Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова
– Да, – сказала Аня. – Да. И она сначала сама перетрусила, а когда Анатолий чуть не упал (ведь Ректор его проткнул, все же это знают), она ему с перепугу просто трость подала, как будто они в метро или в автобусе…
Белокожая соседка Лисовского (никак я не мог ее имени запомнить!) вскинула голову.
– Твой Анатолий, Анечка, из трости, видать, стрелял. Он их перестрелял, а блондинка его увезла.
– … а потом, – Анюта, казалось, ничего не слушала, – у нее мозги страхом прочистило, и она ему пистолет перебросила. – и глядя мне прямо в глаза, – Потом они разошлись.
– Вот так и разошлись, – спросил я, – и никто ее не сцапал?
– Никто. Все лежат, она от страха трясется. Она вне подозрений.
Так. Окна выходят во двор. Будь у нее вместо глаз телескопы, она и то шиш бы там разглядела. На дворе известно что, на дворе трава, на траве… Господи, она же мне, дураку, растолковала, что этот сообщник я. Да и некому кроме меня, потому что сообщница трясущаяся это барышня Куус. И берет, и все остальное… Некому кроме нее быть. С каким, однако, удовольствием эта девочка расписывала барышнин ужас… Стало быть, все-таки видела. Или рассказали. Вот если рассказали, дело дрянь. Лучше бы тот, кто рассказал, сдал меня куда следует. Потому что в здешних делах разбираться у меня головы не хватает.
– Ну, – сказал я омерзительно бодро. Уж дальше-то молчать неприлично было. – Ваш конкурс, полагаю, удастся. Вы же конкурс задумали. Задумали конкурс! Так пишите. Пишите!
Тут на мое счастье открылась дверь, и в класс вступил Кнопф. Кнопф четкий, молодцеватый, без тени сомнений. Кнопф – спаситель.
– Прошу прощения, господа, – проговорил он. – Ксаверий Борисович срочно ждет Александра Васильевича. – и исчез. Ах, Кнопф!
Я прошел туда-сюда перед детьми, пожелал им легкости слога и вышел. На полпути между классом и лестничной клеткой меня окликнули. Предо мною от лестничной площадки махал руками Кнопф, а позади звучал мальчишеский голос. Я повернулся спиной к Кнопфу и увидел подбегавшего Сергея. Он протянул мне пухлый блокнот, который – я точно это помнил – лежал передо мною на столе.
– Вы забыли, – сказал мальчик.
Я хотел сказать, что блокнот не мой, но Кнопф разразился укоризнами, и я скорым шагом пошел к нему. Сюжет заминки не прошел незамеченным.
– Стареешь, Барабан, – сказал Кнопф, скача по ступенькам, – Не та головушка…
Внизу мы наткнулись на Алису, которая, прищурившись, оглядела меня и предупредила, что к Ксаверию пока хода нет. Кнопф немедленно исчез, озабоченно приговаривая, а мне Алиса сказала:
– Вам повезло, участник событий. Воловатого увезли на скорой. И не окажись поблизости Ректор, был бы наш доктор четвертым трупом.
Тут где-то вдалеке хлопнула дверь, и рядом с Алисой возник Кнопф.
– Ждут Лисовского, – сказал он значительно и наставил на меня подбородок. – А вот хотел бы я знать, почему ты ничего не спрашиваешь? Или тебе, Барабан, детишки все рассказали? Или ты сам все знаешь?
Как можно яснее и короче я объяснил, что происходит в классе. Алисе все это понравилось ужасно.
– На бумагу – и забыть! – приговорила она. – Вон из головы! Вы, Барабанов, неоценимый человек. Но дети и в самом деле не знают ничего. – Она сделала два шага и толкнула дверь с крохотным красным крестиком. – Представьте себе, Анне Бусыгиной становится плохо с сердцем. Ничего страшного, у подростков это бывает. К тому же Воловатый на месте, и Анна спускается к нему. Воловатый ее слушает, успокаивает, дает двадцать капель чего положено, и тут врывается Анатолий. Своей жуткой тростью он глушит Воловатого и собирается тащить Бусыгину…
– Куда?
– Ах, Боже мой, да откуда я знаю? Тут Ректор, потом остальное… Словом, вы знаете.
– А Анюта?
– Ну что Анюта? Анюта в обмороке. В вестибюле Воловатый лежит, а в кабинете она. – Алиса толкнула медицинскую дверь еще раз, и та неожиданно отворилась. – И что это значит, Владимир Георгиевич? – спросила Алиса, медленно наступая на Кнопфа.
– Ключа нет, – Кнопф сделал круглые глаза. – Ключ у Воловатого в халате, Воловатого увезли.
От гнева Алиса даже хрюкнула.
– Кнопф, – сказала она угрожающе тихо, – мало того, что дети без медицинской помощи… – Но тут послышался бархатный звон, и она немедленно исчезла в кабинете Кафтанова.
– Видал? – молвил Кнопф, оживая. – Не баба – конь. Я бы таких замуж отдавал, за прапорщиков. Дети… Дети… А скажи мне, писатель Барабанов, вы же писатели умные, почему это похититель детей является в санчасть аккурат тогда, когда объекту похищения требуется медицинская помощь?
Наверное я не совладал с собой, и недоумение нарисовалось на лице слишком явно.
– Витаешь, – разозлился Кнопф. – Порхаешь. А знаешь ты, сколько эта Бусыгина стоит?
– В том-то и дело, старичок, что нет, – сказал Кнопф задумчиво и выставил вперед растопыренную ладонь. – Я тут подсуетился, разузнал кое что на скорую руку. Анатолий, гадюка, между нами говоря, очень аккуратно Воловатого тюкнул. Врачик наш быстро оклемался это ты на заметку возьми. – он загнул указательный палец, – И вот доложил он мне, пока я с него кровушку стирал, что Анна Бусыгина до его кабинета едва-едва доплелась. И сердце у нее выскакивало, и давление давило… – уложил в ладонь рядом с указательным средний. – Нет, тут все чистенько. – Снова бархатный звон прошел мягкой волною, и Кнопфа будто сквозняком к двери Ксаверия потянуло. Уже исчезая, он втолкнул меня в медпункт. – Помещение, Барабан, должно быть под контролем. – И исчез, растворился.
В первую минуту я разозлился и хотел уйти, чтобы Кнопф не смел и думать распоряжаться мною, но вместо того подошел к окну. Нет! Решительно ничего не могла увидеть отсюда Анна Бусыгина. Я смахнул с подоконника стеклянные крошки и подумал, что непременно скажу Кнопфу, что стекляшки эти напоминают стекло от градусника. Пусть одноклассник мой покрутится, пусть поищет ртуть. Вообще, Вова Кнопф для Ксаверия – клад. Он и детей тренирует, он и охранников наставляет. Или, скажем, в школе бой, стрельба, а Кнопф не спит, он и тут на месте.
Стоп, стоп, стоп. В этой медицинской горнице не было и намека на спальное место, а представить себе, чтобы у Ксаверия в хозяйстве кто-то спал, скрючившись на стуле… Нет, уж настолько-то я порядки Кафтанова постиг. И тут же сквозь стеклянные стенки медицинского шкафика я увидел узенькую белую дверь. Высокая каталка перекрывала подступы к ней. Я оглянулся и, чтобы освободить руки, метнул свой блокнот на стол Воловатого. Блокнот в полете растопырился, и плоский ключик выпал из него и со звоном упал на пол.
Я сцапал этот ключик (по-моему, он еще не отзвенел), одним изумительно точным движением сдвинул каталку и мягко отомкнул дверь. Превосходные замки были у Кафтанова в школе.
Так и есть. В крохотной комнатушке стояла койка вроде той, на которой я некогда спал в казарме. Я протиснулся мимо нее к узенькому окну, прижался лбом к стеклу. Крыльцо, полустертые силуэты на асфальте – все было прекрасно видно. Ну да об этом можно было и догадаться.
Злость взяла меня. Неужели и девчонка с малахитовым колечком на бледном пальчике собирается вертеть мною? Отсюда, из этой амбразуры, она смотрела, как один, задыхаясь и падая, уложил троих. Она разглядывала барышню Куус и, верно, уже тогда придумывала, как загнать меня в угол… Снова звон в коридоре. Я выскочил из опочивальни в кабинет, запер дверь, вернул на место каталку и принялся вертеть в пальцах ключик.
Кнопф, раздувая ноздри, возник на пороге.
– Ты, Барабан, оглох? – спросил он свирепо, и, кажется, собирался продолжить, но увидел ключик.
– Где? – проговорил он с натугой. – Где взял? – и помахал рукою перед лицом, словно разгоняя дым.
Мой рассказ о том, что ключик лежал под стеклянным шкафиком, не понравился Кнопфу решительно.
– Крутишь, вертишь, – проговорил он с угрозой. – Я кабинет обшарил.
– Как угодно, – ответил я. – Только по-моему у подоконника на полу осколки градусника.
Кнопф свернул голову на сторону, вернул ее в нормальное положение и серьезно проговорил:
– У тебя, Александр, хватка. Только Ксаверию сейчас не до ртути. Ты в нем зверя-то лучше не буди. Вот он тебя ждет, а ему прежде про ключик расскажу. Нашел ты его, дескать, вот тут. – Он указал на эмалированную плошку, где тускло отсвечивали разнокалиберные стальные лезвия. – Его тут и не увидеть. А у меня к тому же – астигматизм.
Кнопф ожил, гоголем прошелся вдоль медицинских шкафиков, но, заслышав новый звон, опрометью выскочил в коридор. На этот раз я уселся за стол Воловатого и, чтобы скоротать время раскрыл блокнот. Очень жаль, что я не успел познакомиться с доктором до того, как Анатолий огрел его своей чудовищной тростью! На этих замусолившихся, закрутившихся по углам страничках оказались все, кто имел неосторожность хоть раз обратиться к доктору Воловатому. Насколько я успел понять нравы этого пансиона, доктор был человек отчаянный. Узнай о его мемуарах Кнопф или Алиса, и Воловатому было бы несдобровать. Но углубиться в чтение я не успел. В вестибюле зацокали Алисины каблуки, и я проворно спрятал блокнот под свитер.
