Максим Лапшин - К Лоле
У пассажиров был утомленный вид. Слева, повалившись на мамины колени, спала девочка с надкушенным яблоком в руке. Мадонна с младенцем. Смотреть на спящую девочку было необыкновенно радостно. Сегодня утром я окинул взглядом аудиторию — ни в ком ни единого намека на Лолу. Ни в одной студентке ни малейшей похожей черты. И вот вечерняя развязка: если бы не разница в возрасте, я бы решил, что это спит Лола. Если б не что-то еще и еще, то Лола дремала бы сейчас на моем плече.
Отношения между людьми — невидимая река. Если часто черпаешь из нее воду, то перестаешь обращать внимание на ее вкус и цвет. Если пытаешься нести в ладонях первую пригоршню, то движешься, словно со связанными ногами. И где тут золотая середина?
К ужину я опоздал. На подоконнике были оставлены жареный картофель и молоко, на столе лежала записка: «Готовься к лучшему. Николай». Освободив на полке место для суперкниги, я поужинал. Поставил на плиту чайник и снова спустился в холл, к столу, на который выкладывают почту. Жду письма. Удивительных слов от частично переиначенной в слова Лолы.
Письма и телеграммы разбросаны на столе в ужасающем беспорядке. Три письма, адресованных Добролюбонравскому — не знаю такого, интересно, с какого он факультета? — варварски разорванный на две половинки конверт со штемпелем республики Камчатка, многочисленные открытки с разнообразными букетами, поздравительная телеграмма, мятая квитанция, подписанный ломаной латиницей конверт из Чехии, еще телеграмма. От нечего делать читаю телеграмму. Друзья приглашают Потапа Синицына в гости в Орел. Просят прихватить с собой деньги и подругу. Вот как, не знал, что у Потапа есть подруга…
Мне ничего. Открытая нота.
Хочется прогреметь. И я мысленно гремлю: «Мне кажется, что Лола на всех континентах! Я вижу, как географические карты дышат ею! Чувствую, что почтовые марки соблазнены ее красотой! Мои уши улавливают трепет радиоволн, пытающихся сообщить нетронутую новость о ней. От этого шалит мое сердце».
Шалит. А я по-прежнему в стороне.
Возвращаюсь в комнату и с порога смотрю на покусанную обложку суперкниги. Сегодня я к ней не притронусь. Сегодня я распадаюсь на части от гудящей в голове пустоты. Пожалуй, начну чтение завтра на лекции, в надежде, что чужая вострая мысль соберет меня воедино. Включаю на магнитофоне News of the world, ставлю ручку громкости на второе деление. Надо же, совсем забыл про чайник.
На кухне восклицания:
— Ну кто опять слил макароны в раковину?!
— Это еще что, у меня вчера картошку с плиты сперли. Вместе со сковородой. Хоть бы сковороду вернули, гады. Не дождешься. Ну ничего, у меня сковорода меченая. Найду — устрою!
— А в моем чайнике кто-то сосиски сварил. Стал я наливать, а из носика вода бежит мутная. Заглянул под крышку — там обертки сосисочные плавают.
— Что за свинтусы у нас на этаже завелись? Надо сказать комендантше. Пускай разбирается.
Утративший сковороду прикуривает от электрической плитки, с которой я только что снял кипящий чайник, и выходит с сигаретой в коридор. Я на всякий случай заглядываю под крышку. Ничего лишнего.
У Юры закрыто. Придется пить чай одному. По такому случаю завариваю в чашке, накрыв ее сверху блюдцем. Выжидая положенные три минуты, гляжу в расписание занятий и отмечаю, чего завтра не миновать. На обязательной для посещения лекции по теории очевидности будем играть в крестики-нолики, на лабораторке по полупроводникам займемся изучением пурпурной чумы, а на семинаре по электротехнике вполголоса продолжим с Маратом Устровым диалог о судьбе «Непобедимой армады». Марат считает, что если бы испанцы добрались в свое время до берегов Британии, то англичане разделили бы участь южноамериканских индейцев, и тогда от британской культуры до нас не дошло бы ничего, кроме камней Стоунхенджа. А я фаталист. Увлекшись, воображаю встречу сеньоров и сэров.
Чай давно готов. Пожелтевшая изнутри чашка кажется древней скорлупой, заключившей в себе горячую вселенную: содержимое вращается, несчетное количество чаинок пирамидой собирается на дне. Мелкие частички бунтуют около поверхности, вылетевшие на границу двух стихий влажно поблескивают. Пар, похожий на росу из летающих бусинок, появляется и тут же исчезает. Утекает аромат.
Я ставлю чашку на ладонь и смотрю на субстанцию, которая греет мне руку, продолжая медленное движение. Нездешний медно-красный оттенок.
В несколько крупных глотков, обжигая горло, я заливаю в себя чайный космос, выплевываю попавшие в рот лоскутки листьев, выключаю магнитофон и ложусь спать с недоощущением полноты бытия.
Эти листки выпали из Аниной сумки, когда она доставала купленный мне в подарок очешник.
— Что это? — спросил я, увидев волны незнакомого почерка.
— Из поезда… похоже на шутку, — ответила она и затолкала листки обратно.
До следующей остановки я любовался подаренным мне аксессуаром, а потом беспокойство стало охватывать меня все сильнее и сильнее. Мне было непонятно, отчего у людей в дороге вдруг просыпаются эпистолярные способности, и они, эти странные пассажиры, вместо того чтобы жевать свои бутерброды с колбасой и запивать их чаем из граненых стаканов, начинают писать друг другу письма, словно их везет не современный поезд с вагонами межобластного типа, а тряский дилижанс, направляющийся в первую четверть девятнадцатого столетия: надо доставить в надлежащее место всю галантную публику, неуютно чувствующую себя в нынешнем веке с его экстраразвитыми коммуникациями.
— Слушай, а почему ты решила, что это шутка?
Аня пожала плечами.
— Ну, когда человек так пишет, — улыбнулась она, — это не может быть серьезно.
Покопавшись в сумочке, она достала листочки и с простодушным видом подала их мне. Я начал читать довольно разборчиво написанный бред, в котором действовали рыцари, короли и едва ли не рогатые колдуньи, однажды поразившие воображение неизвестного писателя. Аня, по всей видимости, тоже участвовала и была представлена сказочной принцессой, чья роль заключалась в освещении своим судьбоносным присутствием бессмысленных поступков всех остальных героев. К ней обращались, как к оракулу, и она на все давала величественное согласие, сопровождая свой ответ плавным взмахом левой руки.
— Я даже не знаю, кто это написал. Всю дорогу продремала, а когда открыла глаза, то на откидном столике поверх моего журнала лежали эти листики, — сказала она.
Я проснулся посреди ночи с ощущением неприятного жжения в животе. Встал и принялся бродить по комнате, выпил стакан воды и снова забрался в постель. Лежа в кровати с зажмуренными глазами, пощелкал выключателем неработающего светильника над головой и вспомнил, как много лет назад так же проснулся и испытал сильный страх за будущее, в котором ко мне неминуемо придет старость. Мне казалось тогда, что заслон, отделяющий меня от этого жуткого времени, непрочен и разрушится с той же неизбежностью, с какой пройдет оставшийся до рассвета отрезок ночи.
А еще в детстве я умел видеть молекулы, но это иногда мне мешало. Ладно, хватит вспоминать все подряд, надо спать.
……………………………………………………………………………
Тиран, неприятный широколицый толстяк в военном френче, ехал по городу в автобусе. Вместе с двумя министрами и тремя телохранителями они занимали диван за спиной у водителя. От работающего рядом двигателя шел жар, и по лицу тирана, министров, телохранителей обильно струился пот.
Военный министр Тирана имел при себе кое-какие проекты по своей части. Тиран велел достать из портфеля проекты и объявил экстренный инженерный совет, на котором первым делом принялись обсуждать идею автомата, усиливающего ненависть к врагу. Развернутые листы с эскизами и чертежами занимали так много места, что пришлось приказать сидящим на соседних местах пассажирам уплотниться и придерживать края бумаг.
Дискуссия была прервана на короткое время, когда автобус проезжал площадку детских аттракционов. Дети всегда вызывали у Тирана умиление. На площади, в центре большого хоровода, топтался нескладный человек с кондукторской сумкой на животе. Прежде чем поставить своего ребенка в медленно движущийся круг, нужно было отдать человеку монетку. Невдалеке расположился ларек с напитками, от которого родители наблюдали мерное и безмолвное вращение замкнутой цепочки детей.
Постояв несколько минут, поехали дальше, но не успели вернуться к идее автомата, как внимание совещавшихся привлекло новое здание кафе на углу двух проспектов. Внутри кафе всегда находились люди, потому как крыша этого замечательного заведения держалась на головах самих посетителей. Такое архитектурное решение было придумано одним социальным реформатором в целях сплочения общества. Тиран был доволен и с одобрением причмокивал ветчинно-розовыми губами.
