Борис Васильев - Не стреляйте белых лебедей
- А ведь был мужик, - тихо продолжал Иван. - Восемь пудов поднимал. Характер имел.
- Раздавило меня… - опустив голову, сказал Федор. - Как червя, раздавило…
- Гляди, до чего семью довел, гляди, глаза не прячь!… Старики на печке шевельнуться боятся, девчонка по ночам плачет, Паша - тень одна осталась. А ты все куражишься, Федор, все ломаешься, безобразничаешь… - Он закурил, отошел к окну. Крикнул, не оглядываясь: - Ну пей, чего дрожишь? Пей при госте один, если уж и мужика в тебе не осталось!…
Тишина стояла в доме. Ворохнулся на кровати ребенок, почмокал сладко губами и затих. У стола плакала Паша, а Федор не поднимал головы.
- Паш, слышь-ко, - вдруг тихо сказал он. - Ты, это… Ты рюмки бы подала, что ли…
- Федя!… - выкрикнула Паша и, рухнув к ногам мужа, судорожно обняла их. - Федя! Феденька!…
Федор гладил ее по голове и, шмыгая носом, отворачивался: не хотел, чтобы видели слезы.
- Ну, что ты? Ну, Паша? Ну, неудобно: гость пришел, а ты… Дай-ка нам рюмочки лучше. Рюмочки, огурчика…
- Сейчас, Феденька, сейчас, - с торопливой готовностью сказала Паша, вставая.
Всхлипывая и ладонями вытирая слезы, прошла на кухню. Иван молчал. Федор повозился, то ли устраиваясь поудобнее, то ли от смущения. Сказал:
- Не сердись, Трофимыч. Не выдержал. Жалко себя стало, силы своей… - Он помолчал. - Ты знаешь… Знаешь, в суд я подал.
- Знаю.
- Ну вот… - Федор вздохнул. - Затаскают тебя, поди.
- Меня-то ладно. - Иван потушил окурок, вернулся к Федору. - Меня-то ладно, Федя. Тут хуже дело получается. Так получается, что работяг ты премии лишишь. Квартальной премии. А ведь они-то ни в чем перед тобой не виноваты.
- Как?
- На первое место по району вышли. А если суд, то, сам понимаешь, срежут. Знамя-то еще, может, оставят, а премию…
Вошла Паша, принесла две рюмки, тарелку с огурцами.
Мужчины молча чокнулись, несколько торжественно выпили.
Федор сунул в рот огурец, сказал деловито:
- Надо, Паша, к Ефиму Лазаревичу сходить и забрать назад то заявление.
Паша молча посмотрела на Ивана.
- Это свояк нам затмение устроил, - виновато улыбнулся Федор. - Хорошо, до позора дело не дошло. Сходишь, Паша?
- Схожу.
- Ну, молодец, - с облегчением вздохнул Федор. - Умница ты у меня и душа добрая. Будь здоров, капитан, и не сердись: тошно мне, знаешь…
И вновь Иван уходил со смятением в душе. Шел, глядя под ноги, не узнавая встречных, пытаясь понять, не слишком ли дорогой ценой заплатил он, не пустив в Волгу прорвавшийся лес. Ни до чего он так и не додумался, но твердо понял, что не успокоится, пока хоть мало-мальски не наладит Никифоровым жизнь…
Володьку Пронина время от времени озаряли идеи. Были они большей частью пустопорожними, касались усовершенствования торжеств или нового способа подачи заявлений, но Пронин брался за них с такой энергией, что уже во второй инстанции истинный смысл их терялся, а еще выше к ним начинали относиться даже с интересом:
- Инициативный работник.
- Часы! - крикнул Пронин, когда Иван рассказал ему про Федора. - Часы, товарищ Бурлаков! Дело тихое, чистое: сиди себе да колупайся. И ходить не обязательно.
- Да не умеет он часы. Сроду с дизелями.
- Научим. Сегодня же свяжусь с часовой мастерской, попрошу, чтоб прикрепили к нему мастера. Пусть первое время будильники ломает. - Пронин записал что-то на перекидном календаре совсем так, как это делал директор. - Так. Заметано. Что еще?
- Насчет ссуды. Ссуду бы с него скостить, Володя. Юрий Иваныч дал распоряжение, а по вашей линии…
- Правильно критикуете: текучка заела. Соберу комитет, провернем. Заметано. Еще?
- Все, - улыбнулся Иван. - Кипишь ты, Володя, как ведерный самовар.
- Должность такая, - без ложной скромности согласился Пронин. - Народ раскачивать приходится, идеи бросать. Да, как у вас с новыми обязательствами?
- Мы старые еще не выполнили.
- Не надо за старое цепляться. Вы теперь на виду: именные. С вас и спрос другой. Прошу наметить, обсудить с экипажем.
- Ладно. Ты насчет Никифорова…
- Заметано! - Володька эффектно подал руку: - Ну, трудовых свершений вам, побед и прочее.
