Эрик-Эмманюэль Шмитт - Два господина из Брюсселя
Я думаю, что именно его поведение заставило отца Андре разыграть наше бегство. Когда я спросил его об этом после войны, священник отказался мне отвечать. Однако я очень хорошо помню, как однажды утром увидел из чердачного окошка в покрывавшем лужайку тумане Максима де Сира, помню даже его враждебный взгляд: задрав голову, скрестив руки и расставив ноги, он всматривался в верхний этаж. Видел ли он меня? Я тотчас отступил в тень, так что не могу быть в этом уверен. А в следующие дни — это воспоминание всплыло у меня не сразу — один из нас уверял, что слышал шорохи за створкой шкафа, скрывавшей наше убежище. Он думал, что отец Андре решил зайти в неурочный час. Не сомневаюсь, что это Максим де Сир удостоверился тогда в нашем присутствии, после чего донес властям.
Этого мало, скажешь ты мне, Миранда, чтобы обвинить человека. Мне этого хватило. Я был уверен. Впрочем, сегодня я уверен еще больше, скоро ты поймешь почему.
Я навел справки о Максиме де Сире и узнал, что он оставил учебу, чтобы управлять отцовским имением, которое включало несколько ферм, конюшни и пруды, где разводили форель.
Однажды воскресным днем я отправился в эти края. После километров, которые мы прошагали по Европе, возвращаясь из Освенцима, оседлый образ жизни тяготил Аргоса, и он резвился, как щенок, радуясь прогулке. Вкупе с привычкой удовольствие и долг шли у него рука об руку, и лучшего провожатого мне было не найти. Время от времени я использовал палку, на которую опирался, для игры, бросая ее как можно дальше в высокие травы; он приносил мне ее, точно трофей, каждый раз с той же энергией, с той же гордостью.
Волею случая, добравшись до замка де Сиров и идя вдоль ольховой изгороди, я заметил невдалеке лошадь, удалявшуюся рысью, а на ней — знакомую фигуру: Максим де Сир отправился на верховую прогулку по своим владениям.
Ускорив шаг, я двинулся следом. Конечно, я не рассчитывал догнать его, но мне было просто необходимо его преследовать.
На развилке тропинок, ведущих в лес, я остановился и, подозвав Аргоса, спросил его, куда ускакал всадник. Он с готовностью втянул носом воздух и уверенно двинул лапой на юг. Мы зашагали дальше.
Прошел час, а мы все еще шли… Я уже решил, что упустил мою добычу. И тут чаща расступилась, открыв полосу зеленоватого света: мы вышли к заросшему ряской пруду. Жеребец был привязан к липе, а в ста метрах ниже я разглядел согбенный силуэт: Максим де Сир собирал грибы между замшелыми камнями.
Я двинулся к нему, сжимая в руке палку.
Он не слышал, как я подошел. Только когда под моей ногой хрустнула ветка, он обернулся, и глаза его полезли на лоб от страха. Он узнал меня!
Наступая на него, я не скрывал своей ярости.
Рот его раскрылся в жалобном крике.
Я ускорил шаг. Я сам не знал, что собираюсь делать, просто ощущал какую-то внутреннюю потребность, которая была сильнее меня, за каждым движением моих мышц. Ударил бы я его? Нет, не думаю. Я хотел поставить его лицом к лицу с его преступлением, не зная толком, во что это выльется.
Когда я был в трех метрах от него, он вскочил на ноги и бросился бежать. Я понял, что он ждал нападения и моя палка показалась ему оружием.
Мне стало противно. Какой жалкий трус! Всегда низкие мысли ему под стать! Я попытался остановить его:
— Подожди… постой же…
Но он бежал прочь, жалко поскуливая.
Это было уж слишком.
Я кинулся за ним.
Подняв руки, тяжело переваливаясь, заплетая ногами, он взвизгивал: „Нет, нет!“.
Я не спешил и все же, несмотря на год в концлагере, бегал быстрее его, к тому же я был легче.
Этот увалень споткнулся о корень и упал. Вместо того чтобы подняться, завизжал, как свинья, которую режут.
— Замолчи, дурак! — прошипел я.
Он пыхтел, пуская слюни, обливаясь потом, закатив глаза, обмякший, жалкий, отвратительный, — жертва, готовая к закланию.
И я решил его ударить. Если он уверен, что именно это я собираюсь сделать, почему бы нет? Глубоко вдохнув, я дал выход ярости, которая притаилась в глубине моего мозга, готовая вырваться наружу: да, сейчас я его отделаю, я отомщу за себя, отомщу за всех нас, я оставлю его умирать в луже крови. Он заплатит за свое преступление. Я отомщу ему за моих родителей, за бабушку с дедушкой, за сестру, отомщу за шесть миллионов евреев этому визжащему кретину.
Я занес палку…
И тут вмешался Аргос: он кинулся на Максима де Сира, уперся лапами ему в грудь и залаял.
