Ирвин Шоу - Матрос с «Бремена» (сборник рассказов)
— Но теперь, когда у тебя снова нет работы, Сэм, — терпеливо рассуждала Энн, — выходит, ей снова придется нас содержать?
— Не будем сейчас говорить об этом, — попросил Сэм, вставая со стула. — Мне бы прилечь…
— Так придется ей содержать нас или нет? Ну-ка, отвечай, не увиливай!
— Думаю, что да.
Энн, удивленная, качала головой.
— И у тебя хватило духа сказать ей, что ты имеешь работу и она может осуществить что задумала — выйти замуж! А ведь ты все лгал, Сэм. Прекрасно знал, что ты безработный и тебе вновь придется висеть у нее на шее. Ах, Сэм, Сэм…
— Да я думал, что недели через три-четыре найду работу, — оправдывался Сэм, расхаживая взад и вперед по комнате на своих коротких, детских ножках. — У многих-то ведь работа еще есть. Говорят, времена меняются к лучшему. Рузвельт работает в Белом доме не покладая рук…
— «Рузвельт»! — горько засмеялась Энн. — Замолчи, Сэм, замолчи, ради Бога!
— Ну и что мне прикажешь делать? — бросил ей Сэм с вызовом. — Скажи-ка! Может, мне лечь и умереть?
— Кто дал тебе в долг эти восемьдесят долларов, Сэм? И где ты нашел такого дурака?
— Какая разница? — отвернулся от нее Сэм. Подошел к окну, выходящему на улицу, и смотрел, как сгущаются вечерние сумерки и крошечными точечками зажигаются во всем городе огоньки.
— Так где ты достал эти несчастные восемьдесят долларов?
Держать оборону уже больше нет сил… Сэм сдался.
— Я написал в Детройт, — он разговаривал с оконной рамой, — Альберту.
— Моему несчастному брату! — воскликнула Энн. — Выходит, и он тоже должен тебя содержать! Да ты, по-моему, уже должен ему никак не меньше тысячи долларов!
— К кому еще я мог обратиться? — резко спросил Сэм. — К кому? Куда? Кто-то же должен помочь мне, как ты считаешь?
— Ну как тебе не стыдно просить у Альберта еще денег? Ты ведь не вернул ему из своего долга ни цента.
— Я все верну. Времена меняются, я надеюсь на лучшее.
Энн лишь засмеялась.
— Можешь смеяться сколько влезет! — упрямился Сэм. — Давай, давай, смейся! Однажды на моем банковском счете было шестьдесят тысяч долларов — наличными.
— Однажды индейцы владели всеми Соединенными Штатами. Ради Бога, Сэм, ради Бога! Санта-Клаус давно забыл, где находится Бронкс. Его здесь давненько никто не видел. — Помолчала, созерцая такие знакомые полные, круглые плечи мужа, тихо спросила: — Как ты собираешься сообщить обо всем Сюзн? В прошлую субботу они решили расписаться на первое мая и потом провести две недели в Вермонте. Интересно поглядеть, с какой физиономией ты им об этом сообщишь?
— Именно поэтому я и не хотел ей говорить в тот понедельник. Чтобы не ранить ее чувства.
— Теперь рана окажется куда более болезненной, Сэм. Неужели ты не в состоянии вбить себе это в свою пустую башку?
— Но я думал, что найду работу. — Сэм не терял терпения. — Когда Альберт прислал мне чек, я воспринял это как счастливое предзнаменование. Его отзывчивость вселила в меня надежду.
— Как же ты умудрился получить письмо от Альберта, а я его так и не видела? — В тоне Энн прозвучало равнодушное любопытство, словно у домохозяйки, которая интересуется, сколько куриных яиц надо добавить в тесто для бисквитного торта.
Сэм только вздыхал, вспоминая все запутанные подробности сделки.
— Я попросил, чтобы он прислал чек на отель «Дикси» — у меня там клерк знакомый. Деньги хранил в старом бауле у него в кладовке, той, что в холле.
— И каждую субботу ты, как истинный глава семьи, приносил мне по двадцать долларов на хозяйство…
— Говорю же — ни к чему вас зря волновать. И тебя, и Сюзн тоже. Я был настолько уверен, что найду работу… Энн, поверь мне! Я так считал: это уж настолько плохо, если мне не удастся найти работу, что… У меня в жизни случалось немало неприятностей, — он говорил ровным, рассудительным голосом, — но чего никогда не предполагал — что такое несчастье произойдет со мной. Ну быть такого не могло!
— И все же оно произошло. — Энн сделала нетерпеливый жест руками, давая понять собеседнику, что разговор окончен.
— И все же оно произошло, — эхом отозвался он, сел снова на стул и закрыл лицо маленькими пухлыми пальцами. — Никогда бы не поверил, что люди еще могут жить после того, как им на голову свалилось такое несчастье. Итак, мы стоим на последней черте, Энн.
