Майкл Ондатже - Кошкин стол
Словом, что бы там ни ждало наше судно, которое болтало циклоном, будто гроб, сэру Гектору выпало несколько светлых деньков — он без всякой утайки разглагольствовал о своем богатстве, запретных удовольствиях, искренней любви к собственной жене, — а судно тем временем падало в глубины чрева морского, а потом выныривало, словно целакант в своем панцире, океан проявлял характер, машинистов бросало на раскаленные докрасна двигатели, и они обжигали руки, те, кто считал себя сливками восточного общества, натыкались в длинных коридорах на карманников, а оркестранты рушились с эстрады посреди «Тому виной моя юность», и тарелки подскакивали на пару сантиметров над углублениями в столешницах — а мы с Кассием лежали, распластавшись, на прогулочной палубе под дождем, падавшим с необычайно низкого неба.
Но постепенно на палубах и в ресторанах вновь появились люди. Мисс Ласкети приблизилась к нам с улыбкой и доложила, что старший стюард заносит все «особые происшествия» в корабельный журнал, так что мы, видимо, войдем в историю судна. Кроме того, произошел целый ряд «смещений». Пропали крокетные биты и шары, у кого-то во время шторма исчезли бумажники. Появился капитан и напомнил во всеуслышанье, что у мисс Кардифф пропал фонограф, вычислить его местонахождение пока не удалось и любая помощь в этом деле только приветствуется. Кассий, незадолго до того сбегавший в трюм посмотреть, как механики крепят осушительную трубу, заявил, что фонограф играет именно там, громко и непрерывно. Члены команды пресекли череду потерь, объявив, что в шлюпке отыскалась некая сережка, и не могла бы владелица ее опознать и затем получить в кабинете у казначея. Про стеклянный глаз помощника казначея не было сказано ни слова, хотя по внутренней связи упорно продолжали перечислять недолгий список того, что уже найдено. «На данный момент обнаружены: одна брошь; одна дамская коричневая фетровая шляпка; один журнал, принадлежащий мистеру Берриджу, с непонятными иллюстрациями».
В том, что судно оправилось после шторма и вновь наступила ясная погода, была одна хорошая вещь. Узника вновь стали выводить на вечерние прогулки. Мы поджидали его и вот наконец увидели — он стоял, закованный в кандалы, прямо на палубе. Глубоко вдохнул, втягивая в себя как можно больше энергии ночного воздуха, потом выпустил ее обратно. По лицу разлилась непознаваемая улыбка.
Судно на всех парах шло к Адену.
На суше
В Адене нам предстояло сделать первую остановку после отплытия из Коломбо, и уже за два дня до прихода судно охватила эпистолярная лихорадка. По традиции нужно было заполучить аденский штемпель на конверте, который отправлялся обратно в Австралию, или на Цейлон, или вперед, в Англию. Всем нам не терпелось увидеть землю, и с первыми лучами рассвета мы выстроились на носу посмотреть, как медленно подступает древний город, подобный миражу в окружении пыльных холмов. Аден уже в седьмом веке был крупным портом, он упомянут в Ветхом Завете. Именно там похоронены Каин и Авель, поведал мистер Фонсека, готовя нас к встрече с городом, которого сам никогда не видел. Здесь есть резервуары для воды, вырубленные из вулканических пород, соколиный рынок, квартал оазисов, аквариум и магазины, в которых продается товар из всех уголков света. Это будет наша последняя встреча с Востоком. После Адена останется всего полдня пути до входа в Красное море.
«Оронсей» остановил машины. Встали мы не у причала, а на внешнем рейде. Пассажиров, желавших сойти на берег, перевозили на катерах — те уже окружили наше судно. Было девять утра, и без ставшего уже привычным океанского бриза воздух казался тяжелым и раскаленным.
Утром капитан огласил правила, касающиеся посещения города. Пассажирам разрешалось покидать судно не более чем на шесть часов. Детей должен был сопровождать «ответственный взрослый мужчина». Женщинам вообще не разрешалось сходить на берег. По этому поводу, естественно, возникло недовольство — подстрекателями стали Эмили и ее приятельницы по бассейну: они желали выйти в город и сразить его обитателей своей красотой. Мисс Ласкети тоже негодовала — ей хотелось осмотреть местных ястребов. Она рассчитывала доставить нескольких из них, с колпачками на голове, на борт. Мы же лезли из кожи вон, чтобы подыскать какого-нибудь безответственного взрослого, которого легко можно отвлечь. Мистер Фонсека хотя и испытывал любопытство, но судно покидать не собирался. Потом мы услышали, что мистер Дэниелс хочет посетить старый оазис, дабы ознакомиться с его флорой, — он сказал, что там стебли травы толщиной с палец, столько в них воды. Кроме того, его интересовал какой-то «хат», о котором он беседовал со знахарем. Мы предложили свою помощь в доставке растений на борт, он ее принял, и мы торопливо полезли за ним следом по веревочным трапам на катер.
Нас тут же объял новый язык. Мистер Дэниелс был занят — рядился с погонщиком волов, который должен был отвезти нас туда, где растут большие пальмы. В толпе он уже не выглядел таким авторитетным, поэтому мы бросили его торговаться в одиночестве и тихонько ускользнули. Нас подманил к себе ковроткач, предложил чаю, и мы посидели с ним — смеялись, когда он смеялся, кивали, когда он кивал. А потом он сказал: у меня тут есть, мол, собачонка, и я хочу вам ее подарить.
Затем мы попрепирались на предмет того, что именно пойдем смотреть. Рамадин почему-то рвался в аквариум, построенный несколько десятилетий тому назад. Похоже, про аквариум ему рассказал мистер Фонсека. Когда мы решили, что сперва пойдем на базар, он надулся. Мы бродили по тесным лавкам, где торговали семенами и иголками, где изготавливали гробы и печатали рекламные объявления. Тут можно было узнать будущее по форме головы или вытащить больной зуб. Парикмахер остриг Кассия, а потом засунул зловещего вида тонкие, стремительные ножницы ему в нос — убедиться, что у двенадцатилетнего мальчишки там нет ни волоска.
Я давно привык к изобильному хаосу рынка Петта в Коломбо — там пахло тканью для саронгов, которую разворачивали и кроили (от запаха першило в горле), и гарциниями, и подмокшими книгами в мягких обложках, разложенными на лотке. Здесь жизнь была поскуднее, без излишеств. По канавам не валялись перезревшие фрукты. Собственно, никаких канав здесь вообще не было. Было пыльно, сухо, будто воду еще не изобрели вовсе. Из всей жидкости имелась лишь чашка черного чая, которым нас угостил ковроткач, — к чаю прилагалась божественная, навсегда запомнившаяся миндальная конфета. Город был портовый — а в воздухе не ощущалось ни крупинки влаги. Выискивать влагу взглядом было непросто — крупицы ее таились по карманам: пузырек масла для женских волос, завернутый в бумагу, или резец, укутанный в промасленную ткань, защищавшую лезвие от пыли.
Мы вошли в бетонное здание у самого моря. Рамадин повел нас через лабиринт бассейнов, по большей части заглубленных в землю. Никакой жизни в них не теплилось, если не считать дюжины угрей из Красного моря и нескольких блеклых рыбок, плававших в мелкой соленой воде. Мы с Кассием забрались на второй этаж, где пылились образчики таксидермии, разные морские существа; тут же держали всякие хозяйственные вещи — шланг, небольшой генератор, ручной насос, ведро со шваброй. Полный осмотр занял пять минут, а потом мы еще раз обошли все лавки, в которых уже побывали, — чтобы попрощаться. Клиентов у парикмахера так и не появилось, и он сделал мне массаж головы, облив волосы неведомыми маслами.
В порт мы явились раньше назначенного срока. С запоздалой предусмотрительностью решили дождаться мистера Дэниелса — Рамадин завернулся в галабею, а мы с Кассием обхватили себя руками: с моря тянул холодный ветер. Катера покачивались на воде, а мы гадали, которые из судов принадлежат пиратам: один из стюардов накануне обмолвился, что пиратство здесь — обычное дело. Сложенная чашечкой ладонь протянула нам жемчужную россыпь. Выловленные днем рыбины, рассыпанные у наших ног, были куда красочнее, чем аквариумные сидельцы, и посверкивали всякий раз, как их окатывали водой из ведра. Все, кто жил в этом краю, кормились от моря, а купцы, смеявшиеся и рядившиеся вокруг, были властителями мира. Мы понимали, что успели осмотреть лишь малую часть города, как бы заглянули в Аравию через замочную скважину. Мы так и не увидели подземных резервуаров и где там похоронены Каин и Авель, но за спиной был день слуховых и зрительных изощрений — ведь все разговоры пришлось вести с помощью жестов. Над внешним рейдом — или «тавахи», как назвал его лодочник, — небо начало темнеть.
Наконец мы увидели, как по причалу шествует мистер Дэниелс и тащит в охапке какое-то громоздкое растение. Сопровождали его двое худосочных носильщиков в белых костюмах — каждый нес по миниатюрной пальме. Мистер Дэниелс бодро поприветствовал нас, — похоже, наше исчезновение не особенно его озаботило, если озаботило вообще. Его стройные усатые помощники молчали, один из них передал мне небольшую пальму, вытер пот со лба и подмигнул, и я понял, что это Эмили, переодетая мужчиной. Рядом с ней стояла так же загримированная мисс Ласкети. Кассий взял у нее вторую пальму, мы затащили оба растения на катер. Рамадин тоже поднялся на борт и все десять минут, пока катер шел от причала до внешнего рейда, сидел нахохлившись, запахнувшись в свое одеяние.
