Александр Ермак - Накафельные рисунки
– Буду, – вздохнул я.
– Вот и прекрасно. Значит, до завтра…
Она встала. Прощально махнула рукой. Качнулась было в сторону корпуса, но потом обернулась и, как бы сомневаясь, спросила:
– Нет ли у вас пары сигарет? Мои, к сожалению, стащил кто-то из больных. А сегодня мне взять уже неоткуда…
– Вот, пожалуйста…
– Благодарю вас, – достала она несколько сигарет из протянутой за сетку пачки.
Я предвосхитил ее ответное движение:
– Берите все. Я ведь могу купить, когда выйду отсюда…
– Мне неудобно.
– Ну что вы…
Маленький язычок, выскочивший на мгновение из-за ее губ, быстро лизнул их. Они тут же сжались, как будто женщина решалась на что-то, потом медленно расслабились:
– Я бы никогда не взяла эти сигареты, если бы не знала вас. Но после нашего разговора вы мне кажетесь вполне приличным молодым человеком…
Точным, поглаживающим движением она положила мою пачку в карман. Скользящим шагом унесла гибкое тело.
Я смотрел ей вслед и пытался вспомнить. Никогда не видел ее курящей. И сигаретами от нее не пахло. Только теми дорогими духами…
Мы встретились назавтра. И еще через день. И еще. Я уже понял, что мне не добиться позирования. Однако надеялся нарисовать женщину потом, по памяти. И потому, не взирая на все более утомляющую меня жару, приходил, следил за ее мимикой, пытался зафиксировать в голове жесты лощеных рук, изгибы длинной шеи, покачивания гуттаперчевого тела.
У меня получалось изображать из себя внимательного слушателя – женщина говорила, не умолкая. Интересно, что, увлекаясь, она совершенно переставала обращать внимание на солнце. Могла забыть о зонте и сидеть прямо под жгучими лучами. При этом ни на лице, ни на открытых частях ее шеи, рук не выступало и капли пота. От этой женщины как будто даже веяло прохладой.
Но слова ее были полны страсти, она явно старалась усилить впечатление, произведенное на меня ранее:
– Я могу прорваться абсолютно на любое торжество. Мне ничего не стоит поужинать с трюфелями и знаменитостями. А на этих закрытых вечеринках всегда можно найти кого-нибудь такого, знаете, при интересных возможностях. Познакомишься и без труда, без единой потраченной копейки попадаешь в лучшие салоны, на лучшие места в партере… Один за мной так красиво ухаживал. Несколько месяцев он был просто великолепен. Присылал огромные букеты. Розы, орхидеи… Коллекционные вина… Приемы в посольствах. Умолял подарить поцелуй. Я обещала…
Она сделала паузу и перешла на полушепот:
– Однажды он пригласил меня на ужин вдвоем в царском охотничьем домике. Я как бы наивно согласилась. Было забавно видеть, как он воодушевился, как предвкушал…
И вот представьте: потрескивают дрова в камине. По зеркалам бродят чудные тени. И тут он, дрожа, обнимает меня, тянется губами. А я ему так холодно:
– Разве я давала повод?
– Нет, моя богиня, но… – все сильнее прижимает он меня.
Я знаю, как поступать в таких случаях. Вот так вот, – она показала, – запрокидываю голову и хохочу:
– Ха-ха-ха… Уж не собираетесь ли вы меня изнасиловать, мой друг?
Он тут же сник…
Голос ее вновь набрал силу:
– Как он мучился, бедняжка… И все же через пару часов сделал предложение. Но я отвергла. Хватит. У меня к тому времени уже был опыт семейной жизни. Я уже один раз согласилась, после того, как мне в качестве свадебного подарка преподнесли апартамент и путешествие вокруг света.
Квартира была хорошая, ничего не скажешь. Я до сих пор в ней живу. И путешествие совершенно замечательное. Море, стюарды, тропики, аристократы, шампанское на верхней палубе с видом на Огненную Землю, такой внимательный жених…
Но по возращению он обнаглел. Стал требовать, чтоб я встречала его с работы, провожала. Мечтал, чтоб родила ему двух детей. Вы можете представить? Я – предназначенная для красивой жизни – вынашиваю, корчусь, вожусь… Бросила его через полгода после…
Она, сидевшая до этого свободно, вдруг напряглась и замолчала. Я заметил, что больные потянулись в корпус – заканчивалось время прогулки:
– Вам, наверное, пора?
– Да. Вы правы. У вас не найдется зажигалки?… Благодарю. До завтра…
Я пожал плечами:
– Боюсь, что ни завтра, ни послезавтра мы уже не увидимся.
– Как это? Почему? – в глазах ее мелькнули страх и растерянность пополам.
– Сегодня последний день моей работы здесь…
Она замерла. Задумалась. Но всего лишь на миг:
– Тогда встретимся через неделю.
– Нет. Я же сказал, что больше не смогу приходить сюда. Мой пропуск с завтрашнего дня недействителен.
