Мишель Уэльбек - Расширение пространства борьбы
Несколько минут Тиссеран танцевал недалеко от нее, энергично вскидывая руки, чтобы показать, как его зажигает музыка. Разок-другой он даже хлопнул в ладоши; но девушка его словно не замечала. Улучив момент, когда музыка ненадолго смолкла, он решился заговорить с ней. Она обернулась, смерила его презрительным взглядом и перешла в другой конец зала, подальше от него. Безнадежное дело.
События развивались согласно плану. Я пошел заказывать еще по одной порции бурбона.
Вернувшись, я почувствовал: что-то изменилось. За соседним столиком сидела девушка. Одна. Она была гораздо моложе Вероники, наверно лет семнадцати, не больше; но меня поразило, насколько они похожи. Ее простенькое, свободное бежевое платье не обрисовывало формы; но в этом и не было необходимости. Широкие бедра, гладкие, крепкие ягодицы; округлые, налитые, нежные груди так и просятся в руки, а потом хочешь коснуться талии, ощутить благородную выпуклость бедер. Как это было мне знакомо; я закрывал глаза – и вспоминал всё. Даже лицо было такое же: цветущее, ясное, оно излучало спокойное очарование истинной женщины, уверенной в своей красоте. Безмятежное спокойствие молодой кобылицы, жизнерадостной, готовой разогреться в быстром галопе. Безмятежное спокойствие Евы, созерцающей свою наготу, знающей, что она непреложно, вековечно желанна. Нет, за два года разлуки я ничего не забыл. Я залпом выпил бурбон. И в эту минуту вернулся слегка вспотевший Тиссеран. Он о чем-то спросил меня: кажется, хотел узнать, нет ли у меня видов на эту девушку. Я не ответил; я чувствовал, что меня вот-вот вырвет, у меня стояло; в общем, мне было совсем скверно. «Извини, я сейчас…» – и направился в туалет. Закрывшись в кабинке, я засунул два пальца в рот, но рвота была до обидного скудной. Потом я стал мастурбировать, это у меня получилось лучше: сначала я, конечно, подумал о Веронике, но затем представил себе просто влагалище, и дело пошло. Семяизвержение случилось через две минуты; и я обрел твердость и уверенность.
Я вернулся в зал и увидел, что Тиссеран завел разговор с лже-Вероникой; она смотрела на него спокойно и без отвращения. Эта девушка было просто чудо, на ее счет можно было не сомневаться; но мне было все равно, я уже разрядился. В том, что касалось любви, Вероника, как и все мы, принадлежала к загубленному поколению. Когда-то прежде она, несомненно, способна была любить. И, надо отдать ей справедливость, хотела бы обладать этой способностью и сейчас, но это было уже невозможно. Любовь, как редкое, позднее тепличное растение, может расцвести лишь в особом душевном климате, который трудно создать и который совершенно несовместим со свободой нравов, характерной для нашей эпохи. В жизни Вероники было слишком много дискотек, слишком много любовников; такой образ жизни истощает человеческое существо, причиняет значительный и невосполнимый вред. Любовь, то есть невинность, способность поддаваться иллюзии, готовность сосредоточить стремление к особям противоположного пола на одном, любимом, человеке, редко сохраняется в душе после года сексуальной распущенности, а после двух – никогда. Когда в юном возрасте сексуальные связи сменяют одна другую, человеку становятся недоступны сентиментальные, романтические отношения, и очень скоро он изнашивается, как старая тряпка, напрочь теряя способность любить. А дальше живет, как и положено старой тряпке: время идет, красота блекнет, в душе накапливается горечь. Начинаешь завидовать молодым, ненавидеть их. Эта ненависть, в которой никто не отваживается признаться, становится все лютее, а потом слабеет и гаснет, как гаснет всё. И остаются только горечь и отвращение, болезнь и ожидание смерти.
Мне удалось сторговаться с барменом: за семьсот франков он дал мне бутылку бурбона. На обратном пути я натолкнулся на двухметрового электрика в комбинезоне. «Эй, приятель, у тебя что-то не так?» – участливо спросил он. «Сладкий мед нежности людской…» – ответил я, глядя на него снизу вверх. В зеркале мелькнуло мое отражение: лицо искажала противная гримаса. Электрик печально покачал головой; а я с бутылкой в руке двинулся через зал, но, не дойдя до цели совсем немного, споткнулся и растянулся на полу. Никто не помог мне подняться. Я видел, как надо мной дергаются ноги танцующих; очень хотелось рубануть по ним топором. Свет невыносимо бил в глаза; это был ад.
