Тадеуш Бреза - Лабиринт
- И что же ты ему ответил?
- Сможет! Потому что это соответствует истине. Однако я опасаюсь, не дурно ли я поступил.
- Почему дурно?
- Священник де Вое, видимо, считает, что отец беспокоится о деньгах, то есть о материальной стороне.
- Ты прекрасно ответил: священник де Вое так и должен считать. Пойми! Борьба из-за денег, доходов, материальных благ-это человеческое дело. Зато борьба за самый принцип, за справедливость или за престиж есть проявление гордыни. Там, где речь идет о принципах, никто в церкви не может выиграть ни одного спора со своим начальником. А в области материальной это вполне возможно. Священник де Вое, как и монсиньор Риго, оба понимают, что твоему отцу нужны средства для существования и, даже имея на что жить, он вправе добиваться лучших материальных условий. На этой почве давай и будем двигаться, ибо она не заминирована.
- А проблема доверия? - спросил я. - Кто из них прав?
- Прав отец де Вое. К сожалению. И запомни, что я этого от тебя не скрываю. Но его аргументация-это аргументация столь высокого порядка, что для обсуждаемого нами случая она не имеет решающего значения. Таким образом, ты можешь без всяких опасений и с чистой совестью придерживаться указаний монсиньора Риго.
- А хороша ли и осуществима ли предложенная им комбинация, удастся ли послать через Роту задание торуньской курии и в качестве исполнителя назвать отца?
- Комбинация реальная. В случае чего лично я и моя канцелярия к твоим услугам. И мы всегда сможем провести эту комбинацию. Но я считаю, что другая была бы лучше. Я имею в виду такую, в которой участвовала бы исключительно Рота и которая была бы предпринята по ее инициативе. При первой же возможности поговорю об этом с монсиньором Риго.
- А письмо? Зачем монсиньору Риго понадобилось письмо отца, если он-то как раз и считает, что никакого конфликта не существует? Вам не кажется подозрительным такое требование?
Синьор Кампилли покачал головой.
- Нет. Само по себе требование не вызывает тревоги. А цель?
Святой боже! Если, несмотря на все, ему нужен документ в форме письма, значит, он хочет кому-то ею показать. Кому?
Своему декану либо лицу, возглавляющему другое ведомство. Для чего? Чтобы они одобрили его решение или разделили с ним ответственность. Точнее, чтобы они одобрили или разделили ответственность письменно. Потому что еще до разговора с тобой он, наверное, устно обсудил вопрос, с кем счел нужным. Таким образом, попросту говоря, письмо твоего отца ему нужно для того, чтобы уладить некоторые формальности.
- Монсиньор Риго подчеркнул, что письмо должно носить частный характер.
- Разница формальная, но смысл тот же самый. Если бы письмо было официальное, десятки людей имели бы право прочитать его, а так-только избранные. Ну что, я разъяснил тебе?
- Любопытно! - сказал я.
- Тебе, быть может, кажется несколько старомодным такой порядок выполнения служебных обязанностей. Иными словами, то, что вопрос одновременно рассматривается во многих планах.
Но я как-никак вырос в этой атмосфере и считаю ситуацию вполне естественной и обычной. Признаюсь, что неожиданности и капризы такого порядка вещей по временам бывают невыносимы.
Но тот, кто с ним сжился, не променял бы его ни на какой другой. При таком порядке ни одно дело не бывает заранее предрешено и окончательно утверждено так, чтобы не подлежать пересмотру. Человек никогда не может полностью быть в чем-то уверен, но зато его никогда не оставляют без тени надежды. Это прекрасно! Признайся!
- Но в моем конкретном случае? - воскликнул я. - Полная уверенность? Или только тень надежды?
- В данный момент ты можешь считать, что дело полностью и безоговорочно улажено. Я тебе это уже сказал и поздравил с успехом.
- В данный момент?
- Большего ты не можешь требовать! Неужели ты не чувствуешь, что дело выиграно?
Иногда я чувствовал, иногда нет. В отеле "Борромини" я не мог совладать с собой от радости, распиравшей мою грудь. Потом я поддался сомнениям. В начале нашего разговора адвокат Кампилли полностью их развеял. Затем повел себя так, что я снова заколебался. Но под конец, когда мы стали обсуждать
содержание письма монсиньору Риго, оптимизм вернулся ко мне.
Письмо, видимо, получится великолепное-то есть убедительное и тактичное. Но пока что Кампилли не разрешал мне писать.
- Вечером в Остии я набросаю черновик, - сказал он. - А завтра мы еще раз все обсудим и закончим письмо.
- Быть может, вы захватите с собой мемориал, который я у вас оставил?
- Правильно. Ты тоже его перечитай. Пригодится. Но мы не станем перегружать письмо чрезмерным количеством подробностей.
