Метин Ардити - История одного предательства, одной страсти и трех смертей
Гинкас сидел рядом с Магдой. На другом краю скамьи его жена обнимала за плечи Фотини. За ними, не в силах сдержаться, громко рыдали Танассис и Яннис.
Она должна беречь свои силы. Не расстраиваться по пустякам. Не печалиться из-за воспоминаний. Не позволять даже тени уныния завладеть собой. В ее жизни есть цель. Всеми силами, каждой частицей своей плоти, каждой мыслью должна она стремиться к этой цели, пока плод не покинет ее чрева. Выращенный ею плод, который достанется другим людям, потому что с ними ему будет лучше. Она должна постараться произвести на свет самого лучшего, насколько это в ее силах, ребенка. Ее святой долг, пока она не совершила акт предательства и трусости, сделать все для того, чтобы ребенок стал самым сильным, самым большим, самым жестоким, самым хитрым, чтобы его любили, чтобы им восхищались, как восхищался ею отец… Достаточно было ему произнести «моя дочь Павлинка…», и ничто на свете уже не казалось ей невозможным.
«Пусть же все шансы на успех, на счастье и на славу, да, славу, будут с тобой, обожаемое мое дитя, которое я не в состоянии вырастить», — думала Павлина.
Может быть, однажды она будет прощена? Чудом они могут встретиться… Через пять лет, через двадцать пять лет… Кто скажет, что это невозможно? Ребенок будет мальчиком. Она вдруг уверилась в этом. Красивым, сильным, как его отец. Красивым, сильным, образованным Арисом. Необыкновенным мальчиком. Потом вдруг ей представилось, что ребенок будет девочкой, невероятно красивой, с маленькой грудью, как у Мараки, и очень светлыми голубыми глазами, как у нее самой. И эта девочка, Андриана, став красивой молодой женщиной, скажет ей:
— Знаешь, мама, ты не переживай, что ты меня оставила. Благодаря тебе меня любили, за мной ухаживали. Воспитавшие меня люди уважали меня потому, что ты родила меня сильной и красивой, живой и веселой. Людям хочется, чтобы у них росли такие дети. Их любят больше. Нет, не больше — охотнее! К любви примешивается уважение. А любовь полна восхищения, мама… Она дает силы, она окрыляет. Я тебе обязана этими крыльями, мама. Потому что ты все свои силы положила на то, чтобы выносить ребенка, которого любят так искренно и нежно.
«Может быть, однажды дочь так и скажет ей: пусть мной восхищаются, как тобой восхищался твой отец», — подумала Павлина.
Стук в дверь вывел ее из полузабытья. За ней пришла Стелла.
— Вечером мы ужинаем в девять часов.
— Спасибо, мне не хочется есть, — заупрямилась Павлина. — Я лучше полежу.
— Все равно поднимись и посиди с нами, познакомимся.
Пересилить себя и подняться наверх не представляло для нее труда. Мыслями она была далеко-далеко отсюда, чуждая всему и всем, оторванная от происходящего вокруг. Все ее жизненные силы были сосредоточены в животе. Она просто-напросто стала своим животом и ничем другим быть не хотела.
— Иду, — сказала Павлина, однако у нее было такое чувство, будто остается на месте, отправляя кого-то вместо себя.
Две сестры ждали ее в гостиной, плохо освещенной, загроможденной тяжелой и слишком многочисленной для такой комнаты мебелью. Там же Павлина увидела какую-то супружескую пару, занявшую один из диванов.
— Я пригласила наших друзей Лазаридисов поужинать с нами, — объяснила Стелла. — Так ты побыстрее начнешь знакомиться с нашим узким фалерским мирком. Вот, познакомься, представляю тебе госпожу Шриссулу и господина Павлоса.
Павлина обменялась с гостями рукопожатием и села на один из диванов, рядом с Деспиной. Супруги, улыбаясь, смотрели на нее. Раз или два они, судя по виду, порывались что-то сказать, но так и не решились прервать молчание.
Павлина подумала, что эта госпожа Шриссула когда-то, наверно, блистала красотой. Сейчас она приближалась к пятидесяти, грудь и живот у нее оплыли, тело стало грузным, однако изумительная посадка головы сохранилась, несмотря на годы. Тонкий, немного длинный нос с изящно вырезанным крыльями придавал лицу выражение благородства. А большой, очень красивый рот, быть может слегка узковатый, если иметь в виду губы, производил впечатление изысканности. Рыжеватые волосы были зачесаны наверх по моде голливудских звезд.
— Шриссула держит бакалейную лавку на углу улиц Заими и Ахиллеса. Это наша любимая бакалея, — сказала Стелла. — Павлос — главный консьерж в гостинице «Лидо», это в конце Заими, на берегу моря.
— Какой еще главный консьерж? — воскликнул, громко засмеявшись, Павлос. — Просто консьерж Ты что, других консьержей знаешь?
