Ирина Глебова - Качели судьбы
Но и это было неплохо, думал Кандауров. Во всяком случае, любая помощь розыску была бы обеспечена. Теперь же никому ни до чего дела нет. Хорошо, конечно, что никто не гнал горячку, не устанавливал немыслимые сроки. Но и поблажек тоже не было, розыск шёл на уровне с другими. Майор чувствовал: если вдруг убийца не будет найден — дело без лишних треволнений спишется в архив, его забьют другие заботы, поток других жестоких происшествий. Хорошо ещё, что генерал сам лично водил давнюю дружбу с городскими писателями и дружбе этой был верен. Он близко к сердцу принял убийство поэтессы, старался не загружать Кандаурова другими сложными делами, а недавно сказал: «Работай, майор, торопить не буду. Только найди мерзавца!»
Викентий знал об истоках дружбы своего генерала с писателями. Вряд ли сам генерал об этом слишком откровенничал. Но такая уж у него была команда — сыскари. От них попробуй что-либо скрыть!.. Генерал Саенко Максим Богданович писал стихи. Писал себе и писал, но однажды решил, что неплохо бы издать свою книгу. Сам до такого додумался или кто подсказал, но так сильно захотелось увидеть ему своё имя на обложке пусть даже тоненькой книжки стихов, что померкли перед этим желанием иные деяния и заслуги. Рукопись генерал, необычно робея, самолично отнёс в местное издательство. Вышел оттуда довольный: личность его и чин вызвали трепетное уважение и заверения, что всё будет в порядке.
А через несколько дней генералу позвонил поэт, один из самых известных в городе, чьи книги выходили и в столице. Он предложил встретиться в писательском клубе. Генерал пришёл. Они сидели в кабинете поэта, который был ещё и председателем местной писательской организации, секретарша принесла им кофе, из соседней комнаты долетали негромкий стук шаров и смех — там молодёжь играла на бильярде. Поэт очень просто и прямо сказал генералу: в издательстве, прочитав рукопись, ужаснулись — поэзией там и не пахло, просто неумелые попытки зарифмовать какие-то мысли и чувства. Как бы они ни хотели, книгу в таком виде издать невозможно. Тогда директор издательства предложил ему, поэту, поработать редактором, а попросту — переписать стихи, поскольку ясно, что автор сам это сделать не сможет…
Седоволосый, с тёмными пронзительными глазами человек сумел так всё это сказать, что генерал не испытал ни унижения, ни уязвлённости. Напротив, со всем согласился. Если книга выйдет такая, как есть, генерала, конечно, коллеги и многочисленные знакомые будут поздравлять, но за спиной — смеяться над ним. Если же книгу ему перепишет профессионал, это будут уже не его стихи. Сможет ли он поставить свою фамилию под чужой работой и не испытывать неловкости?
Генерал ушёл из писательского клуба с лёгким сердцем и признательностью. Он понял, что ему помогли избежать очень неловкой ситуации, которая бы не сделала ему чести. С поэтом у него возникла личная дружба, а через него — со всей писательской организацией. Потому и мог сейчас Кандауров работать по основному своему делу относительно спокойно.
А расследование, наконец-то, стронулось с мёртвой точки! Ясно, что не случайно. Начали приносить плоды многодневные усилия розыскной группы. Позвонила женщина — дежурная со станции метро «Университет».
— Мне капитан Лоскутов оставил телефон, — сказала она. — На всякий случай, если что-то вспомню о субботе… Ну, он тогда меня расспрашивал, ничего ли не происходило восьмого сентября, вечером.
Кандауров, пока она говорила, успел быстро пролистать свой настольный календарь, найти записанные её имя-отчество, и когда говорившая сделала паузу, спросил:
— Вы вспомнили, Лидия Михайловна?
Женщина заметно смутилась:
— Да нет, я только подумала, может вам это нужно будет, поговорить с ним…
— Вы не волнуйтесь. С кем поговорить?
— В тот вечер, в сентябре, у нас на станции одному человеку плохо стало, сердце схватило. А теперь он пришёл поблагодарить нас, сидит сейчас здесь у меня в дежурке. Я и подумала — позвоню вам.
Кандауров поморщился, но она этого видеть не могла. Встреча с сердечником ничего не сулила, и он готов был отказаться. Но сработала давняя, въевшаяся в кровь установка: хороша любая зацепка! И он сказал в телефонную трубку:
— Попросите этого человека задержаться. Минут через десять я буду у вас.
ГЛАВА 10
Викентий набросил куртку, запер кабинет и, сбежав на первый этаж, оставил ключ у дежурного для Лоскутова. Управление находилось совсем рядом с центральной станцией метро, и Викентий отправился туда пешком.