Максим де Сир взвыл, уверенный, что мой пес сейчас его растерзает. Но Аргос лизнул его, тявкнув, отскочил и весело забегал вокруг, всем своим видом показывая, что готов играть.
Я растерянно смотрел на Аргоса. Как, мой Аргос, так хорошо меня понимавший, не почувствовал моего гнева? До него не дошло, что я должен свершить правосудие и уничтожить эту мразь?
Нет, пес стоял на своем, пригнув голову, виляя хвостом. Он звал Максима сыграть в незабываемую игру. Он громко лаял от нетерпения, и это значило: „Ну же, хватит валяться, пора позабавиться!“.
Максим посмотрел на пса и, поняв, что с этой стороны опасаться нечего, перевел выжидательный взгляд на меня.
Аргос тоже покосился на меня лукаво, словно говоря: „Какой же неповоротливый твой приятель!“.
И тут я понял все. Гнев отхлынул. Я улыбнулся Аргосу. Поднял палку, которую держал в руке, и швырнул ее далеко, очень далеко. Аргос, не сводивший с меня глаз, метнулся, чтобы поймать ее, прежде чем она коснется земли. Максим, бледный, с дрожащими губами, поднял на меня полные страха глаза.
Я скрестил руки на груди:
— Вставай. Пес прав.
— Что?
— Пес прав. Он не знает, что ты негодяй, не знает, что ты донес на нас, на меня и моих товарищей, во время войны, но он считает, что ты — человек.
Аргос положил палку к моим ногам. Я не реагировал, не сводя глаз с Максима, и пес нетерпеливо поскреб лапой мою ногу.
— Ладно. Ищи, мой Аргос!
И, усложняя игру, я забросил палку в густой кустарник.
Этот породистый пес, не судивший ни о ком по породе, только что спас Максима де Сира, как спас меня годом раньше. Объяснить это Максиму де Сиру я не мог, ибо это значило бы поделиться глубоко личным со стукачом.
Аргос с гордостью принес мне палку, за которую зацепились колючки ежевики. Я сделал ему знак: уходим. Он не возражал и подладился под мой шаг, так и держа палку в зубах, точно верный слуга, несущий за хозяином зонт на случай, если он ему понадобится.
Заляпанный грязью, помятый, Максим де Сир следовал за нами, держась на безопасном расстоянии. Он благодарил меня, изъясняясь с елейной приниженностью, в одночасье сменившей былую надменность:
— Мне нет оправдания, Сэмюэл. Я вел себя по-свински. Я это знаю. Мы заблуждались. Нацисты взяли над нами власть, и мы думали, как они. Мне стыдно, клянусь тебе.
Я слушал его, не веря, его раскаяние казалось мне наигранным. И все же в глубине души я был счастлив: я разоблачил виновного, я предъявил ему обвинение, а Аргос помог мне во второй раз. Если бы не он, я поступил бы как варвар. После пяти лет войны пес показал мне, в чем состоит истинное величие: герой — это тот, кто старается быть человеком всегда, как с другими, так и с самим собой.
Вот, Миранда, теперь ты знаешь мою историю. Нашу историю, мою и Аргоса. Это и твоя история, ведь ты знала следующих Аргосов, поддерживавших меня в жизни.
Без этого пса я бы недолго протянул. Подобно многим выжившим, я поддался бы разъедающему душу унынию, повторял бы: „Зачем все это?“ — и, впав в депрессию, ухватился бы за первую попавшуюся болезнь, которая позволила бы мне уйти.
Аргос был моим спасителем. Аргос был моим хранителем. Аргос был моим проводником. Уважать человека я научился у Аргоса. Ценить счастье я научился у Аргоса. Жить сегодняшним днем я научился у Аргоса.
Нельзя публично признаваться в таких вещах: попробуй заяви, что тебя научил мудрости какой-то пес, и ты прослывешь-идиотом. И все же со мной это было именно так. После смерти того Аргоса мои Аргосы сменяли друг друга, все похожие и все разные. Я всегда нуждался в них больше, чем они нуждались во мне.
Мой последний Аргос был убит пять дней назад.
Пять дней — столько мне понадобилось, чтобы написать эту исповедь.
Я говорю „мой последний Аргос“, потому что у меня больше нет ни времени, ни желания ехать в Арденны за новым щенком. Во-первых, я уже так стар, что умру раньше его. И потом, мой последний Аргос удивительным образом напоминал мне того, первого, Аргоса, я любил его страстно, и мне невыносимо, что мерзавец-лихач убил его. Если я останусь, то снова возненавижу людей. А я не хочу: все мои собаки всю жизнь учили меня обратному.
Напоследок расскажу тебе одно воспоминание. Десять лет назад я случайно встретил на ярмарке антиквариата Петера, того белозубого парня, с которым я был в лагере; теперь он все такой же белозубый почтенный старец. Мы уединились в кафе, чтобы поговорить. Он стал преподавателем химии и главой большой семьи; в тот день он был вне себя, потому что один из его внуков сообщил ему, что хочет стать раввином.
