Ирина Лобановская - Что мне делать без тебя?
— А почему ей не быть Сонечкой? По-моему, ей страшно подходит это имя: оно для тихих, беленьких и аккуратных.
— Да? — удивилась Олеся. — А мое?
— Ваше? — Карен задумался только на секунду. — Оно свойственно непостоянным, противоречивым, нервным, имеющим серо-голубой цвет, скорее, оттенок.
— Цвет? Так считала Наташа Ростова. Значит, у каждого человека свой собственный цвет?
— А как же! И еще свое звучание, свои погодные условия. Обязательно. Но сейчас я буду честным и признаюсь, что не читал "Войну и мир", очень уж тоскливо и длинно… Хотя получил за сочинение пятерку. Иногда приходится врать. — Он засмеялся. — Один — ярко-зеленый, другой — темно-коричневый, третий — розово-полосатый… Бывают и в бордовую крапинку, и в желтую клетку. С цветом кожи это никак не связано.
— А Полина? — спросила Олеся.
Карен секунду помолчал.
— Она светло-сиреневая, чисто сиреневая, без примесей. Безветренная, в минорном ключе, как "Весенняя соната" Бетховена.
— А твой отец? Это все очень забавно… А мой? Ты ведь его видел?
Казалось, Олеся уже совершенно забыла о больном и несчастном Валерии, лежащем сейчас у Глеба. Карен был очень доволен. Ему хотелось понравиться и показать себя.
— С моим все просто: ровная и четкая крупная черная клетка на темно-сером фоне. И никаких дождей. Увертюра к опере Глинки "Жизнь за царя". Мама — бледно-голубая, как небо после жаркого дня. Полонез Огинского. А с вашим отцом значительно сложнее: вообще он ярко-синий, но очень много бурь, ураганов, почти цунами. "Паяцы" Леонкавалло. Дина — темно-зеленая, тоже с грозовыми периодами. "Аида" Верди.
— А моя музыка?
— Туман и танцы Дворжака, — четко ответил мальчик и снова уставился немигающим взором на Олесю, заставив ее смутиться. Он заходил все дальше и дальше, упорно двигался вперед по пути завоеваний, не желая думать ни о последствиях, ни об остановках.
В дверях внезапно появилась сияющая Полина. Сонечка доверчиво сидела у нее на плече.
— А можно, Сонечка немного побудет у меня? — с надеждой в голосе спросила девочка. — Хотя бы один день!..
— Ну, конечно, можно, — с готовностью согласился Карен. — Если хочешь, я буду приносить ее тебе. Только вот подарить, извини, не могу: мой младший брат Левон сойдет с ума от тоски, разлучившись со своей зверюгой. Он ее просто обожает.
Полина обрадовалась.
— Хорошо! Я буду делить ее с Левоном и брать себе совсем ненадолго.
Это было первое в жизни Поли, что она разделила с незнакомым ей пока мальчиком.
— А где она будет у нас жить? — спросила Олеся.
Дочка постояла несколько минут в задумчивости.
— Я сейчас придумаю, — и помчалась на кухню устраивать домик для мышки.
— Тебе уже пора ложиться! — крикнула Олеся в глубину квартиры. — Так что заканчивай там поскорее!
— Да, да, я очень быстро, — торопливо ответила дочь. — Поселю Сонечку, и мы с ней вместе ляжем спать.
Карену стало неловко. Вечер клонился к ночи, нужно было вежливо прощаться и уходить, но делать этого не хотелось. Сидеть вот так напротив Олеси и смотреть на нее, слушать щебет Полины и не вспоминать о долге, обязанностях, морали и прочих скучных и бесполезных вещах. Опротивело думать и о родителях. Они становились в последнее время все зануднее, дотошно расспрашивая сына о его настроениях и симпатиях. Карен оставлял для них явным и открытым только одно свое увлечение: учебу. Остальное не для них. Во всяком случае, пока. Где гарантии, что его правильно поймут? А если нет подобной уверенности, держи свои чувства при себе. Зачем афишировать, что ты в душе же прочно связал себя и маленькую женщину незримыми нитями, слил в одно целое на долгие годы. Лучше всего — навсегда.
Молодости свойственно мыслить категориями вечности, и юношеская иллюзия о постоянстве чувств и обстоятельств не миновала даже рано повзрослевшего Карена. Но сейчас это вполне устраивало Олесю. Потянуло снова безгранично заблуждаться, безмятежно верить и впадать в блаженное, безрассудное забвение, освобождающее от забот, тревог и тягот заурядных, серых, опостылевших будней. Мальчик принес в ее жизнь праздник. Пускай короткий, сиюминутный, но незабываемый и дающий силы и возможность жить спокойно довольно долго после того, как стихнут фанфары и погаснут фейерверки…
Олеся уже приблизилась к порогу четвертого десятка, поэтому заблуждения со словом "навсегда" не для нее. Она все понимала и не хотела ничего понимать. Думать о последствиях надоело. Но следующий шаг на их общем пути — если он станет общим! — должна сделать именно Олеся. Как ни решителен Карен, ему вряд ли по плечу столь свободный и дерзкий поступок.
