Вуди Аллен - Сводя счеты
Гельмгольц оставил меня обедать. Мы уселись за большой дубовый стол. По словам Учителя, это был подарок Греты Гарбо, однако актриса утверждала, что слыхом не слыхивала о столе, равно как и о самом Гельмгольце. Меню было обычным: крупная изюминка, большие куски сала и, лично для Гельмгольца, баночка семги. После десерта доктор стал показывать свою коллекцию лакированных бабочек, но вскоре загрустил, вспомнив, что им уже не суждено летать. Потом мы перешли в гостиную и закурили сигары. (Гельмгольц забыл разжечь свою, но затягивался тем не менее так глубоко, что она становилась все короче и короче.)
Учитель стал вспоминать самые известные случаи из своей практики.
— Вот, например, Иоахим Б. Больной, которому было уже за сорок, не мог входить в комнаты, где находилась скрипка. Хуже того, однажды он все-таки оказался в такой комнате и не решался оттуда выйти, пока его не попросил об этом сам барон Ротшильд. Плюс ко всему Иоахим Б. заикался. Но не когда говорил. Только когда писал. Скажем, хотел он написать “но”, а выходило “н-н-н-н-но”. Над несчастным постоянно издевались, однажды бедняга даже попытался покончить с собой, завернувшись в большую траурную повязку. Я излечил его гипнозом. Больной возвратился к нормальной жизни, однако через несколько лет стал постоянно натыкаться на лошадь, советовавшую ему заняться архитектурой.
Потом Гельмгольц вспомнил о знаменитом насильнике В., державшем в страхе весь Лондон,
— Крайне редкий случай перверсии. Навязчивые сексуальные фантазии. Больному казалось, что над ним издевается группа антропологов. Они якобы принуждали его ходить враскорячку, что, впрочем, доставляло В. острое сексуальное наслаждение. Пациент вспомнил, как, будучи еще совсем ребенком, он поразил экономку, женщину довольно свободных нравов, тем, что целовал салатный лист — тот представлялся ему сексуальным. В подростковом возрасте пациент покрыл лаком голову брата, за что был наказан отцом. Впрочем, отец — по профессии маляр — расстроился еще больше, узнав, что лак наложен в один слой.
Впервые В. набросился на женщину, когда ему было восемнадцать, и с тех пор на протяжении многих лет насиловал по полдюжины в неделю. Все, что я сумел, это вытеснить его агрессивные наклонности действиями, более приемлемыми для общества. Вместо того чтобы нападать на доверчивых женщин, больной теперь извлекал из кармана крупного палтуса и демонстрировал его дамам. По крайней мере, женщины были в безопасности, и хотя у некоторых это вызывало ужас, встречались и такие, которые считали, что данный эпизод весьма обогатил их духовно.
12 АПРЕЛЯ
Сегодня Гельмгольц не вполне здоров. Накануне он заблудился на лугу и упал, поскользнувшись на груше. Однако прикованный к постели Учитель сразу сел и даже рассмеялся, когда я сказал, что у меня абсцесс.
Мы стали обсуждать теорию назлопсихологии, которую доктор обосновал вскоре после кончины Фрейда. (По словам Эрнеста Джоунза, смерть последнего привела к окончательному разрыву между двумя знаменитыми психоаналитиками и впредь Гельмгольц с Фрейдом разговаривал довольно редко.)
В то время Гельмгольц разработал эксперимент со стаей мышей, которые по его сигналу сопровождали миссис Гельмгольц на улицу и оставляли ее на тротуаре. Доктор проделал немало подобных экспериментов с животными и остановился лишь после того, как собака, приученная выделять слюну по команде, отказалась пускать его в дом во время праздников. Кстати, Гельмгольцу до сих пор приписывают авторство классической статьи “Немотивированное хихиканье у канадских оленей”.
— Да, я основал школу назлопсихологии. И надо сказать, совершенно случайно. Однажды, когда мы с женой уютно устроились в постели, мне внезапно захотелось пить. Вставать было лень, и я попросил миссис Гельмгольц принести воды. Она ответила, что устала, поскольку весь день собирала каштаны. Мы заспорили, кому идти за водой. Наконец я сказал: “А мне и не хочется пить! Да-да, меньше всего на свете мне сейчас нужен стакан воды”. Услышав это, жена так и подскочила. “Как! Ты не хочешь пить? Это плохо. Очень плохо”. И, мгновенно спрыгнув с кровати, она принесла воды. Как-то в Берлине, на пикнике, который устроил Фрейд, я попытался обсудить с ним этот случай, но профессор был так увлечен игрой в чехарду с Юнгом, что не обратил на меня никакого внимания.
Прошло много лет, прежде чем я научился применять этот метод при лечении депрессий и смог избавить известного оперного певца Д. от мучительного предчувствия, что он окончит свои дни в бельевой корзине.
18 АПРЕЛЯ
Пришел к Гельмгольцу и застал его за стрижкой розовых кустов. Доктор бурно восхищался красотой цветов, любимых им за то, что они “не просят постоянно в долг”.
Речь зашла о современном психоанализе. Гельмгольцу он представляется мифом, который живет лишь усилиями фирм, производящих медицинские кушетки.
— Не говорите мне о нынешних врачах! Надо же такие цены заламывать! Когда-то за пять марок вас лечил сам Фрейд. За десять он не только лечил, но и собственноручно гладил ваши брюки. А за пятнадцать позволял вам лечить его и вдобавок дарил любые два овоща на выбор. А теперь? Тридцать долларов в час! Пятьдесят долларов в час! Кайзер и тот брал лишь двенадцать с четвертью. И при этом сам ходил к пациентам. А продолжительность лечения? Два года! Пять лет! Да любой из нас, не сумев исцелить больного в шесть месяцев, пригласил бы его на концерт и предложил бы фруктовую вазу из красного дерева или набор стальных ножей для мяса. Вы сразу могли узнать пациентов, с которыми не справился Юнг, — они получали в качестве компенсации большие чучела гималайских енотов.
Мы шли по садовой дорожке, и Гельмгольц обратился к более общим проблемам. Я стал свидетелем глубочайших обобщений, часть из которых успел записать. Вот они:
О жизни. Если бы человек стал бессмертным, вы представляете себе, какие бы у него были счета за мясо?
О религии. В загробную жизнь я не верю, хотя и держу наготове смену нижнего белья.
О литературе. Вся литература — не больше чем примечание к “Фаусту”. Впрочем, черт его знает, что это значит.
Да, Гельмгольц — воистину великий человек…
Вива Варгас!
© Перевод С. Ильина
ИЗ ДНЕВНИКА РЕВОЛЮЦИОНЕРА
3 ИЮНЯ
Вива Варгас! Сегодня мы ушли в горы. Разгневанные тем, как отвратительно эксплуатирует продажный режим Аррайо нашу маленькую страну, мы направили во дворец Хулио, поручив ему передать властям список наших жалоб и требований, — первые не были поспешными, а вторые, на мой взгляд, чрезмерными. Как выяснилось, плотный рабочий график Аррайо не позволял ему отвлечься от обмахивания веером, чтобы поговорить с эмиссаром повстанцев, которого все мы так любим, и он поручил провести встречу своему министру, а тот сказал, что рассмотрит нашу петицию внимательнейшим образом, но сначала ему хотелось бы выяснить, как долго сможет Хулио улыбаться, если окунуть его голову в расплавленную лаву.
Вследствие множества вопиющих фактов, подобных этому, мы решили наконец взять — под вдохновенным руководством Эмилио Молина Варгаса — нашу судьбу в собственные руки. Если государство совершает преступления, кричали мы на всех уличных углах, так давайте используем их наилучшим образом.
К несчастью, при получении известия о том, что вскоре ко мне заявится, чтобы повесить меня, полиция, я нежился в горячей ванне. А выскочив из нее с вполне понятной живостью, наступил на мокрый кусок мыла и низвергся в переднее патио, удачно пробив его стену зубами, которые заскакали вокруг меня по земле, точно рассыпанные леденцы. Я был наг и изувечен, однако сохранение жизни требовало от меня быстрых действий, и потому я вскочил на моего жеребца Эль-Диабло и издал клич повстанцев! Конь встал на дыбы, я соскользнул с его спины на землю и сломал несколько мелких костей.
И, как будто всех этих ужасов было недостаточно, я, прохромав на своих двоих от силы двадцать футов, вспомнил о моем печатном станке и, не желая бросать столь мощное политическое оружие, равно как и оставлять улику, вернулся в дом, чтобы забрать его. Однако судьба распорядилась так, что станок оказался куда тяжелее, чем могло показаться при взгляде на него: мачтовый кран, пожалуй, оторвал бы его от пола, но не университетский студент весом в сто десять фунтов. При появлении полиции руки мои были скованы станком, который с ревом печатал большие извлечения из Маркса на моей голой спине. Не спрашивайте, как мне удалось вырваться и выскочить в заднее окно. По счастью, от полиции я ускользнул и сумел найти дорогу к свободе и безопасности — к лагерю Варгаса.
4 ИЮНЯ
Как здесь, в горах, спокойно. Лежишь себе под звездами. Среди товарищей, посвятивших свои жизни достижению общей цели. Я предполагал, что буду участвовать в планировании военных операций, однако Варгас счел, что наилучшее применение моим дарованиям я найду в качестве повара нашего отряда. Работа непростая, поскольку продуктов у нас в обрез, но кто-то должен ее выполнять, а первое приготовленное мной блюдо имело, если принять во внимание все обстоятельства, немалый успех. Конечно, всех наших товарищей назвать большими любителями аризонского ядозуба нельзя, однако привередничать нам не приходится, и, если не считать ропота жалкой горстки едоков, предвзято относящихся к любым рептилиям, обед прошел без прискорбных инцидентов.