Вдоль уходящего вглубь земли тоннеля шёл узкий коридор, огороженный перилами. Оканчивался он дверью в комнату дежурной. Кандауров думал, что увидит старичка, но сердечник, хоть и седовласый, но моложавый пенсионер, выглядел бодро. Он уважительно пожал руку Кандаурову, приветливо кивнул:
— Мне сказали, товарищ из милиции хочет со мной поговорить. Если милицию интересуют благородные поступки, буду рад содействовать. Вот, отлежал в больнице, подлечил мотор, и пришёл поблагодарить своих спасителей.
— Кирилл Кондратьевич, — стал объяснять ему Кандауров, — по времени и, приблизительно, по месту происшествие с вами совпало ещё с одним, которое нас интересует. Кроме вас мы не знаем ни одного человека, кто был бы в тот день и время здесь, на станции метро. Я понимаю, вам было не до наблюдений. И всё же — что вы запомнили?
И тут сердечник вот так сразу сказал:
— Я запомнил женщину, которая первая подошла ко мне. Молодая такая, интересная, в брюках.
У Викентия сердце остановилось на миг, он перевёл дыхание и осторожно, мягко попросил:
— Если можете, расскажите об этом подробно.
Пенсионер согласился с удовольствием.
— Знаете, когда первый приступ слегка отпускает и у тебя есть пара-тройка минут до второго болевого удара, восприятие очень обостряется. Я сполз по стеночке и так полусидел, полулежал. Я ведь ехал с дачи, на мне брюки были старые, куртка потёртая, кепочка… Вообщем, вид не внушал доверия. Люди шли молча, не глядели. Я их не осуждаю, понимаю: столько нынче пьяных стало попадаться, как никогда раньше! И сам-то к таким не подходил. А эта женщина подошла. Наклонилась, голос такой встревоженный и ласковый: «Вам плохо? Сердце?» Я ответить не могу, ртом воздух хватаю, но глаза прикрыл: «да». Она оглянулась в одну сторону, в другую и крикнула кому-то: «Скорее к дежурной, скажите — человеку плохо, сердечный приступ! И пусть бегом вызывают скорую!» Я, конечно, дословно не помню, но приблизительно так. А меня опять боль скрутила. Чувствую, она одной рукой мне голову поддерживает, другой растирает сердце. Но тут я уже сознание потерял и очнулся после укола здесь, в этой комнате. Дежурная около меня была, врач, а той милой женщины уже не было.
— Да, — подтвердила дежурная, — когда наш врач сделал укол и сказал ей, что всё будет в порядке и что «скорая» уже едет, она поблагодарила и ушла.
— Не назвалась?
— Нет, да мы и не спрашивали.
— Опишите эту женщину, — попросил наконец Кандауров, всё больше волнуясь.
Дежурная покачала головой:
— Я всё больше внимания на больного. Испугалась за него. А её не разглядывала. Ну… молодая, лет тридцать, высокая, худенькая. В брюках и куртке такой лёгкой.
— Какого цвета?
— Не помню… Тёмная. Да, тёмно-синяя. А лица её я не разглядела.
— А вот я разглядел, — неожиданно сказал сердечник. — Хорошо разглядел, не забыть.
— Так какая же она, Кирилл Кондратьевич?
Пожилой человек покачал головой раздумчиво:
— Особенно запомнились глаза. Большие, карие и такие… проникновенные. Волосы тёмные и подстрижены красиво. Как бы вам это сказать… так рисуют на картинах принцев или пажей средневековых.
Уже почти не сомневаясь, Кандауров достал из нагрудного кармана фотокарточку Климовой. Одновременно с надеждой и горечью протянул её собеседникам:
— Посмотрите, это она?
Сердечник ответил сразу:
— Да, без сомнения!
Дежурная тоже покивала головой, а потом спросила с интересом:
— Вы её разыскиваете?
Майор ответил не сразу, и во время этой паузы сердечник тяжело перевёл дыхание и произнёс, словно понял:
— С ней что-то случилось. Плохое…
Аккуратно убирая фото, Кандауров сказал:
— Да, она погибла почти сразу, как ушла отсюда. Вы сами не знаете, как помогли мне. Я теперь наверняка знаю, где это произошло.
У себя в кабинете он долго сидел молча, ничего не делая. Неужели это просто случайность, сегодняшняя его удача? Мог бы он отказаться и не пойти на встречу? Ведь первое желание было именно таким. Или дежурная, позвонив сюда, не застала бы его, и сердечник спокойно бы ушёл в неизвестность… Но нет! Викентий знал: то, что кажется в их работе стечением обстоятельств — не приходит само собой. В какой-то момент все собранные сведения, вся, вроде бы бесполезная суета и копание набирают такую массу и энергию, что пробивают глухую стену неизвестности. Сегодня это и произошло. Кандауров чувствовал, был уверен: в его руках конец нити, по которой надо идти не медля.
