Евгений Свинаренко - Учитель-психопат
Готов окинул взглядом открывших рты учеников и продолжил:
— Однако нашлись люди, экстрасенсы, которые научились не поддаваться воздействию суперкомпьютера. Например, тибетские монахи в засекреченных монастырях живут по тысяче лет. Их проблема в том, что они расценивают свое долголетие как победу над смертью, достигнутую тренировками и медитацией. Но, к счастью, современные экстрасенсы — прагматики и не связывают продолжительность жизни с божественным провидением. С помощью ученых они обнаружили волны, которые посылает нам в мозг суперкомпьютер, и создали прибор, способный защитить человека от их воздействия. Этот прибор называется «машинки».
— И что, Вы тысячу лет жить будете? — спросили Готова.
— К счастью, да. Но это еще не все. Со временем у меня откроются новые способности: телекинез, телепатия, ясновидение, регенеративные способности. Не расстраивайтесь, вашим пра-пра-пра-пра-правнукам я привет передам.
— Откуда Вы это знаете?
— Прочитал в умных книгах.
У ребят возникло любопытство.
— Машинки можно снимать? — прозвучал вопрос.
— Нет. Ни при каких обстоятельствах.
— И даже спать с машинками?
— Даже спать, — зевнул Готов.
— И тысячу лет с ними ходить?
Готов хохотнул и покачал головой, мол, ну и тупые же вы:
— Тысячу лет ходить не придется. Спятить можно.
— А сколько?
— Сколько, сколько, — занервничал Готов. — Сколько надо, столько и буду ходить. Вам-то какое дело? Лет двадцать, не меньше. Пока не откроются экстрасенсорные способности. Тогда и без машинок обойдусь.
— У Вас уже начали открываться способности?
— Да, ясновидение, — Готов сказал это с такой уверенностью и с таким каменным лицом, что 7-му «Б» стало не по себе.
— Предскажите что-нибудь, — дружно попросили ученики.
— Предсказываю. Сегодня на уроке Шестопалов получит двойку.
— А я выучил, — обрадованно подловил учителя Шестопалов.
Готов в ответ подловил его:
— А я все равно поставлю.
Все засмеялись. Обиженный Шестопалов сказал:
— Я выучил. Можете проверить. Мне не за что двойку ставить. Туфта это — Ваши машинки.
Готов замер на месте и покосился на Шестопалова. Класс тоже замер. Шариковая ручка выпала из рук учителя.
— Повтори то, что ты сейчас сказал, — процедил он.
— Че? — негромко спросил Шестопалов.
— Повтори, — почти зарычал Готов.
Казалось бы, можно Готова и послать куда подальше, прецедентов было немало, но у него сделались такие бешеные глаза, что у Шестопалова возникли сомнения: а стоит ли связываться? Человека, пришедшего на работу с «машинками» на голове, наверняка никто не посадит в тюрьму в случае нанесения школьнику тяжких телесных повреждений. В лучшем случае направят на принудительное лечение.
— А че я сказал такого? — промямлил Шестопалов.
— Повтори, — Готов не хотел выходить из образа. Он старательно артикулировал губами, беззвучно ругаясь матом.
— То, что двойку не за что ставить? Я выучил.
— Повтори про машинки, — переходя на хрип, сказал Готов.
В неподвижной позе Готов стоял до конца урока. Откуда такое терпение у человека?
После звонка ученики собрались и осторожно, стараясь обходить Готова как можно дальше, стали выходить.
Открыли дверь, и сквозняк заставил «машинки» на голове учителя звенеть.
Суицид в учительской
Перед тем, как войти в учительскую, завуч Сафронова, Житных и Ермакова звонко рассмеялись. Открыв дверь, они замерли в ужасе. Перед ними предстала необыкновенная, доселе невиданная картина.
На письменном столе стоял стул, на котором, в свою очередь, балансировал Готов с привязанной к люстре петлей на шее. Очки учителя сползли к кончику носа, руки были за спиной, на глазах проступили слезы.
— Рудольф Вениаминович… это Вы… подождите… — прошептала Сафронова.
Женщины встали вокруг импровизированного эшафота в полной растерянности.
— Рудольф Вениаминович, Вы меня слышите? — все так же шепотом спросила завуч.
Готов шмыгнул носом и громко чихнул. Традиционного пожелания здоровья от коллег не последовало.
— Вероника Олеговна, голубушка, сбегайте за мужчинами… к Владимиру Константиновичу не ходите, он уехал, и не поднимайте шум, — попросила Житных Ермакову.
Молодая географичка выбежала. Оставшиеся вцепились в стул, на котором стоял потенциальный самоубийца.
