Петер Ярош - Тысячелетняя пчела
— Бог в помощь! — поздоровалась.
— Бог милостив, Кристина! — ответил старый Срок.
Кристина кинула взгляд и на Матея, но тот, лишь на секунду поворотив к ней голову, продолжал косить. А Рудо кивнул ей, улыбнулся и удивленно уставился на брата.
— Что хорошего несешь, Кристина? — спросил старый Срок.
— Галушки с брынзой!
— Тащи-ка сюда!
— Не могу!
— Ну и жадюга! Попробовать хоть дай! — донимал ее старый.
— А может, они вам и не понравятся! — рассмеялась Кристина.
— Ох и вправду жадна! — покачал головой старый, продолжая острить косу.
— А Милу нашу не видала?
— Не-е, не видала! Но за мной следом валит целая гурьба женок.
— Дотерпим как-нибудь!
— Ну прощайте!
— С богом, Кристина!
Она скользнула в орешник, сквозь ветви кинула взгляд назад. Матей косил спиной к ней — ему и в голову не пришло оборотиться. Девушка глубоко вздохнула и двинулась дальше. Вскоре показались свои. Они подали голос, замахали ей. Умостившись у сенника, она ждала, пока докосят полосы. Смотрела и диву давалась: треть луга почитай выкошена! То-то мать обрадуется… Когда мужчины зашагали к сеннику, Кристина стала развертывать фриштык.
Отец и братья подошли усталые, но веселые. С трех часов утра надсаживались, орудуя косами, усмиряли траву, муравейники и сокрытые во мху камни. Мышцы исподволь привыкали к новым движениям. То обдавало жаром, то свербело под кожей. Ныли те сухожилия и суставы, что в остальное время года не очень-то и натруживались. Словно только теперь, при косьбе, они ожили в теле, отозвавшись колотьем, болью тихой и упорной. От постоянного трения о косовище зудели ладони, набухли водяные мозоли. Но лица были веселые, глаза улыбчивые, и — как бы мимоходом оглядев из-за плеча выкошенную луговину — косари гордо приосанились. Посыпались шутки, подковырки: узрела ли Кристина своего Матея? Уж не надорвался ли на покосе бедняга?! А может, надорвался, увидав, что она подходит! Кристина отмалчивалась, только отрешенно улыбалась. Разве не заметили они, что ей грустно?
— Ну-ну-ну, удальцы! — одернул сыновей отец. — Оставьте девку в покое.
Кристина налила в рюмки палинки, предложила — мужчины выпили. Когда они взялись за галушки — у нее захолонуло сердце. Первые они проглотили сразу, следующие пожевали, остальные знай во рту ворочали. То камушек сплюнут, то соринку какую. В изумлении поглядывали друг на друга, украдкой косились на Кристину.
— Ты варила? — отважился Само.
— Я. А что?!
— Так просто!
Отец покашлял, утер салфеткой жирные губы, но лишь для того, чтобы скрыть озорную улыбку.
— Научится, всему научится! — сказал он. — Дайте срок… Добьется девка своего, и глазом моргнуть не успеете…
— Галушки-то с брынзой варила? — подколол ее Валент.
— Ну и что? — огрызнулась Кристина и надулась. — Не нравятся — не ешь!
— Да я ничего! — рассмеялся Валент. — Я было подумал, ты в них маку подсыпала, — прыснул он со смеху. — Но ежели б маку как маку, маку толченого, а то ведь какого-то твердого, окаменелого…
Кристина повернулась к мужчинам спиной. Она и дулась, и смех ее разбирал.
— Мак и впрямь твердый, — поддержал брата Само. — Скрипит на зубах…
— Скрипит-то уж ладно — не разгрызешь!
— Матерь божья! — взорвалась Кристина. — Какие неженки! Может, и попало в муку малость земли или песку с мельничного жернова, а вы уж тут шум подымаете! Будто моя вина — мельника ругайте! Что мне, муку жевать прикажете, прежде чем ее замешивать?! Ну! Что скажете? Умники-разумники!
Они не перечили, но смеяться и перемигиваться продолжали. Галушки умяли, даже блюдо хлебом подчистили, Теперь только Кристина, заулыбалась, ведь все время на языке вертелись слова: «Знали бы вы, что съели, ведали бы!» Улыбаться-то улыбалась, но словечка не обронила. После фриштыка мужчины, завалившись в траву, стали запивать галушки теплым отваром с молоком. Они отрыгивали, их пучило, распирало, но они блаженно хлопали себя по тугим животам и выхвалялись, до чего сытно поели. Отдохнув с полчаса, взялись отбивать косы, а Кристина — ворошить скошенную траву. Ворошила, укладывала в стожки и даже не заметила, как заявилась мать. Та поздоровалась с мужчинами, одобрила их работу, потом незаметно подобралась к дочери.
— Съели? — шепнула улыбнувшись.
Кристина кивнула.
Мать вздохнула. Схватила грабли — и за дело.
Работали весь день. Сгребали, ворошили сено, а как высохло, сложили в бабки. Мужчины, докосив, помогли женщинам. Мать побрела домой первая. А Кристина с Валентом принялись передвигать бабки ближе к сеннику.
— Сегодня здесь переночуем, — сказал Мартин Пиханда дочери, — а утром найдешь нас уже на другом лугу.
Дорогу знаешь?
— А то!
— Теперь можешь домой отправляться!
Кристина, признательно поглядев на отца, начала укладывать вещи в корзину. Мужчины разложили огонь и взялись готовить ужин.
14
Он скакал на коне и покуривал трубку. Остановился в орешнике, выпуская изо рта клубы дыма, а его буланый в яблоках стал пощипывать листья. Пиханды уже отужинали. Всадника они заметили тотчас. Величавый силуэт верховой лошади и седока четко вырисовывался в последних лучах закатного солнца. Пиханды прекратили разговор у огня и поднялись. Всадник мягко понукнул коня и приблизился к сеннику. Соскочил, привязал бегуна, подошел к мужчинам.
— Не помешаю? — спросил.
— Милости просим, коль пожаловал! — приветствовал его Мартин Пиханда. — Подсаживайся!
Молодые люди тоже поздоровались с прибывшим — тот ответил кивком. Взглянул с любопытством на Валента, подсел к огню. Глубоко вздохнув, блаженно распрямил ноги, потом согнул их и потянулся к жару за угольком. Голыми пальцами вложил его в трубку и несколько раз сильно затянулся. Мартин Пиханда и мелкопоместный словацкий землевладелец Юлиус Гадерпан обращались друг к другу на ты, поскольку были сверстники. Пятьдесят гектаров полей и лугов и несколько гектаров леса, которыми владел Гадерпан, ничуть не сказались на его облике. Одевался он скромно, просто. Короткую кожанку носил и летом, на запястье правой руки неизменно болтался хлыстик.
— Управились? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал — Если погода продержится, сено будет хоть куда.
— Завтра начнем косить на Ребрах, — отозвался Мартин. — А как и на Гляне управимся, сложим сено в сенники и спустимся в низину. Тебе-то дольше придется провозиться.
— Я десяток косцов нанял, — сказал Гадерпан. — Через две недели, коли подналягут, и делать будет нечего. — Он выбил содержимое трубки в ладонь и бросил в костер. — Вычитал я давеча в венской газете, — улыбнулся он Мартину, — что англичане зарятся на два острова у побережья Германской Восточной Африки[14]. Надо торопиться, вдруг война будет. Не знаю только, как эти острова называются, под рукой карты не было.
— Пемба и Занзибар, — сказал Мартин Пиханда. — Неужто из-за них станут драться? — подивился он. — Эти островочки немногого стоят, а уж войны и подавно.
— Я того же мнения! — согласился Гадерпан. — А там кто его знает!.. Я привык делать все так, будто завтра — конец света. Поверь моему слову, Мартин, если и не из-за этих двух островов, то из-за Африки еще сцепятся, и в скором времени. Ливингстон, Голуб, Нахтигаль, тому двадцать лет — Висман и, наконец, Рольфе и Штеккер в своих хождениях по Африке[15] открыли небывалые богатства. Вот уж где сыскалась бы земля, вот уж где можно было бы похозяйствовать! Эх, сбросить бы мне годков двадцать!
— Скорей всего из-за Мадагаскара схватятся, — отозвался Мартин Пиханда, — но он от нас далече.
— Война никогда не бывает далеко, — обронил Гадерпан.
Огонь погас. Валент встал и, подложив несколько чурок, снова сел.
— Ты — Валент? — обратился к нему Гадерпан.
— Валент.
— Учишься?
— В Кежмарке! — В растерянности он поправил огонь.
— А потом?
— Не знаю, — Валент сделался серьезен. — Если получится, поеду изучать право в Прешов или Прагу.
— Поедешь, чего бы мне это ни стоило! — сказал Мартин Пиханда.
Валент, с признательностью взглянув на отца, поворошил палкой жар — из огня вылетел сноп искр.
— Немецкий уже знаешь? — спросил Гадерпан.
— Немного! — улыбнулся Валент.
— Может, подучишь мою Гермину сейчас, на каникулах?
— Что ж, пожалуй!.. — Валент осекся и взглянул на отца. — Не знаю!
— Первое слово — дело, второе — пролетело! — рассмеялся Гадерпан. — Ну так как, подучишь ее немного? Не на даровщину, разумеется.
Мартин Пиханда едва заметно кивнул.
— Я готов, — сказал Валент.
— Наведайся, как только спуститесь с лугов, — Гадерпан встал, направляясь к коню. — Смотри не забудь! — сказал он еще раз Валенту и всем троим подал руку. Отвязал коня, вскочил в седло и умчался. Мужчины провожали его взглядом до тех пор, пока он не скрылся в орешнике. Потом примостились у огня.
