Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной
Еще раз перекрестившись и поклонившись низко и, увидев неуклюже выползающий тупым рылом из–за поворота автобус, бросилась бегом на остановку – вот повезло, долго ждать не придется… Времени–то в обрез – надо к двум часам обед поминальный приготовить! И суп куриный с домашней лапшой, и пирог, и мясо… Лиза на поминки щедро денег оставила, они вчера с Олькой их все на продукты и истратили! Иван Ильич ею доволен был бы, наверное…
Олька уже вовсю хозяйничала на кухне — чистила картошку над ведром, громко подпевая певцу и певице, страстно вопящим из стоящего на холодильнике телевизора: Чумачечая весна, чумачечая…Чумачечея весна пришла… »
— Ольк, что это за песня у них такая? – рассмеялась Ксюша, повязывая фартук и резко убавляя звук. – Стихов хороших мало, что ли? И вообще – почему они нормальные слова коверкать вздумали? Еще и по телевизору поют…
— Ой, мам, да нормальная песня! Чего понимаешь–то? А что неправильно слова произносят, так это фишка такая… Тебе не понять, в общем. Ты в возрасте уже, кайф не словишь…
— Я?! Я в возрасте? – оторопело уставилась на нее Ксюша. – Мне и тридцати трех еще не исполнилось, ты что…
— А ты давно на себя в зеркало смотрела? Ходишь как чучело! Встала утром, умылась, волосы в хвостик забрала – и вперед! И что толку от твоей молодости? Говорю тебе, говорю…
— А что ты предлагаешь?
— Ну, я не знаю… Ухаживай как–то за собой! В парикмахерскую сходи, юбку себе купи, туфли…
— А жить мы с тобой на что будем?
— Да проживем! На макаронах посидим, подумаешь! Главного рэкетира на твою зарплату мы устранили, так что давай, действуй…
— Ты думаешь, из меня что–то еще получится?
— А то! Ты ж не косая–кривая, неухоженная просто…
— Ладно, Ольк, я попробую. А ты давай, картошку пошустрее чисти! Скоро люди приходить начнут, а у нас с тобой тут конь не валялся…
Народу на поминки и правда собралось много. Пришли соседи, несколько семейных пар, какие–то бравые старички в военной форме – с трудом расселись за большим столом в гостиной. Ксюша с Олькой как оглашенные бегали из кухни в комнату, доносили недостающие приборы, крутились растерянно, не зная толком, где и что взять – спасибо, Татьяна Алексеевна подсказывала тихонько и дружелюбно, а то бы растерялись окончательно! И смешной художник Трифон тоже спустился из мастерской, сидел скромненько с завязанными на затылке в яркий рыжий хвостик волосами, следил медовыми глазами за Олькой, усмехался по–доброму.
— А дочка у тебя просто прелесть, Ксения! – услышала она за спиной его голос, когда мыла на кухне посуду. – Можно я тут покурю немного? Я осторожно, в форточку…
— Да курите, курите, что вы! – обернулась от мойки Ксюша. – Я сигаретный дым нормально переношу, даже сама недавно курить пробовала!
— Давай–ка на «ты», Ксения! Не люблю я, когда выкают!
— Хорошо, как скажете… Ой, то есть, как скажешь…
— Лиза сказала, чтобы я помог тебе. Я ведь ей звонил вчера… Не возражаешь?
— Помог? В чем помог? — насторожилась Ксюша.
— Да бог его знает… И сам не понял! Посмотри, говорит, пообщайся, помоги…
Влетевшая на кухню с охапкой грязной посуды Олька, прищурив глаз, критически уставилась на улыбающегося Трифона и тут же, свалив посуду в мойку, поставила перед его носом горку вымытых мокрых тарелок, скомандовала решительно:Посмотри, говорит, пообщайся, помоги…юша.
— Вытирайте! Сейчас чистое полотенце дам! Чего зря сидеть? Улыбается еще, главное…
— Ну что за прелесть девчонка! — расхохотался Трифон вслед вылетевшей пулей с кухни Ольке. — Прям простота первозданная, циничная и святая…Сама на холст просится!
— А что в этом хорошего? – обернулась к нему от мойки Ксюша. – Простота – она, говорят, хуже воровства…
— Э, нет, дорогая Ксения, тут я с тобой таки не согласен! Про воровство – это завистники выдумали, которые эту самую простоту давно уже растеряли! Те, которые простоту спокойствия, простоту безмятежности, своеобразную поэзию простоты заменили денежной лихорадкой, низменными целями да пошлыми желаниями! Вот и спят теперь сном, который не освежает, а когда не спят, только и делают, что трясутся над придуманными сложностями! А подоплека у сложностей одна – умри, но дотянись до материального совершенства. Многие, действительно, умирают… Вот и выходит — дорогая получается подоплека. Свергли бога и возвели на его престол серебреник…
— Интересно рассуждаешь… Только Олька–то как раз изо всех сил к серебренику и стремится! Замуж за богатого хочет выйти. Цель–мечта у нее такая, представляешь? Только так, и никак иначе…
— Иди ты! – рассмеялся Трифон. — Ну что ж, и это ей в плюс…Зато не лицемерит, как другие! Что на уме, то и на языке… Лишний раз убеждаюсь, на нее глядя — слаще простоты нет ничего на свете…
Вбежавшая на кухню Олька бросила на стол чистое льняное полотенце, выразительно перевела выпученные, из без того огромные глаза с горки мокрых тарелок на Трифона, застыла на секунду.
