Паола Каприоло - Немой пианист
Не стоило приводить его сюда, досадовала Надин, потягивая пиво и совсем не ощущая его вкуса. Отработанным профессиональным жестом она предложила пациенту последовать ее примеру — немного алкоголя не повредит, это верное средство осмелеть и собраться с духом, когда чувствуешь себя растерянным, волнуешься (от нее это, разумеется, не скрылось) и, полный смятения, не в силах вздохнуть. Но пациент, кажется, не понял ее. Тогда Надин решила показать, что она независимый и самостоятельный человек или, по крайней мере, что у нее достаточно сил, чтобы вырваться из плотного осадного кольца, в котором их зажали посетители кафе, и отвоевать для себя и для юноши чуточку свободы.
«Ладно, мы скоро пойдем, — шепнула она, взяв его за руку. — Вот только допью пиво, и пойдем». Однако и на этот раз он как будто не понял ее, к тому же кто-то включил музыкальный автомат, решив, видно, разрядить обстановку.
Самые молодые посетители, юноши и девушки, не смогли устоять перед грохочущим призывом музыки: стулья растащили по углам, освободив площадку в центре зала, и парочки принялись отплясывать, а те, кто был слишком ленив или стар, чтобы разделить их веселье, заглядывались на танцующих, барабаня в такт по столам.
При первых же звуках песни Надин начала пританцовывать на стуле, украдкой бросая на своего спутника взгляды, полные надежды, но тот словно не замечал ее и выглядел еще более подавленным и перепуганным, чем прежде.
Тем временем девушки кружились в неистовом танце. В двух шагах от их столика мелькал голый живот, колыхаясь над джинсами с низкой талией, и крупная искусственная жемчужина, украшавшая пупок, уставилась на юношу, словно остекленевший глаз циклопа. Он тоже смотрел на нее — пристально, не отводя взгляда, точно загипнотизированный. Так каменеют некоторые животные, чуя приближение опасности.
«Ну ладно. Теперь пошли», — со вздохом повторила Надин. Сделав последний глоток пива, она наказала юноше подождать ее минутку, она только быстро забежит в туалет, а потом они попрощаются с друзьями (она специально назвала их «друзьями», чтобы эта встреча не выглядела столь мрачно), возвратятся в больницу, улягутся и славно выспятся. С этими словами она поднялась со своего места и стала ловко протискиваться между танцующими и стульями, а завсегдатаи кафе провожали ее обиженными, прямо-таки враждебными, уничтожающими взглядами, словно Надин была виновата в том, что долгожданная встреча не оправдала их ожиданий. Пациент сидел в углу и не спускал с нее глаз, пока она не скрылась за дверью уборной.
Надин пришлось задержаться: взглянув на себя в зеркало, она заметила, что нужно подправить макияж, слегка попудрилась и накрасила поярче губы, но так торопилась, что измазалась помадой. Однако уже через пару минут она вышла из туалета, в уши ей ворвались волны оглушительной музыки, которую изрыгал автомат, и ритмичный, гулкий стук пивных кружек о столы.
Пробираясь обратно сквозь толпу, она вдруг увидела, что пациента на месте нет. Сначала она решила, что он пошел к стойке заказать себе что-нибудь, но там никого не было, только бармен протирал чистые стаканы; значит, подумала она, пациент тоже забежал в туалет. И она уставилась на дверь, соседнюю с той, из которой недавно вышла, на ней красовалась черная фигурка джентльмена в сюртуке и цилиндре. Мгновенье спустя дверь распахнулась и на пороге появился местный мясник, он на ходу застегивал штаны, лицо его сияло — на нем явственно читалось ни с чем не сравнимое облегчение; это выражение, столь знакомое любителям пива, не спутаешь ни с каким другим. Надин же отнюдь не разделяла его радости, какое там. При виде мясника она закричала так громко, что заглушила даже пульсирующий гул музыкального автомата, хотя мясник вовсе не был страшен, и, когда изумленные посетители поинтересовались, что стряслось, она, переведя дух, едва нашла в себе силы спросить, где ее пациент. Однако никто не знал, куда он подевался, и бармен тоже понятия не имел, он так и заявил, пожав плечами и продолжая вытирать стаканы. Парень просто-напросто вышел, вот и все. И уж конечно они не имели права удерживать его и любопытствовать относительно его намерений. Впрочем, как они могли любопытствовать, если из него слова не вытянешь? Ушел — и ладно, он ведь, в конце концов, свободный человек.
Потрясенная случившимся, Надин схватила сумку и пальто и бросилась на улицу, рокот музыкального автомата несся за ней по пятам. Посмотрела направо, налево, посмотрела прямо перед собой вдаль, куда уходила главная улица, которая, петляя и извиваясь вдоль скал, спускалась к морю, — юноши и след простыл. А вдруг он ждет в машине? — мелькнуло у нее в голове. Это была последняя искра надежды. Нет, он не в машине, чтобы понять это, достаточно было взглянуть сквозь стекла. Только теперь она заметила, что на улице холодно, и накинула пальто поверх шелкового платья. Затем, по-прежнему дрожа, отправилась кружить по темному городу в поисках пациента.
~~~
Я понял, что случилось неладное, как только увидел ее, — запыхавшаяся, взволнованная, она вбежала в холл, на ней лица не было. Я шел в библиотеку за книгой, она быстро шагала впереди, полы пальто с шумом хлопали по ногам; казалось, она была в полном отчаянии. Однако, заметив меня, встала как вкопанная, а потом начала отступать назад, будто хотела избежать встречи. Кстати, тогда у Надин был свободный вечер, и она имела полное право выходить из больницы и возвращаться, когда ей вздумается. Так откуда это смущение или, скорее, даже стыд и раскаянье? Почему она держалась, как виноватый человек, которого застали врасплох? Но трогательнее всего была ее попытка улыбнуться, когда я вежливо поздоровался и на всякий случай преградил ей путь, чтобы разобраться, в чем дело.
Признаться, Надин всегда вызывала у меня сочувствие. Из-за ее юного возраста, из-за трудностей, которые ей пришлось преодолеть, чтобы приспособиться к здешнему климату (не в буквальном смысле слова, конечно, хотя в легкой одежде с глубоким вырезом ей тут явно зябко), и особенно из-за ее наивности, чистоты, простосердечия, которые составляют суть ее души и постоянно прорываются сквозь оболочку показной развязности и бравады, — сейчас эти качества свойственны девочкам уже со школьной скамьи. Итак, тебе-то точно не нужно объяснять, почему я остановил ее в коридоре, ведь ты всегда разделял мой интерес ко всякого рода загадкам; любопытство не позволило мне дать ей уйти и помогло разговорить Надин, несмотря на ее явное нежелание беседовать со мной.
Я спросил, как прошел вечер, она ответила: «Неплохо, спасибо» — и вздохнула так тяжко, что я насторожился. Потом поинтересовался, как дела у знаменитого пациента, порученного ее заботам, — я задал этот вопрос просто так, без всякого умысла, до сих пор не знаю, то ли случайно, то ли меня внезапно осенила какая-то догадка, как это случается с великими детективами. Но шутки в сторону, ведь, по существу, это было единственное, о чем я мог с ней поговорить. И попал в яблочко. При упоминании о пациенте Надин еще больше смутилась и с тревогой и тоской посмотрела в сторону дубовой лестницы, которая ведет на верхние этажи, словно хотела одним прыжком добраться до нее и бегом, бегом по ступенькам в свою комнату, только бы закрыться там и избежать допроса.
Однако теперь ей не увильнуть, она сама прекрасно это понимала и быстро отвела взгляд от ступенек, манящих и таких желанных, но задержала его не на мне (она с самого начала старалась не смотреть мне в глаза), а на носках своих вечерних туфелек и дрожащим голосом ответила, что с юношей, насколько ей известно, все хорошо, он у себя в комнате, в тепле, и, по-видимому, уже лег спать.
Странно, подумал я, какая ей нужда уточнять, что он в тепле, у себя в комнате, — где же еще ему быть в этот час, как не у себя? Или она полагает, у меня может возникнуть нелепое подозрение, будто его там нет? Но именно нелепость ситуации заставила меня задуматься, и я догадался: Надин что-то скрывает и дело касается нашего юного пианиста. С улыбкой, надев на себя маску холодной, высокомерной учтивости, за которую мне сразу стало совестно, я возразил, что сейчас пациент вряд ли спит: разве не она сама говорила, что раньше полуночи он не гасит свет? Я предложил, если она, разумеется, не слишком устала, подняться к нему вместе — просто заглянуть, проверить, все ли в порядке, и убедиться, что он собирается ложиться в постель.
При этих словах Надин прямо-таки пошатнулась. Теперь она уже не избегала моего взгляда и смотрела на меня широко раскрытыми, изумленными глазами, она даже схватила меня за рукав, словно хотела удержать. Ах нет, что вы, отговаривала она, в это время юноша обычно спит, не надо тревожить его. Я сказал, что мы только чуть приоткроем дверь, заглянем через щелку в комнату и, если свет погашен, тут же уйдем, не станем будить его.
Бедняжке ничего не оставалось, как последовать за мной, твердя по дороге свои напрасные доводы. Но я, сам понимаешь, не поддавался, мне хотелось выяснить, в чем же все-таки дело, да и, в конце концов, я просто обязан был разобраться во всей этой путанице и убедиться, что юноша в порядке. Если б ты спросил, чего я опасался, я бы затруднился с ответом. Ни минуты я не сомневался, что в такой час пациент у себя в комнате, и даже мысли не мог допустить, будто его там может не оказаться, однако не знаю, как иначе, если не этими тревогами, объяснить чувство невероятного облегчения, которое я испытал, когда, открыв дверь, увидел его сидящим на кровати в серой вельветовой куртке.