- Монсиньор Риго настаивал, чтобы письмо было подробное.
- Так только говорится. Письмо не должно быть длинным.
Совершенно достаточно, чтобы в нем было четко выражено отношение твоего отца к данному вопросу. Нам с тобой оно хорошо известно. Мемориал мне отлично все разъяснил. Таким образом, с твоей помощью и в соответствии с правдой я смогу изложить дело так, как нужно. Помнишь, что я тебе сказал, когда ты первый раз пришел ко мне? Я сказал, что, прежде чем мы начнем бороться за какую бы то ни было правду о твоем отце, надо узнать, что монсиньоры в Роте и не в Роте готовы считать правдой. Из того, что ты здесь рассказывал, мне совершенно ясно, что эта правда должна быть обыкновенной и простой.
Такой, какая годится для человека без претензий, желающего только спокойно жить и честно зарабатывать себе на жизнь.
- На отношение отца к этому делу влияют и другие мотивы!
- Я догадываюсь. Пожалуй, ты мне даже говорил о них.
Однако, пока ты находишься в Риме, постарайся о них забыть.
Ты приехал сюда не затем, чтобы знакомить монсиньоров с психологией твоего отца, а только для того; чтобы выиграть его дело. Ты согласен?
- Согласен.
- А подпись твоего отца? Я полагаю, отец снабдил тебя чистыми бланками со своей подписью.
- Да. У меня есть его подпись и на служебном бланке, и на бланке для частных писем.
- Узнаю его! Он всегда был предусмотрительным и точным.
И надо же было именно ему ввязаться в спор со своим епископом.
Ведь он такой осторожный, тактичный!
- В котором часу я должен завтра прийти?
- В одиннадцать. Мы напишем и перепишем. Так, чтобы до часу дня ты успел передать письмо секретарю монсиньора Риго.
- Я несказанно благодарен вам за все.
- А как с пансионатом? Ты переехал в другой пансионат?
- Нет. По-прежнему сижу в "Ванде".
- Что тебе посоветовать? Спрошу у жены. Я что-то не могу вспомнить ни одного хорошего адреса.
Я попросил его не тревожиться, сказал, что охотно буду и дальше жить в "Ванде". Кампилли возразил: из всего, что он слышал, можно сделать вывод, что пансионат очень бедный и скучный. Тогда я ответил, что именно по этой причине мне было бы неприятно съехать оттуда, доставив огорчение людям, которым живется так тяжело.
- Избыток деликатности! - поморщился Кампилли. - Не можешь же ты из-за своей чувствительности портить себе пребывание в Риме. Я не заглядываю ни в чей карман, но знаю от жены, что они в общем сводят концы с концами. У пани Рогульской есть кое-какой заработок-она лечит зубы в амбулатории, которую содержат монахини; ее брат зарабатывает на туризме, работая в разных церковных учреждениях, занимающихся организацией паломничества и экскурсий по Риму. Те же учреждения поставляют и клиентуру для "Ванды". Рогульская и Шумовский на очень хорошем счету в этих кругах, и можешь быть совершенно уверен, что им не дадут погибнуть с голоду.
- Ну хорошо, тогда я подумаю, - ответил я.
- А я разузнаю у жены про какой-нибудь пансионат получше.
Мы стали прощаться. Теперь, после того как он дал мне необходимые разъяснения и указания и не ломал голову над формулировками отца де Воса и монсиньора Риго, я особенно хорошо понял, что и для синьора Кампилли, для него лично, были выгодны вести, которые я принес. Когда я к нему явился, он поздравлял меня и радовался одержанным успехам, имея в виду прежде всего отца, а чуточку и меня. Под конец, размышляя о деле, он подумал и о себе. Еще раз обнял меня и сказал:
- Признаюсь тебе, что у меня камень с души свалился. Я ведь вращаюсь в мире, неимоверно чувствительном к некоторым вещам. Чувствительном и памятливом. Но теперь на нашей стороне могучие силы. Никто не может поставить мне в упрек то, что я пришел вам на помощь, если от тебя не отвернулись ни на пьяцца делла Пилотта, ни в палаццо делла Канчеллерия. Меня в самом деле это искренне радует.
Я возвратился в пансионат к самому ужину, потому что, уйдя от Кампилли, еще некоторое время бродил по городу. Доехал до собора in Laterano. Заглянул внутрь. Все там очень величественно. Потом осмотрел площадь. Ошеломленный впечатлениями дня, усталый, я старался ни о чем не думать. Шел медленно, с широко открытыми глазами, но как в полусне. Шел по длинной, душной, шумной улице Таранто, липкий от пота, покрытый пылью, но с таким легким сердцем, словно его обмыли и прополоскали.