— Оль, а ты хочешь со мной поработать? – спросил вдруг он, послушно разворачивая полотенце и принимаясь протирать первую тарелку.
— Да? А что надо делать? – моментально оживилась Олька.
— Да ничего особенного! Натурщицей посидеть, дурака повалять…
— Это что, голой, что ли? – прищурилась она подозрительно. – А платить сколько будете? Если много, то я еще подумаю! А если мало – то уж извините…
— Да сговоримся, я думаю! – снова с удовольствием рассмеялся Трифон. – Не обижу, не бойся…
Глава V.
Ксюша, не шевелясь, лежала в теплой воде, закрыв глаза и блаженно распустив привыкшее к постоянному напряжению тело. Какое, оказывается, безумное удовольствие – просто принять ванну… Это вам не быстрое мытье под ржавым, бьющим толстыми струями душем, сопровождающееся звуками нервно всхлипывающей от постоянных дерганий за ручку со стороны коммунального коридора двери! Лежишь себе тихонько и лежишь, и знаешь, что никто к тебе не ворвется, и можно целый час лежать, а захочешь – и два, и три… Да и вообще… Как она теперь маму понимает, стремившуюся всю свою сознательную жизнь к отдельноквартирному комфорту! И даже не в ванной тут дело, и не в отсутствии любопытных соседей… Она сама, только сама для себя вот уже полтора месяца живет полнейшим, стопроцентным счастьем, отчего впервые ощущает себя, Ксюшу Белкину, вовсе не нарицательной. Все у нее свое, собственное. Свое тело, свои чувства, свои острые и незнакомые эмоции – вот как простое бултыхание в ванной, например! Хотя иногда и кажется, что она так же бежит в обнимку со страхами по прежнему замкнутому кругу, виляя всем хвостиком, как бездомный и беспородный щенок… А вчера на нее вдруг крайнее безумство нашло – ей до смерти захотелось надеть на себя платье! Хоть какое–нибудь, хоть самое распоследнее и немодное, но только чтоб непременно платье… И откуда что берется, хотелось бы знать? Отродясь у нее никаких платьев не было… Как выпрыгнула тогда из школьной формы в китайские резинчатые джинсы, так и носила их, ни о чем таком не задумываясь: одни до дыр истираются – другие, точно такие же, покупаются… А тут вдруг на тебе – платье захотелось надеть! Поди ж ты… Ну, да мало ли чего хочется? Денег–то все равно нет! На жизнь им с Олькой хватит, конечно – надо же есть–пить что–то, а на платье – уж извините… Хотя имеется у нее одна робкая мыслишка, ворочается в голове потихоньку – наружу просится… Вчера еще возникла, когда, обследуя новый район на предмет наличия дешевых продуктовых магазинов, случайно забрела в комиссионку. Конечно, тут же развернулась и ушла, а мысль в голове так и осталась… А что, если она там себе платье купит? Подумаешь, кем–то уже ношенное! Она ж не графиня какая–нибудь, чтоб кочевряжиться! Вот сейчас полежит еще в ванной чуть–чуть, а потом и пойдет, и посмотрит… Тем более, выходной у нее сегодня – сам бог велел пойти прогуляться по майским теплым улицам, поглазеть на нарядную зеленую дымку тополей на бульваре, пожмуриться на яркое солнышко…
Поднимаясь из воды, она потянулась блаженно, чувствуя радость каждой косточки, медленно вышагнула из ванной. Взяла в руки нежно–пушистое богатое махровое полотенце и снова, в который уже раз, испугалась пронзившего ее чувства собственной ничтожности, неприкаянности, случайности, недостойности всей этой роскоши, так неожиданно и в одночасье на нее свалившейся; втянув голову в плечи, пугливо оглянулась на дверь ванной, как будто кто–то строгий и значительный должен вот–вот войти и спросить непременно – а что это ты, интересно, тут делаешь, Ксюша Белкина, и место ли тебе здесь вообще! И будто в оправдание перед этим строгим и невидимым судией начала вспоминать, прокручивать в голове тот их долгий ночной разговор с Лизой, и успокаиваться потихоньку, как после сильного испуга…
— Ксения, вы живите, сколько хотите, и не думайте ни о чем! Я эту квартиру никогда продавать не буду, но и возвращаться не собираюсь тоже! Просто пусть она у меня будет, и все. Как виртуальная связь с родиной… Так что живите! А платежи всякие квартирные я авансом оплатила, надолго, для отца еще старалась… И пользуйтесь всем, конечно же – бельем там, посудой…
