей об этом, конечно же, было не догадаться.
– Не дергайся! – мрачно проговорила Ариелла. Это были первые слова, которые она произнесла с момента, когда покинули офис.
– Почему? – как-то растерянно и приниженно спросил он.
Она не ответила. Они продолжали идти дальше.
– Надо взять такси!.. – опять хрипло воскликнул он. Паника его по мере того, как они приближались к дверям пыточной камеры, усиливалась в ужасной геометрической прогрессии.
Вдруг, даже сам от себя, даже в нынешнюю минуту не ожидая эдакой прыти, он подскочил к бровке тротуара и протянул руку.
Ариелла словно не замечая этого продолжала шагать ровно в том же направлении, что и прежде. Теперь уже без него. Замелькацкий понял: она не остановится. В эту секунду возле него остановилось такси. А он кинулся за Ариеллой, которая успела пройти немалое расстояние.
Водитель не поленился открыть дверь (со стороны тротуара), крикнул ему вслед:
– Идиот! Какого черта тормозишь?!.. Придурок!
Раздраженно гудели машины, которым мешало остановившееся такси...
Замелькацкий догнал Ариеллу. Она повернулась к нему и с прежним, совершенно равнодушным лицом, слабым голосом, который был, тем не менее, полон ужасного презрения, произнесла:
– Что, собираешься позорить меня сегодня?!
Его словно ушатом холодной воды обдали, настолько обидной, унизительной была для него вся эта сцена. В первую секунду он не нашелся что сказать.
– Какое такси?!.. – продолжала Ариелла. – Ты что, не видишь, какие пробки кругом?! Мы опоздаем... Добраться можно только на метро!..
Странное дело, опять, как в первый раз, когда он в вагоне, застрявшем в тоннеле, спрашивал, как дурак, у пассажиров, выходят ли они, – точно так и теперь: унижение неожиданно подавило в нем панику. Страх исчез. Надолго ли?..
– Почему ты говоришь со мной таким тоном?!.. – выкрикнул он, как ему показалось, строго. На самом деле – по идиотски.
Но все же у него теперь появились хоть какие-то силы подумать о собственном достоинстве.
– А почему ты меня позоришь, почему ты ведешь себя, как дурак?!..
– Я ведь могу и обидеться!..
– А почему ты позволяешь этому вонючему водиле называть себя идиотом и придурком?!..
Опять словно порцию холодной воды вылили на него... Паника его отступила еще больше, – ни о каких атаках в это мгновение он уже не думал. Нет, промелькнула одна мыслишка: воспользоваться этой стычкой и разругаться с ней, отказаться идти в театр, отдать ей, черт возьми, эти проклятые деньги за билет и скинув с себя этот ужасный груз просто поехать домой. Получив деньги, она, скорее всего, и переживать-то особенно не станет... И поссорится с ней не страшно – она уже поссорилась со Смирновым. Он, Замелькацкий, просто примкнет к нему, у них образуется нечто вроде анти-Ариелловского блока...
Но в нем уже взыграла оскорбленная гордость!..
– А вот я сейчас догоню его и ты передо мной извинишься!..
Никогда еще он не был в такой обидной, унизительной ситуации!
Он действительно остановился и обернулся, выискивая глазами то самое такси – в пробке оно не могло далеко уехать.
– Хватит! Ну что ты в самом деле!.. – голос Ариеллы неожиданно стал бархатным, таким, как утром. – Ты что, обиделся что ли?.. Да не обижайся, я не хотела тебя обидеть... Ну что ты, побежишь сейчас за ним?!.. Мы же сейчас опоздаем!..
Она схватила его за руку и потащила к метро. Замелькацкий был сам не свой: и паника... И так омерзительно было на душе!.. И так его унизили!.. Мутное стекло, через которое он смотрел на все вокруг, стало еще мутнее.
Они подошли к жерлу пыточной камеры – перед ними были двери в метро. Еще немного, и он окажется уже за ними. И опять сработал общий принцип: чем хуже было его настроение и ужасней общее моральное состояние, тем лучше было с этим. Вернее, тем это было незаметней, меньше себя проявляло.
От тоски и унижения он готов был провалится сквозь землю. Чертова этого таксиста (его очень беспокоило, что таксист обозвал его в присутствии девушки, хотя это и была Ариелла, которую он не воспринимал девушкой, а воспринимал роботом), так вот, чертова этого таксиста он запомнит надолго!.. И настолько уже было испорчено настроение (когда они выходили из офиса, оно при всем при том так испорчено не было), что казалось: а, вали оно все до кучи!.. У него даже каламбурчик такой мелькнул в голове гаденький насчет «куч» и «вали» – в том смысле, что так низко пал, что уже и это не стыдно... А раз не стыдно, то и не страшно, а раз не страшно, то можно, а раз можно – то, само собой и расхотелось... По крайней мере хотелось совсем не так, как прежде, а только едва-едва.
И это уже не радовало и не казалось облегчением страданий! И в глубокой депрессии он спустился вместе с ней на эскалаторе в вестибюль, а там – он сам не помнил как – они постояли немного на платформе и даже о чем-то разговаривали. Опять-таки разговор шел как-то мимо него, он был весь во власти переживаний по поводу таксиста, который при ней оскорбил его и он не ответил на оскорбление и вообще метался по тротуару как полный идиот. Подошел поезд и они вошли в вагон. Им надо было проехать несколько остановок и потом пересесть.
Народу было много, но не слишком – без особой давки, пассажиры стояли не спрессованные, не прижатые друг к другу. Они заняли местечко у дверей противоположных входу и продолжали о чем-то болтать...
Был только один момент, который во всей этой болтовне он как-то осознал, потому что все остальное он произносил и выслушивал совершенно автоматически, – сознание его для всей этой болтовни было закрыто. Сам вопрос он задал тоже совершенно автоматически:
– Что это за театр? В который мы идем...
Она ведь до сих пор ему не сказала, куда они идут, а он – они были странной парой! – впервые этим поинтересовался. Единственное, что она до сих пор сказала – это объяснила предстоявший маршрут. Да и то, только его часть!