"Волгарь" по-прежнему бегал по затону, но Иван, занявшись делами Федора, меньше бывал на катере, и Сергей один мотался из конца в конец. Намотавшись за день, вечером аккуратно шел на занятия: кажется, ему даже нравилась эта непомерная нагрузка. Он был общительнее Ивана, быстрее сходился с людьми, и вскоре само собой получилось, что его фамилия стала чаще упоминаться на летучках, чем фамилия законного капитана "Волгаря".
В субботу Иван побежал в местком: Пронин все тянул с решением о ссуде. С утра катер нарядили тащить воз, и Еленка решила устроить генеральную приборку. Долго мыла кубрик, выколачивала на корме одеяла, морила клопов, которые нет-нет да и появлялись на катере. Сергей посмеивался:
- Смотри до дыр не промой!
Еленка сухо глянула - они почти не разговаривали - и принялась за трап. Выскребла каждую ступеньку, начала протирать перила и вдруг остановилась: на перилах химическим карандашом были написаны три имени: "ЛЮСЯ, КЛАВА, ВАЛЯ". Еленка хорошо знала этих девчонок - молоденьких кубометристок с запани. Знала и молву, которая ходила по поселку о трех подружках, зазывно голосивших двусмысленные частушки субботними вечерами. Глянула снизу на широкую спину Сергея, ссутуленную над штурвалом, усмехнулась и перенесла тряпку повыше.
В воскресенье Иван надел выходной костюм, сказал, ни к кому не обращаясь:
- К Сашку схожу.
Полез наверх, налегая на поручни. Сергей догнал его уже на палубе.
- Когда вернешься?
- А когда надо?
- Догадлив ты, капитан, - заулыбался Сергей. - Ну, часам к семи, думаю.
Иван коротко кивнул и похромал к носу. Сергей последил, как неуклюже перебирался он на затопленную баржу, как, сильно раскачиваясь, шагал к лестнице, ведущей в поселок: по тропинке он больше уже не поднимался.
Еленка убирала со стола. Сергей помолчал, прикидывая, как начать разговор: отношения были сложными.
- Как день провести думаешь?
- Мешаю, что ли? - не оглядываясь, спросила она.
- Почему мешаешь? Наоборот, предложение имею. - Он замолчал, но она продолжала так же медленно, старательно вытирать стол. - Поедем на острова?
- Вдвоем?
- Шестеро поедем. Компанией.
- Лишняя я в вашей компании. - Еленка прошла в свой закуток, грохнула кастрюлями.
- Глупая. - Он вдруг шагнул, крепко обнял. Она рванулась, но он не отпустил. Зашептал в ухо: - Разве тебя забудешь?
- Пусти. - Она мягко высвободилась. - Не надо. Прошу тебя. Пожалуйста.
В тоне ее было что-то такое, от чего он сразу перестал настаивать.
- С радостью бы с тобой вдвоем на острова уехал, но - договорился, неудобно. В одиннадцать ребята из рыбнадзора придут. А потом за девчонками заедем. Ну, гуляют ребята с ними, ну, как тут отвертишься?… - Он помолчал. - Поедем?
- Было бы куда уйти, Сережа, - ушла бы, не оглядываясь…
Гости прибыли точно. Красный, конопатый капитан катера рыбоохраны нес заботливо упакованную от посторонних глаз выпивку и авоську отборных, еще живых лещей. Быстрый, цыганского вида инспектор притащил завернутый в мешковину предмет:
- Тебе, Сергей.
Сергей развернул; это была новая сеть с крестовиной и растяжками: люлька. Мелкоячеистая, почти на три метра.
- Ну, теперь с рыбкой будем! - радостно сказал Сергей. - Теперь - порядок!
Девчонок было двое: Люся и Клава. Худенькая, с лисьим личиком и тонкими, как палки, ногами Люся с визгом бросилась на шею краснорожему здоровяку капитану. Сонная, круглая, как арбуз, Клава держалась степенно: подала каждому руку, покивала и уселась на моторный люк, подобрав толстые ноги.
Сергей гнал катер к островам, мужчины держались в рубке: были они женатыми и, хоть семьи их жили далеко отсюда, все же побаивались молвы.
У дальнего островка Сергей причалил. Мужчины развели костер на мягком, прогретом солнцем песке. Потом дружно, в шесть ножей, чистили рыбу. За обедом мужчины поили девушек портвейном, много было шуток и смеха. Еленка совсем было оттаяла, но тут угрюмый инспектор начал скучно тискать равнодушную Клаву. Рыжий захохотал, хлопнув вертлявую Люську.
- Гуляем, девки!…
Мучительно покраснев, Еленка низко пригнулась, пряча глаза. Сергей встал.
- Пойдем на катер.
На катере он наглухо задраил дверь рубки, спустился в кубрик. Еленка плакала, спрятав лицо в ладонях.
- Ну, чего? - Он тронул ее за плечо. - Брось, дураки они.
- Не уважают. За что? Ну, за что, Сережа?
- Глупости все это, мелочь. Они вообще-то ребята не плохие.
- Ох, как гадко все это, Сережа!…
Она замолчала. За глухими железными стенами чуть слышался неразборчивый визг Люськи, хохот капитана. Сергей сел рядом.
- Вытри-ка слезки, улыбнись. Ну, что ты?… Ну, хочешь, бросим их тут, уедем?
