Дмитрий Липскеров - Мясо снегиря (гептамерон)
Слышится голос саксофона. И такая манящая эта песня, такая развязная, что сжимается в паху. А оттого бегу еще быстрее!.. Господи, какой любимый голос! В горле не проглатывается!.. Саксофон визжит!!! Я сглатываю этот визг, я мчусь на зов, расцарапывая лицо о какие-то колючки, стремясь успеть на этот зов, чтобы опередить себя!.. Вот и парадный вход с лампочками!..
— Федя, дорогой! — Я на ходу целую толстого швейцара. Он тоже мне улыбается, но уже вслед, потому что я уже в полумраке ресторана. Вот он, этот надсадный зов, устремлен мне прямо в ухо.
— А-а-а!!! — ору. — Громче, громче!
И вдруг я слышу голос, несущийся навстречу моей песне. Голос кричит:
— Ефим, Ефим!
— Элен! — я раскрываю руки и оборачиваюсь. Ловлю ее, и тотчас все мое лицо в слезах и помаде. Я тоже плачу, и поцелуи наши горячи!
— Ефим, Ефимушка! Ты вернулся! Плачем и смеемся.
— Да, да! Я вернулся! — я кричу, пытаясь переорать голос саксофона.
Я хватаю ее, прижимаю к себе, а потом кручу под бешеную музыку, все быстрее, быстрее!.. И летит туфелька на длинной шпильке в сторону саксофониста. И ловко музыкант ее подхватывает, используя вместо сурдины.
— Ква-ква! Кве-кве-е-е-е! — стонет сакс.
— Тум-тум! Турум-бурум! — отвечает контрабас!
— Кве-е-е-е-е-е!!!
— Бурум…
— Ефим, где ты был?
Смеюсь в ответ. Где был, когда был?.. Я сейчас здесь! И это важно! Ах, ты моя, Элен! Золотая моя, Элен! Белогривая моя!!!
— Пойдем к столу, — говорит громко. — Там такое!..
А там и впрямь!..
— Антоша! Здравствуй, дорогой! — Я подхватываю на руки вместе со стулом друга — гениального скрипача. Потом целую Мусю, его жену, потом Мишаню Боцмана, всех целую, потому что все родные и соскученные по мне!..
— Эй, джазмен, лови! — Я запускаю в сторону эстрады десятирублевку самолетиком. — Выпей за меня! — кричу. — И за всех моих друзей выпей!
— Кве-кве!
— Вернулся, вернулся! — радуются мои друзья.
— Перестаньте кричать! — нервничает Элен. — Дайте поесть человеку с дороги!
А на столе харчо, соленые помидоры и шашлык, маринованные грибочки и чьи-то очки валяются… Как хорошо. Как хорошо, когда тебе радуются друзья!
— Тост, тост! — прерывает гомон скрипач Антоша. И тишина.
— За тебя, Ефим! — Он нервничает и чуть проливает из рюмки. — За то, что ты вернулся, друг, за то, что ты с нами, за то, чтобы ты чаще возвращался!
Тихо за столом. Все пьют. Плачет Элен, и слеза катится в бокал.
— Не плачь! Сейчас я выпью твою слезу, и это будет твоя последняя слеза… Скоро я к вам вернусь навсегда…
— Что? — не слышит она.
— Ничего…
Горькая слеза придает вкус шампанскому. Сладкая встреча, еще слаще перед расставанием!..
— Ну, как вы живете, мои милые? — спрашиваю.
— Да нормально, — отвечают вразнобой и Антоша, и его жена Муся, и Мишаня Боцман.
Мы едим и запиваем, мы пьем и закусываем! Мы то смеемся, то неожиданно затихаем… На меня смотрит Элен… Взгляд ее жадный, почти безумный, но она ждет, пока я, как губка впитаю в себя радость встречи.
— Ребят, вы меня извините, — я встаю. — Сами понимаете… Жена… Столько не виделись…
— Конечно, иди! — поддерживает Антоша-скрипач.
— Не в последний раз, — добавляет Муся.
— Иди! — разрешает Боцман.
— Турум-бурум, — булькает нам вслед контрабас. Мы идем по широкой улице, обнявшись, и дышим ароматом молодой ночи.
— Фимка! — Она проводит тонкими пальцами по моему небритому лицу. Мы стоим возле подъезда нашего старого дома, целуемся. — Пойдем домой!
Маленькая комнатушка в коммуналке, и мы, крадущиеся к ней на цыпочках, будто не муж и жена совсем. И скрипит дверь за нами… Я знаю, что тетя Катя проснулась, да и не спала она, наверное, по причине бессонницы.
— Кто это? — скрипит, как дверь, ее голос.
— Это я, теть Кать, — отвечаю.
— Ишь ты, вернулся!.. Ты, Ленк, счастлива?
— Ага.
— Ну, молодец, дождалась…
— Не разбудите Валерку Зюкина, он с ночной!..
Как рассказать, чем соскученные в вечности любовники удивляют звезды? Как поведать о том, сколь сил в любящих сердцах и страстных губах?.. Тела горячи, как солнце, мокнут сладостью и тотчас просыхают на жаре!..
А наутро я бегу в редакцию и узнаю, что за время моего отсутствия напечатали книгу. Мою КНИГУ!!!
А за книгу мне выплатили гонорар.
И чего с ним делать?
Ква-ква!!! Кве-кве!!!
Турум-бурум!
Антоша-скрипач, Мишаня Боцман, Муся…
Коротко рассказывают, что Саня-Глобус умер от рака. В две недели сгорел!..
А ведь было такое шампанское — «Советское»! И было оно лучшим! «Кристал» — говно!.. «Советское» — шампанское молодости! Конечно — оно лучшее!!!
Антоша — гениальный скрипач. Умрет от цирроза печени через десять лет.
Мишаня Боцман — будет жить странной жизнью эмигранта.
Муся — будет жить вечно…
Ленке не нравится, что я валяюсь на диване.
— Думаю, — говорю.
— Думать — не работа!.. Ладно, думай!
Родная моя, дорогая! Мне бы ухватиться за тебя руками покрепче и не отпускать от себя губы твои, сердце твое!.. Кричи на меня, будь несносной!.. Мне так будет не хватать этого потом, в другой жизни — в разных для нас обоих временах!..
Ква-ква! Кве-кве!
Турум-бурум!
Ритм. Ритм!
Я вскакиваю и бегу к ней, моей Элен, как будто она только что не ушла куда-то!
Она еще успеет выдернуть мне первый седой волос из хеер а ля Анжела Дэвис…
У нее никогда не будет седых волос!
Ква-ква! Кве-кве!
Смелее ритм, смелее! И завыл джаз, и завыли саксы!
И лица родные, шампанское!.. Смерть!.. Море шампанского! Море смерти!
И мы с ней танцуем! Быстрее, все быстрее!!! Хлопают, хлопают, хлопают!!!
Я отталкиваю ее и кричу:
— Всем пока-а-а!!!
И не дожидаясь, бегу что есть мочи, глотая сопли и слезы…
Возврат всегда быстр, как удар ножа…
Ее смерть была первой смертью, показанной в новой программе «Хроники происшествий»! Я записал программу на первый советский видак «Электроника».
Она лежит на мокром шоссе, моя Элен. Платье ее чуть задрано, и виден краешек белых трусиков, а может, они розовые или какие еще. Записалось в черно-белом. Платье трепещет на ветру. Возле головы моей золотой Элен, белогривой Элен, асфальт куда как темнее, чем в других местах… Рядом машина. Прислонившись к ней, сидит здоровенный мужик и плачет.
— Не плачь, мужик! — говорю. — Сейчас бампер копейки стоит!..
Все!
Все, дома!.. Бля!
Никаких черных тяжелых телефонов! Не антиквариат!
Тренькает бутмановским саксофоном мой сотовый.
— Кве-кве!
Включаю неизвестного абонента. Вдруг счастье звонит!
Кто?!! Валерка Зюкин?!. Сосед из прошлого? Бля… Чего?.. Предлагает купить квартиру, где мы с Ленкой жили. Говорит, что тетю Катю в частный интернат переселил. Теперь один живет и уже не в коммуналке.
— Купи! Ты — богатый!
— А не жалко? — спрашиваю.
— Жалко, конечно, все-таки родовое гнездо! — отвечает Зюкин. — Я поэтому тебе надбавлю! За родовое!
— Ты офигел, родной! — не выдерживаю я. — Это твое-то родовое гнездо! Да мои прабабки и прадеды жили в этой квартире до революции! Это вас к нам коммунисты подселили!!! Что, мозги отшибло?!.
— А да, ты прав, — как ни в чем не бывало ответствует Валерка. — Тогда сбавлю!
Послал его.
Сейчас жена придет. Молодая, красивая… А света в глазах нет… Странные они какие-то, из новых. Вроде мы их зачинали, мы, из которых свет, как из прожекторов! А они лампочками сороковаттными получились…
Я выпил к ее приходу две бутылки «Кристал» — бухло, и послал жену в ж…
Почти не обиделась, полночи красила ногти.
Сука!
Завтра притащу с помойки телик старинный, вырву переключатель и плоскогубцы ей вручу!..
Ребята!.. Мама моя!.. Антоха!.. Элен!..
Я обязательно к вам вернусь!
Я вернусь к вам со всей своей требухой и останусь навсегда!
Как только смогу!
Как только отпустят!!!
Ждите!!!
Ждите!!!
Ждите!!!
Набухло в башке!!!
Больно!!!
…
Вот о чем я рассказал?.. Что в этом?
Ни-че-го.
Одна требуха и ритм!