– Я поняла это. Но через неделю мы можем встретиться в городе. Где-нибудь в кафе… А может быть, вы сводите меня на какую-нибудь выставку? Ведь, вашим друзьям – художникам не сложно устроить это бесплатно. А потом, возможно, вам удастся нарисовать меня…
Я начал терять терпение:
– Но как мы встретимся? Вы, ведь…
– Я ведь… Я ведь здесь не навсегда. Скажу по секрету: я совершенно здорова.
– Да?…
Язычок ее знакомо скользнул по губам. Они как будто улыбнулись:
– Вы скажете, что все больные считают себя здоровыми, не так ли?
– Ну…, – потянул я, не желая отвечать прямо.
– Уверяю вас, – заговорила она, отчеканивая каждое слово, – здесь я по своему собственному желанию. Это несложно устроить. У меня же есть медицинская страховка. Пообщалась на презентации лечебного оборудования со здешним главврачом и, как видите, убедила…
Я просто вылупился на нее в изумлении:
– Но зачем?
– Вы не понимаете?
– Нет.
Она развела руками:
– Здесь же кормят. Отдых. Лекарства… – похлопала она себя по карману халата.
– И что? – тупо смотрел я на нее.
– Как что? – не понимала моего непонимания она, – Подумайте… Еда. Отдых. Лекарства… Это же все бесплатно…
Женщина замерла, и я тут же забыл, о чем мы говорили, забыл о солнце, напекшем мою бедную голову, забыл о моих начинающихся завтра каникулах, забыл обо всем на свете: «Вот она, вот она – поймал…»
Я носился взглядом по ее бровям, глазам, губам, щекам. Туда-сюда, обратно. Зарисовывал в память деталями и общим планом. Вновь. И вновь. И вновь. Да, теперь я был готов нарисовать ее. Нет, не зря, не зря я потел с ней все эти дни, развлекал ее, ублажал.
Не дождавшись от меня и слова, она переспросила:
– Ну, так как?
– Что «как»? – удивился я, думая в этот момент лишь о том, что надо побыстрее добраться до дома – взяться за карандаш.
– Когда мы встретимся?
Я повернулся на выход:
– Не знаю – когда. Да и зачем? Извините. Я ухожу…
Она только и смогла выговорить, запинаясь:
– Но, но… Пос-слушайте, пос-слуш-шайте…
Видимо, «натурщица» не верила, что я могу уйти вот так запросто, без портрета. Но я-то все уносил в себе. И даже не обернулся.
Дома в приятной прохладе, схватив бумагу и карандаш, я разом набросал ее. Женщина глядела на меня с рисунка точь-в-точь как в то мгновение. Я смотрел на портрет и слышал, как она говорит:
– Подумайте… Еда. Отдых. Лекарства… Это же все бесплатно…
– Бесплатно-бесплатно, – улыбался я, со всей тщательностью разглядывая набросок.
Мне еще никогда не удавалось изобразить что-либо подобное. Это был не рисунок – полкартины.
Я достал из папки все остальные наброски, сделанные в диспансере ранее. Расставил их вдоль стены. Каждый из рисунков был по-своему интересен. Но этот выделялся, выпирал. Он был практически закончен:
– Нет, это не полкартины – картина. Настоящая. Только на холст перенести. А потом, потом можно запросто выставлять.
Меня чуть не затрясло от удовольствия:
– Милый профессор, спасибо, спасибо…
И я уже просто не мог оторвать от картины взгляда. Все смотрел и смотрел на лицо этой женщины, шептал:
– Получилось, получилось…
Не знаю, сколько минут или часов я просидел напротив нее. Почувствовал только вдруг, что устал и проголодался. Потянулся к столу.
Посредине столешницы стояла неизвестно когда початая бутылка дешевого вина. За ней прятался засохший бутерброд. Я взял бутылку. Мне захотелось выпить, обмыть мой маленький успех.
Вновь подошел к портрету вплотную. Женщина смотрела на меня как живая. Живая и ужасно холодная. Такая холодная, что мне вдруг стало зябко. Я отпрянул. Но потом поднял портрет и поцеловал женщину в мраморную щеку. И тут же сплюнул, неожиданно прочувствовав под макияжем дряблость ее немолодой кожи:
– Тьфу…
И отхлебнул вина прямо из горлышка:
– За профессора…
Глоток смочил пересохшее горло, горячо упал в стосковавшийся по влаге пищевод. Я вернулся к столу и откусил от бутерброда. Вкус его был отвратителен, пришлось немедля влить в себя еще красной пахучей жидкости. Еще и еще.
Я прислонил картину к столу. Сел в кресло напротив. Вино накрыло меня теплым мягким одеялом. Да, я устал. Учеба…, рисунки…, рисунки…, жара… Но даже один этот портрет стоил всей моей усталости. Я смотрел на картину и уже видел ее не просто на настоящем холсте, но и в шикарной раме. И слышал голос профессора:
