Сюльви Кекконен - Амалия
Не успел Антти вернуться из города, как из села приехал молодой Хукканен и привез в Ийккала записку от дядюшки Ээверта: «Тетушка Ийда не нуждается больше ни в своей качалке, ни в линиментах, ни в Ветхом завете. Может быть, ты, Амалия, приедешь для устройства погребения?»
Записка явилась для Амалии неожиданностью, как и всякое извещение о смерти. Уже неделю дул северный ветер, глинисто-серые тучи ползли по небу, а ночью выпал первый снег. Амалия идет в хлев, и на снегу отпечатываются следы ее сапог. Оглянувшись назад, Амалия пугается собственных следов. Даже войдя в хлев, она не может избавиться от чувства, будто сзади нее кто-то стоит. В хлеву она поет любимую песнь тетушки Ийды:
Узок и тесен путь к небесам...
И только приступив к дойке, Амалия успокаивается. Ей кажется, что теперь тетушке должно быть хорошо: и бедро не болит, и дыхание не спирает. Жившая в вере, тетушка, несомненно, и умерла в вере. Амалия знает, что доставила ей много огорчений, так же как и матери когда-то. Однако тетушка всегда была добра к ней и помогала всегда без единого упрека, хотя порой для них и были основания. Амалия довольна, что дядюшка Ээверт доверил ей устройство похорон. Думая о том, что нужно приготовить к похоронам, Амалия вспоминает те многочисленные торжественные обеды, которые устраивала сама тетушка. Ведь она славилась на весь приход как искусная повариха, и, пока была здорова, ее чаще других приглашали для устройства всяких торжественных угощений...
14
Амалия едет в Хельсинки. Стук колес ее успокаивает, как шорох дождя по окончании ярового сева. Руки могут наконец отдохнуть. Это второе в жизни Амалии путешествие по железной дороге. Со времени первого прошло уже, наверно, лет тридцать, — Амалия не припомнит точно, когда это было, но это и не так важно. Она была в те времена маленькой девочкой, а на ногах у нее были покупные башмаки. Они были коричневые, с широкими носами. Сапожник Такамаа делал только светлые мягкие пьексы и узконосые черные высокие ботинки. Тогда Амалия вместе с Ээвой ездила навестить семью дяди, брата матери, он был купцом и жил в приморском городе. Он и его жена уже умерли. Амалия только помнит имена своих двоюродных сестер: Эстер и Ханнели. Где они и что делают теперь — она не знает.
Дорога тогда утомила Амалию. Вагон трясло и покачивало, было жарко и пыльно. А проводник не разрешал им стоять на площадке. Приходилось сидеть среди облаков пыли и вытирать с лица пот. Носовой платок скоро стал неприлично грязным, а глаза щипало. Приехав к дяде, они сразу же хотели пойти искупаться. Но тетя Эльсе не пустила, потому что был уже поздний вечер, а до песчаного берега далеко идти.
На другой день разразилась сильная гроза, тетя Эльсе боялась грома и причитала в голос. После дождя они пошли осматривать город. По сточным канавам вдоль улиц бежала вода. Дома стояли рядами за плотными крашеными заборами. На окнах были белые кружевные занавески, а на подоконниках — цветы в горшках. Амалия видела и раньше цветы на окнах, и в Такамаа цветет по крайней мере бальзамин в каждом доме на окнах солнечной стороны; но такого множества комнатных цветов, как здесь, Амалия не могла себе даже представить.
У тети Эльсе тоже было много цветов и даже пальмы. Девочкам не разрешалось играть в той комнате, где стояли пальмы и стулья с мягкими пружинистыми сиденьями. В той же комнате на выступе печи лежали большие раковины, наполненные шумом моря. Перед мягкими креслами и диванами стояли на тонких ножках столы, а на них лежали красные бархатные скатерти с бахромой и тяжелыми причудливыми кистями. А поверх бархатных скатертей посреди стола, под большими лампами, были разостланы еще белые кружевные скатерки. У самой тети Эльсе на платье было много кружев, а Эстер и Ханнели носили на шее коралловые ожерелья. Тетя Эльсе подробно, с увлечением рассказывала Амалии и Ээве о коралловых рифах. О них она слышала от своего отца-моряка. Тетя вообще была очень разговорчива. Она все время гладила шрам на лбу Амалии и охала. Из-за этого тетиного сочувствия Амалия даже плакала тогда по вечерам, обливая слезами подушку, а утром просыпалась, чувствуя себя несчастной.
Вспоминая все это, забившись в угол сиденья, Амалия думает о своем шраме и о том, сложилась бы ее жизнь удачнее, чем теперь, если б не было шрама. Вряд ли. Колеса стучат монотонно, словно старательно убаюкивают ее. И мысли становятся похожими на сновидение. Большой шрам уже напоминает бледнеющую на рассвете звезду над кромкой леса... В лесу — лисьи норы и охотничьи тропы... По тропинкам бредут люди с рюкзаками, и среди них Антти...
Резкая остановка поезда заставляет ее очнуться. Амалия смотрит в окно. Стоящая на перроне старая, с круглым, как мяч, животом, женщина напоминает ей Старуху и Ийккала. Теперь в Ийккала домовничают двое: Старуха и хромая Сельма. Коровы и овцы, конечно, будут хорошо ухожены, Амалия не сомневается в этом. Но вот Воронку и Резвой будет похуже. Обе женщины боятся лошадей и едва осмеливаются войти в конюшню, чтобы принести им корм и питье...
Поезд мчится, пыхтя, через лес, теснящийся с обеих сторон. Видно, лесу и конца не будет. Вот в таких же бесконечных лесах скрылся и Антти... На душе у Амалии тяжко, хоть она и понимает, что лес влечет его к себе, словно кипучие вешние воды, которые наступают отовсюду, затопляют берега, смывая и унося все, что только попадается им...
Холм, на котором стоит Ийккала, тоже когда-то был покрыт лесом. От древнего бора там еще и поныне уцелела одна огромная сосна. А на южном склоне лес подходит к самым постройкам. Все деревья во дворе, если не считать берез, посадила Амалия. Березы были оставлены местами еще в ту пору, когда расчищали территорию двора и возили глину и жидкую грязь на огород. В последнее время Амалия посадила четыре яблони у южной стены хлева. Они хорошо перенесли первую зиму. Как будет чудесно, если они когда-нибудь зацветут и станут приносить плоды!.. Только бы овцы, выбегая из загона, не обглодали эти деревца, как губят они каждое дерево, стремящееся вырасти на пастбище. Правда, пастбище не совсем подходящее место для деревьев.
Далеко, на другом берегу озера, находятся леса Амалии. Синими кажутся они, когда смотришь туда с холма Ийккала. Летом с той стороны доносится крик филина и прилетает черная птица, чтобы стучать по стволам елей и сосен. Женщины Такамаа говорят, что это не к добру, когда прилетает большой черный дровосек, или дятел, и стучит вблизи человеческого жилья. А она рада прилету птиц, хлопающих крыльями и постукивающих клювами. И следы заячьих лап на покрытом свежим снегом дворе красивы, как цветы на лугу.
Поезд останавливается возле больших сараев, за которыми видны широкие хлебные поля. В вагон входит группа молодых людей. Вероятно, они ровесники Антти или чуть постарше его. Они говорят о спорте с той же горячностью, с какой рассказывал об этом юноша, которого прислал Пааво в последнее военное лето. Тот, что так обрадовался, когда Амалия нашла на чердаке хлева рейку, из которой были сделаны стойки для прыжков в высоту. Они до сих пор стоят в углу сарая: две четырехугольные стойки с просверленными дырочками, укрепленные на крестовинах... Свой дом Амалия знает до последнего уголка.
Вид за окном теперь все чаще и чаще меняется, и Амалия поневоле готовится к чему-то новому, неизвестному, пока наконец поезд не подкатывает к хельсинкскому вокзалу.
15
Амалия ходит по улицам Хельсинки. Первые дни она ходила вместе с Кертту или с Эльви, но теперь охотнее бродит одна. Блуждая в одиночестве, она ясно чувствует себя чужой здесь и в то же время свободной. Время от времени Амалия проверяет, в кармане ли ключ — маленький плоский ключ от кухонной двери Кертту. Этот ключ служит ей как бы талисманом, гарантией того, что она не потеряется среди отчаянного крика чаек у набережных и шума автомобилей и трамваев в центре города. Ей становится смешно, когда она думает о том, что городские шумы Хельсинки навсегда останутся в ней, как в раковинах тети Эльсе сохранился голос моря. Движущиеся с людьми лестницы больших универмагов пугают Амалию своей неестественностью. Даже поднимаясь на них вместе с Кертту, она чувствует себя незваной гостьей. Богатые люди, живущие под городскими крышами, спрашивают в магазинах искусственные цветы, перья и пряжки, разложенные под стеклом прилавков. У самой Амалии никогда не было никаких украшений, если не считать обручального кольца и бабушкиной серебряной цепочки, полученной от матери. Сейчас Амалия надела эту цепочку, ведь она в гостях.
Деревья парков уже сбросили свои листья. Амалия вглядывается в деревья, как бы желая узнать среди них близких, но ей попадается много незнакомых деревьев и кустов. «Летом я, наверное, узнала бы их», — успокаивает она себя, хотя понимает, что и летом вряд ли смогла бы узнать все деревья. Многие статуи, памятники, расставленные по городу, тоже непонятны ей, но она ходит вокруг них и разглядывает с робостью и любопытством. Конная статуя на перекрестке трамвайных линий привлекает ее к себе. Амалия смотрит на лошадь, и ей кажется, будто она дома. Голос Такамаа звучит в ней сильнее всех голосов города.
