Евгений Некрасов - Коржик, или Интимная жизнь без начальства
И на следующий день, и неделю спустя, когда мы первый раз возвращались из Театра Гоголя и, разворошив присоленный ночной изморозью стог, забрались греться в сено, Света деликатно не замечала моих подношений. Взяв к себе под шинель, на грудь, ее ноги в примерзшем капроне, я грузил несчастную старшинку цитатами из Платонова или пускался в критику теории самозарождения жизни на Земле. “Какое у вас тело горячее, товарищ старший лейтенант”, – честно спускала меня с небес на землю Света.
Я обижался, что старшинка недооценивает мой богатый внутренний мир. А она между тем хорошо ко мне относилась и не хотела, чтобы я с разочаровывающей подлостью лез во влагалище через душу. Она сразу мне кидала необходимый для случайной связи минимум, как для шарящих по дачам бомжей оставляют бутылку водки и консервы с запиской: “Отдохни, только не гадь”.
Еще через неделю Света дала мне последнюю возможность уйти, не нагадив. Если бы я составлял женский фразеологический словарь, самое пространное толкование получило бы в нем оброненное мимоходом: “Был один человек, да сплыл”. В очевидном значении это: “Предупреждаю, ты будешь не первый”. Далее: “Один – это не статистика, а мое к нему отношение”. Подразумевается: “Кому попало такое не рассказывают – видишь, я тебе доверяю, не обмани”. Еще одно очевидное значение: “Его место свободно”. И наконец: “Решайся!” Такое предупреждение обязывает либо исчезнуть, либо начать прицениваться к холодильнику и двуспальной софе для совместной жизни. А я снова повел Свету в Театр Гоголя и доводился.
Из нетей опять возник “один человек”, но уже в роли как бы меня или уж точно – мне примера. Образованный и добрый, но бестолковый по жизни, он под носом у себя не замечал преданную небалованную девушку.
Я испугался, что далеко зашел, и, в свою очередь, вызвал астральный дух “одной девушки”, которая увлекалась одним человеком, тогда как ей нужен был совершенно другой – она, видишь ли, Света, хотела замуж и перепутала это нормальное желание с чувством к определенной личности.
Беда в том, что Света и хотела замуж за определенную личность. Кто же не хочет именно тот кусок, до которого можно дотянуться? Рефлексы срабатывают как надо, соки уже ручьями, и тут вдруг не какой-то даже посторонний умник, а сам этот кусок, этакий шашлык собственной персоной, и сбоку помидорная кожурка, начинает сомневаться, мол, а впрок ли я тебе пойду? Может, лучше съездишь в магазин, постоишь за окороком? Да в таких обстоятельствах любой поклянется, что никогда еще так искренно, так нежно не любил шашлык, причем именно этот шашлык с, напомню, помидорной кожуркой и прочими личными особенностями.
Мы выясняли отношения часами, призывая на помощь “одному человеку” с “одной девушкой” и общих знакомых, и дальних родственников, и персонажи Театра Гоголя.
В порожденном нами чудовищном мире хрестоматийная Катерина из “Грозы” имела какое-то явное для нас отношение к Саранче, которого давно бросила жена; Аскеров становился мужем нашей полковничихи, вылечивался и дослуживался, понятно, до полковника, а настоящий полковник спивался, потому что ему доставалась вредная Замараиха. И в собственной нашей жизни мы разучились отличать настоящее от сказанного “к примеру”, изоврались до потери смысла и устали друг от друга.
Тогда я сказал себе: нечего выпендриваться с этим б.в.м. – богатым внутренним миром. Человек – существо физиологическое, Наполеон из-за насморка просрал Ватерлоо, и, раз сопля бьет знания, талант и прочее, что составляет наше “я”, пора научиться жить просто. Гордая птица орел не щурясь смотрит на солнце, что не мешает ей гадить в полете на горние вершины.
С этой новой установкой я схватил Свету за задницу и получил такую истерику, что пришлось колоть ей седуксен. Я плакал вместе с нею, вдруг осознав, что привязал к себе живую душу только для того, чтобы каждую минуту убеждаться: Света – не Настя Лихачева и сладостно этим страдать. Я вообще стал слезлив, просыпался на мокрой подушке и не помнил, что там такого было во сне.
Не знаю, когда именно к Свете подъехал Замараев. Зачем – знаю: причин было много, от назревающего мордобоя за Настю до квартиры. Замараевы же мечтали жить в отдельной квартире, то есть без меня. А Света, видно, так остервенела от неопределенности наших отношений, что решила подхлестнуть события все равно в какую сторону.
Начался кропотливый процесс шитья аморалки. Света в одной комбинации выскочила из нашей квартиры на лестничную клетку, когда там курили новые офицеры, отмечавшие у полковничихи прописку. Замараев провел со мной воспитательную работу: “Засветился – женись”. Потом Ленка, повариха, шепнула мне, что ее прищучили на недовесе и заставляют написать, как я делал ей криминальный аборт.
Замараев тут же применил свежий воспитательный прием: застукал нас с Кешей за нескончаемой валерьянкой, потребовал мензурку себе и, создав таким образом атмосферу неформального живого общения, поведал нам о тяготах армейской службы.
Издеваясь над храбрым портняжкой, я доверительно ему признался, что да, тяжела служба. Но почетна, и при нынешней внешнеполитической обстановке сама мысль променять полковой медицинский пункт на гражданскую поликлинику кажется мне предательской. Место мужчины сейчас в армии, товарищ майор.
Молоть я мог что угодно, все равно выгонят, и не по сшитой Замараевым аморалке, а за рентгеновский аппарат.
– За наших, кто в Афгане! – вскочил пьяненький Кеша, он принял все за чистую монету.
Замараев Кешу похвалил, а мне велел подумать и ушел. Я и не понял, что истории со Светой и Ленкой это еще не вся аморалка. Авторские модели подобного рода шьются как многопредметный ансамбль: под жакеточку обязательно кроится незаметная до поры жилеточка и так далее, пока счастливый кутюрье не вытолкнет тебя на подиум. С победной улыбкой ты сорвешь с себя жуткие вонючие обноски. И найдешь под ними обноски еще более жуткие и вонючие. Слой за слоем, ломая ногти, жалко скалясь, ты будешь тянуть хорошо сшитую аморалку через голову и стаскивать ее нога об ногу, пока сам не начнешь бояться того, что под ней еще может оказаться – колпак палача или роба зека. И чтобы этого никому не показывать и не знать самому, ты перестанешь дергаться и с облегчением признаешь: да, граждане, вот такое я говно.
Я сломался всего-то на третьем круге, когда Замараев предъявил “Объяснение” Благонравова-старшего. С присущей советской печати объективностью собкор центральной газеты излагал наш разговор: дескать, я утверждал, что офицеры не контролируют обстановку в роте, грозил отправить его сына в Афганистан и тэпэ. В политдонесении Замараев описывал, как папа совал мне ветчину, и не описывал, как потом они с папой жрали ее под коньяк и зачем вообще появился у нас этот папа.
Из армии я вылетел турманом, благодаря Бога, что отделался служебным расследованием. И лишь после приказа о моем увольнении из рядов, подписанного с окном в три дня для передачи дел новому начмеду, всплыла пижонская кража рентгенаппарата. Его легко списали, напоследок вкатив мне выговор за то, что не сдал какие-то контакты, содержавшие семь целых четыре десятых грамма технического серебра.
Штатским человеком я сидел в своей бывшей комнате на подоконнике, потому что стула себе так и не завел, казенный матрац сдал, а голые пружины койки оказались ржавые. Товарищу майору было пора околачиваться на кухне у котлет и напевать “Не плачь, девчонка!”, да и замараевский Витька в это время обычно уже спал.
Он опять обвел меня вокруг пальца, Замараев. Отправил куда-то своих, а сам остался в части под охраной часовых из нового набора – эти не пропустят шпака за пачку сигарет, как, бывало, наши разгильдяи.
И вот когда можно было едва успеть на последнюю электричку и я прикинул, что ждать Замараева осталось недолго, он тоже знает расписание и пойдет разведать, уехал я или нет.
Когда я слез с подоконника, чтобы он меня не увидел с улицы – хотя и так бы не увидел, света я не зажигал.
Когда я ходил по комнате, для пробы стукая кулаком о кулак в новеньких тугих перчатках, в замке завозили ключом и ввалились трое – с иголочки, золотопогонные: ускоренный на полгода выпуск военного училища.
Включили свет, один удивился: “Шпак!”, другой, взглянув мимо меня, деловито сказал: “Надо разыграть, кому эта комната, а кому на двоих соседняя”. А третий: “Да нет, ребят, это не шпак. Это доктор, у которого шинель украли”. Им еще не надоел этот анекдот – “То ли он шинель украл, то ли у него шинель украли, в общем, гнать надо таких”.
– Там в прихожей телефон, – сказал я этим розовым трем поросятам. – Позвоните три-четырнадцать, майору Замараеву. Обрадуйте, что вас к нему подселили.
– Перебьется, – обозначил будущие соседские отношения деловитый поросенок, показав на рыльце в молодом пушку такой кабаний оскал, что дальнейшая судьба майора Замараева перестала меня беспокоить. – А ты лучше беги, пока наш автобус еще стоит. Положить нам тебя некуда, а так попросишься до Москвы. Водитель – Сережа, прапорщик. Только на водку ему не давай.