За нашим столиком сидела молодежная компания, должно быть школьные друзья и подружки лже-Вероники. Тиссерану пришлось потесниться: он храбрился, но ему все реже удавалось вставить слово, а когда один из парней предложил оплатить всем выпивку, стало ясно, что он имел в виду всех, кроме Тиссерана. Он было встал, попытался поймать взгляд лже-Вероники – но безуспешно. Тогда он снова плюхнулся на стул; он сидел, погруженный в себя, и даже не заметил моего появления. Я налил себе еще бурбона.
Так, не двигаясь, он просидел примерно минуту, потом вдруг приободрился – очевидно, это было то, что иногда называют «энергией отчаяния». Он вскочил, чуть не задев меня, и пошел к танцующим; он выглядел веселым и полным решимости; но красивее от этого не стал.
Не задумываясь, он вплотную подошел к блондиночке лет пятнадцати, очень сексуальной. Коротенькое, легкое белоснежное платьице прилипло к разгоряченному телу, а под платьем явно ничего не было; маленькие круглые ягодицы были вылеплены с изумительным совершенством; сквозь тонкую ткань виднелись темные соски, отвердевшие от возбуждения. Диск-жокей объявил четверть часа «ретро».
Тиссеран предложил ей станцевать рок-н-ролл; оторопев, она согласилась. Прозвучали первые такты – и его понесло. Свирепо сжав зубы, он то грубо отшвыривал ее, то резко притягивал к себе и при этом всякий раз клал руку на ее ягодицы. Как только музыка смолкла, девушка тут же убежала к своей компании. Тиссеран остался стоять посреди зала; на губах у него выступила пена. Девушка разговаривала с подругами, показывала на Тиссерана, а они таращились на него и умирали от смеха.
В эту минуту лже-Вероника и ее друзья отошли от стойки бара; она оживленно беседовала с молодым негром, точнее, мулатом. Он был чуть старше ее; на вид я дал ему лет двадцать. Они уселись за соседний столик; когда они проходили мимо меня, я приветственно махнул ей рукой. Она взглянула на меня с удивлением, но ничего не сказала.
После второго рок-н-ролла диск-жокей объявил медленный танец. Это был «Юг» Нино Феррера: чудесная мелодия. Мулат осторожно коснулся плеча лже-Вероники; оба встали как по команде. Тиссеран обернулся и оказался лицом к лицу с ней. Он протянул к ней руки, открыл рот, но не успел ничего сказать. Мулат спокойно и невозмутимо отстранил его, и через несколько минут они с лже-Вероникой оказались среди танцующих.
Какая великолепная пара. Лже-Вероника была довольно высокой, где-то метр семьдесят, но мулат был на целую голову выше. Она доверчиво прижималась к нему. Тиссеран сел рядом со мной; он дрожал всем телом и смотрел на эту парочку как загипнотизированный. Я выжидал; помню, этот медленный танец казался мне бесконечным. Через минуту я тронул Тиссерана за плечо и позвал: «Рафаэль, Рафаэль…»
– Что я могу сделать? – спросил он.
– Иди помастурбируй.
– Думаешь, пропащее дело?
– Конечно. Оно с самого начала пропащее. Тебе, Рафаэль, никогда не стать героем девичьих грез. Пойми раз и навсегда: все это не для тебя. И потом, уже поздно. Сексуальные неудачи преследуют тебя с детства, и обида, которую ты испытал в тринадцать лет, будет отзываться в тебе всю жизнь. Даже если у тебя будут женщины – в чем я, откровенно говоря, сомневаюсь, – это не сможет тебя удовлетворить; ничто уже не сможет тебя удовлетворить. Ты всегда будешь чувствовать себя обделенным из-за того, что в ранней юности не познал любви. Эта рана уже причиняет тебе боль, а с годами она будет болеть все сильнее. Едкая горечь наполнит твое сердце, и тебе не будет ни отрады, ни избавления. Увы, это так. Но это не значит, что ты не можешь отомстить за себя: Ты все же можешь завладеть этими женщинами, которых так сильно желаешь. Ты даже можешь завладеть самым ценным, что в них есть. А что в них самое ценное?
– Красота?
– Нет, не красота, тут я с тобой не согласен. Это также не их лоно и не их любовь – ведь все, что я назвал, исчезает вместе с жизнью. А их жизнью ты можешь завладеть, это просто. Сегодня вечером ты должен стать убийцей: поверь мне, друг, это единственный шанс, который у тебя еще остался. Когда ты почувствуешь, как их плоть трепещет под твоим ножом, услышишь, как они молят пощадить их молодость, ты воистину станешь их господином, завладеешь их телом и душой. Не исключено даже, что перед жертвоприношением ты получишь от них сладостные дары; нож, Рафаэль, – это могучий союзник.
Он не сводил глаз с парочки, которая в обнимку медленно кружилась посреди зала; одна рука лже-Вероники обвивала талию мулата, другая лежала у него на плече. Тихо, почти робко он произнес: «Я бы лучше его убил…» Это была победа. Я почувствовал облегчение и наполнил наши бокалы.