Полина пришла сказать спокойной ночи и тихо удалилась в свою комнату, бережно неся мышку на открытой ладошке. Олеся и Карен остались вдвоем. В комнате повисло тягостное молчание, прервать которое казалось невозможным. Наконец Карен собрался с духом и решил попрощаться. И тут Олеся вдруг протянула маленькую, подрагивающую кисть и вложила ее в руку Карена. Мальчик сразу быстро и сильно сжал драгоценную добычу смуглыми пальцами. Они тут же осторожно, но уверенно поползли по запястью Олеси, потом по руке до локтя, и дальше, выше, становясь все осторожнее и настойчивее, все горячее, отодвигая легкий рукав почти до плеча.
Олеся должна была сегодня задержать Карена всеми правдами и неправдами. Хоть на час, на два, на одну ночь, но пусть он останется, пусть не уходит, пусть побудет, посидит возле нее… Только вот это совершенно напрасно: ребенок не в состоянии просто сидеть рядом. Он вовсе не из таких. Сильные руки рванули Олесю к себе, а она… она и не собиралась сопротивляться. Чего уж там, когда все давно за них решено и расписано высоко на небесах!.. В той неведомой им книге судеб установлены и дни, и часы, и минуты… Отмерены радости, болезни и страдания. Определены отношения, встречи и разлуки. И Олеся покорно прижалась к Карену, слегка удивленного бременем взрослеющего, требующего своего собственного удовольствия тела.
Оно еще не слишком тяготило мальчика. Только иногда, редкими одинокими вечерами. Но сейчас оно словно сорвалось с цепи, встало на дыбы, стало неуправляемым и страшным. Карен впервые ощутил его верховную власть над собой, его всемогущество и значимость: о подлинной силе тела мальчик до сих пор даже не догадывался. Пожалуй, оно хотело доказать свое единоначалие, и Карен готов был с ним сейчас согласиться. В сгустившейся темноте и тишине, наполненной срывающимся дыханием Карена, Олеся легко, просто, как делала всегда, сбросила с себя кофточку и юбку, оставшись в одних мифических трусиках и призрачном лифчике. В эти минуты она почти не соображала, что делает. Задумайся хоть на мгновение о себе и своем поведении, остановись хоть на секунду — и она ужаснулась бы своему поступку. Какая там серо-голубая! Она творила сегодня нечто страшное, сродни преступлению.
Бесшумно, осторожно ступая босыми ногами, Олеся повела за собой Карена, держа его за палец. Мальчик тихо шел за ней, слушая, как стучит в тишине его рвущееся на волю, зайцем прыгающее сердце. Олеся провела его в спальню и, бросив на ковер трусики и лифчик, неслышно скользнула в разобранную постель. Олесины неаккуратность и лень, которые сначала восхищали, а потом раздражали Валерия сходством с безалаберностью Эммы, сегодня здорово выручили: словно приготовленная заранее кровать не отняла ни секунды драгоценного времени. Карен метнулся за Олесей, неожиданно опытный и умелый. А она-то думала, что связалась с ребенком… Кто его научил?.. Впрочем, это совершенно неважно… Сейчас вообще ничего на свете не имело значения. Атомная война, землетрясение в девять баллов, массовое падение метеоритов, столкновение с соседней планетой и ураган, готовый напрочь смести Москву с лица Земли — ничто не могло остановить их или заставить просто вспомнить о чем-нибудь другом, кроме постели в спальне Олеси. Руки Карена торопливо и жадно скользили по ее телу сверху вниз, все ниже и увереннее… Колени сомкнулись с коленями, и вдруг Олеся ощутила что-то странное, непонятное: дыхание мальчика внезапно оборвалось на полувздохе, руки безвольно упали, и он навалился на нее всем весом молодого тренированного тела.
— Что с тобой, Карен? — испуганно прошептала Олеся, пытаясь одновременно высвободиться и поднять его голову. — Почему ты не отвечаешь?
Мальчик лежал совершенно неподвижно, уткнувшись теплым, по-детски нежным лицом в грудь Олеси, и она никак не могла ни сдвинуть его, ни хотя бы повернуть на бок.
— Господи, помоги мне! — в ужасе взмолилась Олеся. — Не оставляй меня, Боже! Неужели я совершила столь тяжкий грех, что Ты так страшно наказал меня?! Что это с мальчиком, Господи!
Ей мерещились кошмары. Сначала она убила своим легкомыслием Валерия, а теперь — Карена. Не многовато ли за один вечер?.. Хотелось закричать, разбудить весь дом, забиться в истерике на ковре… Наконец Олесе с великим трудом и Божьей помощью удалось все-таки положить Карена рядом и повернуть к себе его лицо. В свете ночной рекламы, скупо освещающей уголок спальни, она увидела полузакрытые, закатившиеся глаза. Дыхание мальчика было слабым, едва слышным, сердце постукивало еле-еле — он лежал в глубоком обмороке. Даже нервы Карена Джангирова не выдержали такой чудовищной, непомерной душевной нагрузки и перенапряжения. Ему все-таки сравнялось только пятнадцать лет…
