Юрий Алексеев - Алиса в Стране Советов
И только привычка тягать со склада напару с Чановым бочковой спирт выдавала в нём знатного иностранца.
О вечерней «заправке», о списании горючки Славушкин нынче и хлопотал, пуская пыль в глаза генералу.
— Кхм, а детонации, майор, не получится? — кивнул на бочки Лексютин. — Не взлетит всё к едрене фене? А, майор? База-то взрывоопасная.
— Всё может быть, — садистски произнес Кузин и подмигнул зачем-то Ивану. — Зато получится, как и приказано, «фейерверк»… Хлобысть по раме — стёкол нет, и мухи вверх лапками!
— Насчет мух я ничего не приказывал, — сварливо отрёкся Лексютин. — Кажется, ясно сказано: продемонстрировать мощь, дать знать, чтобы внушало и впечатляло.
— Дадим, — сплюнул сухую травинку Кузин. — Но стёкла повылетают и здесь, и в Антигуа.
— Зачем же в Антигуа?! — приподнял бровь генерал. — В Антигуа нас и без того знают. Зачем гражданских пугать?
Кузин любовно погладил гладкую боковину МиГа-17:
— Зверь! — вымолвил он в пояснительном тоне. — Когда он на бреющем, да ещё звуковой барьер ломает — на него лучше из блиндажа глядеть и за штаны покрепче держаться с затычкой в ушах.
— Кхм, а с высоты что, их нельзя расстрелять? — кивнул на остовы мёртвых «американцев» Лексютин.
— Я к тому и веду, что можно, — сказал рассудительно Кузин. — Ушам спокойнее, и стёкла останутся. Но смерча, адского грома не будет. Да и в штаны со страху никто… — продолжал он обезличенно, видя, что генерал с каждым словом все больше тускнеет, кривится, — короче, будет маленько не то, но в принципе…
— Знаешь, майор, — перебил генерал, светясь какими-то дальними мыслями, — здесь круглый год лето. Чёрт с ними, со стёклами. Покажем им самое «то»! — и, размечтавшись, прокричал Славушкину: — Бочки вовнутрь самолетов спрячьте, гори они синим огнём! И сигнальных ракет туда… Быстро! С пол-ящика…
Не успело приказание исполниться, как возле командного пункта объявилась кавалькада американских, в тропическом — все с кондишенами — исполнении машин с нарочно опущенными стёклами. Прибывших офицеров душила жара, но Команданте велел им не отгораживаться от масс и вживе дышать освежающим воздухом революции.
Генерал и Иван вышли навстречу именитым гостям, чтобы доложить о готовности к показательным выступлениям Кузина.
— Bueno! — сказал Команданте и, поскольку обладал исключительной силой, пожелал лично пожать руку русскому асу. В крепости рук Кузин тоже был не подарочек и на спор мог разломить Земнорайский батон вчерашнего завоза. Так что пожатия затянулись минуты на две с взаимным пыхтением и покраснением лиц. В силе они не уступали друг другу, но в свободной руке у Команданте была тиснёная «Критика Готской программы», что и предопределило, видимо, исход борьбы.
— Bueno, — сказал Команданте, высвобождая с победительным видом руку.
— Буено ещё впереди, — пообещал снисходительно Кузин. — Иван, скажи им, чтобы уши ватой заткнули, когда я в небе сверкну.
Предложение Кузина было выслушано, но из тех же соображений — не отрываться от масс — отвергнуто. Кузин вразвалку пошёл к своему «зверю», а Команданте с многочисленной свитой переместился на гостевую трибуну.
Наступило томительное ожидание. И в эти минуты с авиационной базы можно было без помех утащить, вывезти всё, что стреляет, взрывается и летает, за исключением МиГа Кузина, разумеется. Локаторщики, оружейники, электрики, вещевики-кладовщики — вся наземная служба, включая и часовых, естественно, побросали свои занятия и скучились возле похожего на стрелецкую башню КДП, поближе к лётному полю.
«Зверь» утробно взревел и в считанные секунды потерялся из поля зрения. Затем он вновь булавочной точкой возник и, увеличиваясь стремительно в размерах, терзая гремучим хвостом небо, падучим камнем иных планет пошёл на замершую в тоске землю. Метрах в ста с чем-то над полосой он всеоглушающим ударом расколол небо напополам, и дальше всё виделось уже, как в немом кино. Молчком посыпались стёкла с КДП. Красной рваной строкой ударила сверху пушка, и разом все три, беременных бочками, самолета на полосе обратились в пылающие костры с чёрными, лохматыми шапками набекрень. А «зверь», как бы нарочно скрывая причастность к сотворённому аду, мгновенно исчез, испарился.
Команданте оказался в полном восторге и, тыча «Критикой Готской программы» в пылающие на полосе костры, надменно изрёк:
— De tal modo, con la ayuda de valeroso Nikita encenderemos todo nuestro continente! Les aseguro, que nos refuerzan unos apristas en Peru, los comunistas en Chile, vaqueros armados en Argentina у otra pobreza. La ilusion de Lenin у la tarea practica de Nikita — el cornu — nismo global — seran cumplidos. Nos esperan la poten-cia, el poder у un bienestar…[28]
— О чём это он шумит? — осведомился у Ивана Лексютин.
— О мировой революции с помощью террористов в Перу и при поддержке аргентинских ковбоев, — умышленно исказил Иван.
Замах хоть куда, да кишка тонка, — ухмыльнулся генерал. И как бы в подтверждение этих слов по-детски возбуждённому Команданте подсунули две срочных депеши. И если первая — о том, что напуганное население Антигуа собирает пожитки, намереваясь в горы бежать — его от души позабавила, то вторая — о том, что на угнездившейся прямо на острове военной базе американцев Гуантанамо подняли тревогу и начались ответные приготовления к бою — привела Команданте в ярость:
— Patria о muerte![29], — выхватил он из кобуры пистолетик.
— Партия и ракеты… — поправил Лексютин и, на кубинцев не глядя, слов к ним не относя, дополнил: — Объявляю готовность нумер один… Зенитки — к бою! Лётчики — по самолетам! Но перехватом не заниматься, не ввязываться, даже если станут бомбить. Бежать на запасной аэродром… А то здесь такая начинка, что всё к едрене фене взорвётся, — окончил он, жестокость к наземникам проявляя.
«Чтобы на запаску убраться, Кузину переводчик не надобен», — прикинул Иван и мысленно поблагодарил судьбу за то, что вывела его из-под бомбёжки. И поспешил. Обманулся. Локаторщикам «восьмёрки» потребовался человек для ночной связи с кубинским начальством. В их распоряжение Иван и поступил, немедленно получив задание пойти на склад за сеткой против москитов.
Эта сеть была тяжелее всякого невода. Иван с напарником еле её доволохали. Но без неё локаторщикам пришлось бы жарко. Изготовители всевидящего локатора и на мизинец не знали, что Кубе приспичит брыкаться, тягаться с американцами. «Восьмёрка» была сработана крепко, в расчёте на Якутский мороз, так чтобы перепад между улицей и кабиной составлял минимум двадцать градусов. Вот он и составлял теперь: на воле +28, в локаторной +48. А тут ещё сердобольный Славушкин с погудкой «Муерте, так с музыкой!» притащил ближе к ночи спирт, отдававший слегка бензинчиком.
— Ну, братцы, Кузин наделал дел! — доложил он, уместив флягу в ведёрко со льдом. — В Антигуа хоть не появляйся. Стёкла повыбиты, детишки ревут, падре, сука, конец света предсказывает. А народ — темнота! — верит и злобится. Дон Алонзо мне кока-колы не дал, облаял, как кошку. И даже бордель закрыт, представляете!? У дуэньи от Кузина месячные появились, чего с ней тысячу лет не было, ну и вприхватку — ик-пик, икота.
— Интересно, откуда такие подробности? — вылупился на Славушкина Иван.
— Не в этом дело, — замельтешил тот. — Вы за экраном лучше следите, не то зевнёте американцев и… и не успеешь налить…
— Учи учёного! — отмахнулся потный, как кочегар, оператор, утирая солёные ручейки со лба и глядя вполглаза в зелёный со стрелкой «иллюминатор». — Нашёл дедушка, чем внучку пугать! — и, подавившись, вскричал вдруг обиженно:
— Летят, мать их за ногу! Да сколько же их!?
На экране отчётливым роем показались белёсые точки — белые мухи смерти. Локаторщики оцепенели. Рассыпавшись на боевые группы, рой барражировал прямо над базой и на такой высоте, что зенитками, хоть хобот вытяни, не достать. А запускать «земля — воздух», как понял Иван из давешнего разговора между Лексютиным и Команданте, кубинцы не дали ещё согласия. Засветить такое оружие, равно как и пустить в дело Кузина, означало бы для них верную гибель. Ощетинившись всем «зверьём», Гуантанамо стёрла бы остров в порошок, так что Третья мировая война, если бы потом и развязалась, то без участия Кубы. К тому сроку её бы ни один Колумб не нашёл. Так говорили расчёт и здравый разум. И зачем Никита-эксцентрик, будто контуженный навсегда Сталинградом, солдат на остров швырнул, зачем затеял всю эту игру на нервах — одному Богу было известно, да и то в общих чертах. Пути невежественных и тем могучих людей неисповедимы. Им не перед кем отчитываться. Их личный зуд считается всенародным. А коли так — почешемся все. И вот, верша свои бессмертные, как им мнится, дела, они и тела исполнителей считают бессмертными, а свои — так и забальзамированными при жизни. А что такого? Жизнь есть должность, а должность — вечна. Так в бой, товарищи! За нами не пропадёт. А если сосёт под ложечкой, так это к деньгам, или наоборот — к торжеству коммунизма.