— Ах, Санта-Клаус, Санта-Клаус, — без издевки, без насмешки произнесла Энн; потом продолжала все с тем же равнодушным любопытством: — Каждое утро, в восемь, ты уходил на работу и возвращался домой в шесть тридцать. И чем же ты занимался целый день?
Сэм, вспоминая, чем он занимался все эти безрадостные дни, не осмеливался поднять на жену глаза.
— По утрам ходил от одной конторы к другой. Ты и представить себе не можешь, Энн, сколько их повсюду развелось, — ужас! У очень многих американцев еще есть работа. Когда-то я частенько заглядывал в эти офисы — приносил им хорошие сигары, а они выставляли мне выпивку. Днем ходил в публичную библиотеку — сидел там за столом, читал…
— Надо же! Ученый, студент. Только подумать! Целый день сидит в библиотеке! — воскликнула Энн, покачивая головой; на глазах у нее выступили слезы — впервые. — Бедняжка Сэм. И что же ты читал?
— Все старые газеты — «Таймс», «Уорлд», старую «Америкэн», за период с двадцатого по двадцать девятый год. Какое я получал удовольствие, читая о событиях тех дней, о Линдберге1, Кулидже2, Доне Макгро. Ах, какие славные были годы! Я даже нашел там свою фотографию. Семнадцатого мая двадцать шестого года в отеле «Астор» устраивали бал владельцев предприятий, производивших одежду. Мы с тобой сидели впереди, в первом ряду; на мне смокинг и бумажная шляпа. Тогда, на той фотографии, волосы мои еще черные. Ты помнишь?
— Помню.
— Мне нужно было умереть в двадцать девятом… — Сэм оторвал руки от лица.
В дверь позвонили — два коротких, резких звонка.
— Это Сюзн, — определила Энн. — Вечно забывает ключи.
Сэм встал со стула.
— Пойду лягу. — И направился в спальню.
— Не забудь принять таблетку аспирина, Сэм, — напомнила Энн.
— Да, непременно. — Он затворил за собой дверь спальни.
Энн медленно — ведь она уже совсем немолодая леди — пошла по вестибюлю открыть Сюзн входную дверь.
Памятник
— На кой черт мне сдался его личный запас?! — заявил Макмагон — твердо, убежденно; подышал на стакан, осторожно его вытер. — У меня свое мнение о его личном запасе.
Мистер Гриммет с печальным видом сидел у стойки на высоком стуле, а Тезинг лишь пожимал плечами, как продавец, который еще не отказывается окончательно от намерения навязать свой товар, а лишь переходит на более удобную позицию для новой атаки. Макмагон поднял к свету еще один стакан своими чистыми, холеными пальцами бармена, старательно вытер его с самым серьезным и решительным видом и густо покраснел до корней волос, включая и лысую лужайку на голове, — ее не скрывала густо напомаженная прическа.
У бара, в передней части ресторана, никого не было. Сейчас, в три часа дня, в глубине зала о чем-то спорили трое официантов. Каждый день, ровно в три, в этом укромном уголке собирались трое официантов, чтобы кое о чем поспорить.
— Фашизм, — говорил один, — это репетиция накануне открытия большого кладбища.
— Ты где вычитал эту фразу? — поинтересовался второй.
— Какое тебе дело? Вычитал где вкуснее, и все тут.
— Ты же итальянец, — обратился третий официант к первому. — Вшивый итальяшка!
— Эй, вы там! — резко обернувшись, крикнул ссорящимся официантам Тезинг. — Приберегите-ка подобные дискуссии для дома! Здесь вам ресторан, а не «Мэдисонсквер гарден». — И снова стал с интересом наблюдать, как Макмагон ловко вытирает, натирает до блеска стаканы. — Однако многие лучшие бары в городе, — сменил он тон на вкрадчивый, мелодичный, — находят применение нашим личным запасам.
— Многие лучшие бары в городе, — подхватил Макмагон, заработав еще энергичнее полотенцем, — давно стоит превратить в школы верховой езды.
— Смешно! — Тезинг засмеялся вполне естественно, без натуги. — Очень смешно, правда, мистер Гриммет?
— Послушай, Билли, — Гриммет подался вперед и не обращал никакого внимания на Тезинга, — нужно прислушиваться к разумным суждениям. Если ты смешиваешь напиток, кто определит цену ячменя — его составной части? В этом и заключается высший класс для всех коктейлей в мире.
Макмагон промолчал: щеки его еще гуще покраснели, не отставала и лысина на голове. Перевернув стаканы вверх дном, он ставил их на жестяную стойку со звонким треньканьем, которое передавалось выстроившимся рядами на полках чистым стаканам, и эти мелодичные звуки разносились по всему пустому ресторану.
Небольшого роста, полный, крепко сбитый, бармен перемещался за своей стойкой заранее рассчитанными, точными движениями и в такой своеобразной манере, что любой, наблюдающий за ним в эту минуту, мог бы определить, в каком он сейчас пребывает настроении: весел, печален, мрачен, угрюм или чем-то взволнован и расстроен. Все это сразу было видно и по тому, как он смешивает напиток или ставит стакан на стойку.