— Есть еще ночной охранник, — обиженно заметила Стелла.
Шриссула улыбалась, глядя на мужа. Этот крупный человек высокого роста почему-то не производил на окружающих сильного впечатления своей внешностью. По таким лицам взгляд скользит, не задерживаясь. В памяти остаются лишь очки в массивной оправе.
Едва Павлина села, как Стелла поднялась и начала командовать:
— Так, переходим в столовую. Деспина, доставай рагу из осьминога.
Когда Павлос встал с дивана, Павлина заметила, что он слегка приволакивает левую ногу.
Столовая, освещенная одной только висячей алебастровой лампой под потолком, оказалась такой же темной, как и гостиная. Стол был накрыт, как это принято у крупной греческой буржуазии в Турции, вязанной крючком из хлопковой нити скатертью, на которой лежали серебряные приборы и накрахмаленные салфетки.
Оказавшись в столовой, Стелла продолжала раздавать инструкции:
— Иди, Шриссула, садись сюда, рядом с Павлиной, я займу место в конце стола, так будет удобнее. Ты любишь рагу осьминога с помидорами и луком, Павлина? Павлос, садись напротив своей Шриссулы. Прошу заметить, что у нас сегодня за столом Павлос и Павлина! Садитесь все, я иду за макаронами, запеченными с сыром, они тебе в прошлый раз понравились, помнишь, Шриссула?
— А потом на меня платья не налезают, — заметила Шриссула. — Когда у кого-то слишком большая грудь, приходится соблюдать осторожность.
Она произнесла эти слова, слегка повернувшись в сторону Павлины и стараясь не задеть ее стулом, который переставляла в этот момент поближе к столу. Ее взгляд упал на грудь девушки. Она не успела его отвести — глаза их встретились.
— У меня грудь была большая еще до того, как я забеременела, — сказала Павлина, глядя на Шриссулу. — А уж теперь, когда я ребенка жду…
— Я знаю, моя маленькая птичка. — Взгляд Шриссулы вдруг затуманился. Она добавила: — Я желаю тебе всего самого лучшего в мире! — В ее глазах появилась та же нежность, с которой она только что смотрела на мужа.
— Благодарю вас, госпожа Шриссула, — ответила Павлина.
С этой минуты она полюбила ее на всю жизнь. Стелла начала накладывать еду.
— Не обращайте внимания на бокалы, — сказала она. — Бокалы моих родителей были из французского хрусталя. Они разбились при переезде из Смирны.
Шриссула поймала глазами взгляд Павлины и прошептала ей:
— Тебе будет хорошо со Стелой и Деспиной. Вот увидишь.
— Она любит театр. Мы будем часто туда ходить, если захочешь, — благожелательным тоном пообещала Деспина.
— Если она не будет слишком уставать, — прервала ее Стелла. — Ты знаешь, что за работа тебя ждет, Павлина?
— Я уже шесть лет как работаю портнихой у госпожи Маритцы. — сказала Павлина.
— Я знаю, знаю… Вы, наверное, шили платья, постельное белье, обивку для мебели?
— Да, всего понемногу. Скатерти с кружевами или вышивкой для богатых клиентов, наволочки с оборками, плиссированные покрывала и скатерти из простого ситца для мужского коллежа, простыни из домашнего холста…
— Здесь мы делаем только простые вещи, — сказала Стелла. — Платят мало, и работать надо быстро.
— Я люблю работать, — заметила Павлина.
— Завтра среда, мы пойдем в «Карлтон», — пустилась в объяснения Стелла. — По средам и четвергам будем ходить в гостиницу «Карлтон». Это в Фалере, но на другой стороне Флисвоса, ближе к Афинам. В пятницу и субботу отправимся в «Лидо», туда, где работает господин Павлос. Понедельник и вторник — это дни «Омониа», большой гостиницы на площади Омониа, в самом центре города. Работа везде одна и та же. Мы занимаемся любым бельем. Ничего изысканного, много штопки, изношенные простыни, дырявые скатерти, разорвавшиеся наволочки, прохудившиеся банные полотенца, все надо чинить, пришивать пуговицы и все в этом роде. Еще мы — правда, гораздо реже — имеем дело с новым бельем, но самым простым, это хлопковые простыни, наволочки без оборок, с обычными пуговицами, понимаешь? В каждой гостинице есть ресторан, почти все клиенты на полном пансионе, поэтому будут и скатерти, и салфетки…
— Я не боюсь работы, — Павлина произнесла эти слова неожиданно резко.
Она должна была остановить тираду Стеллы, чтобы подумать о главном — о своем животе.
«Кем стану я потом? — спросила она себя. — Сумасшедшей, которая оборачивается на каждого подходящего по возрасту ребенка и окидывает его вопросительным взглядом: „Это ты?“».