— Что Вы его держите? — сквозь слезы промямлил Готов. — Думаете, буду из-под ног выбивать? А я и спрыгнуть могу.
Сафронова взяла осуществление операции по спасению жизни человека под личный контроль.
— Господи, Рудольф Вениаминович, что Вы делаете? — строго сказала она. — Слезайте немедленно! Уберите петлю!
— Нет! Все, хватит! — сказал Готов. — Довольно, достаточно, натерпелся! У трупа в кармане будет лежать ключ от квартиры. Денег там нет, я их на книжку… В квартире на письменном столе завещание. Все. Прощайте.
— Нет, нет, подождите. Может, у Вас что-то случилось? Может, чем-нибудь помочь?
Завуч оказалась в полной растерянности. Что говорить в таких случаях? Как поступать? Перед глазами пробегают кадры из американских фильмов, когда кто-нибудь пытается спрыгнуть с небоскреба, а полицейский уговаривает не делать этого. После возникает мысль о том, каково будет душевное состояние при факте, что не удалось спасти человека. Злые взгляды родственников покойного и упреки за спиной: «он еще был жив», «дура, стояла и смотрела», «что за человек, так даже звери не поступают».
В учительскую вбежала Ермакова. Мужчин найти не удалось, зато, как нельзя кстати, попалась школьный психолог Аделаида Васильевна Холодова. Весьма импозантная женщина с ярко накрашенными губами. Черные крашеные волосы и накинутый на плечи цветастый платок делали ее похожей, скорее, на вокзальную цыганку, чем на школьного психолога. Но надменная манера разговаривать и полуаристократические жесты создавали двоякое впечатление.
Холодова провела рукой, показывая всем отойти от Готова, и с видом профессионала, словно каждый день вытаскивает людей из петли, сказала:
— Рудольф Вениаминович, для начала успокойтесь. Сделайте глубокий вдох.
— Сделал, — буркнул Готов и поправил петлю.
— Хорошо. Очень хорошо. Самое главное, не делайте резких движений.
Готов поправил очки и с удивлением посмотрел на психолога. Холодова подошла ближе.
— Ответьте мне всего лишь на один вопрос…
— Какой еще вопрос?
— На один простой вопрос. Вы сегодня завтракали?
— В смысле?
— Пожалуйста, не задавайте вопросы мне. Диалог веду я. Вы ели сегодня утром?
— Ел, — улыбнулся Готов.
— А что Вы ели? — повысив голос на октаву выше, спросила Холодова.
— Пищу, — на октаву понизив, ответил Готов.
Стоящие в стороне педагоги переглянулись. Переложив ответственность в руки компетентного специалиста, они успокоились. Паника сменилась любопытным ожиданием: что будет, если Готов действительно вздернется? Может, стоит позвонить в милицию? Или вызвать скорую? Сделать что-то правильное, по инструкции? Но где эта инструкция? Да вот же профессионал, на своем рабочем месте, так сказать, при исполнении. Психолог велела стоять в сторонке и не вякать. А мы что? Мы ничего… Мы знаем немецкий язык, Бангладеш на карте с закрытыми глазами… Если что, так ведь Холодова там… а взялся за гуж, не говори, что не дюж. Если не знает, что делать, не надо и лезть, сами бы что-нибудь придумали: как-никак педагоги, с людьми работать умеем.
— Поконкретнее. Что именно лежало сегодня на Вашем столе, — уверенно спросила Холодова.
— Э-э-э, сейчас вспомню… Яйца жареные, колбаса, батон, биойогурт… Хотел сок яблочный, а потом вспомнил: если с утра выпить сока — к обеду обязательно продрищет. Не стал.
— Вкусный был завтрак? Как, наверно, приятно встать с утра, а на кухне шипит сковородка с аппетитной колбаской, цвета утреннего солнца желтки, свежий батон… Вкуснотища!
— Дерьмо полное! — взвизгнул Готов. — Колбаса «чайная». Я как подумаю, что в колбасу туалетную бумагу добавляют — все наружу лезет. Яичница пригорела, пока брился, а недельным батоном я себе чуть всю пилораму не поломал. Может, это Вы встаете и сковородка шипит, а я сам себе готовлю. Подозреваю, что мужа своего Вы по полной программе обработали, раз он раньше жены встает. Стирает тоже он? И полы моет?
— Рудольф Вениаминович, я не об этом сейчас, — моргала Холодова.
— Об этом! Ой, какая колбаска, как все вкусно… зачем умирать, если в жизни столько радостей? А фруктов к завтраку добавить, м-м-м… Не надо! Слышали! Я уже имел удовольствие сказать, что у меня с утренних фруктов дрищ!
Ермакова хихикнула. Сафронова взглянула на нее с укором.
Холодова растерянно развела руки:
