Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2011)
Миллион моих мыслей был поглощён этой идеей — где в вагоне может находиться тайный туалет проводниц? Сбоку — где-то невидимый, в тамбуре? Сверху — прямо под солнцем и звёздами? Снизу — там, где стучат и стучат колёса? Когда осмыслить жизнь уже не получается, надо её хотя бы вообразить, и я воображал, сочинял сотни проводницких туалетов, расположенных в таких местах, где проводницам и не снилось, некоторые из этих мест были уже совсем сказочными, например, то — без особого названия, — куда — без особой цели — по вечерам сбегаются и слетаются, а сбежав, прячутся до утра, навсегда, на время бессловесные души нерождённых мыслей, чувств и желаний.
Знали бы нынешние таможенники — но они не знают, — куда я прятал свои тогдашние сокровища — в мыслях, конечно же, мысленно, да и сами сокровища были только мыслями, образами, фантазией, — не спрашивали бы меня сегодня, что я везу с собой контрабандой, да и о том — откуда, куда и зачем я еду — тоже. Я-то знаю — зачем. Знаю.
Мысли, фантазии. Нет, ничего такого — писяющих, пукающих проводниц — я себе не представлял: пукающие, какающие проводницы мне были ни к чему. Как и сейчас, тут ничего не поменялось и вряд ли что-то поменяется. Вряд ли.
В проводницком купе — как ни ищи — туалета тоже не было: ни возле умывальника, ни под полкой, ни — выдвижного — за столиком. А если б был? Если б он тогда — когда я его искал — вдруг нашёлся, разве б я написал о них — о проводницах — и их странной работе страшную статью “Рельсовая болезнь”? Не знаю. Может быть, и нет. А может быть, это никак не связанные между собой явления моей жизни — мои поиски тайного туалета проводниц и моя статья в центральной молодёжной газете о них же — выдающих вместо чистого белья повторку, добавляющих в чай, для густого цвета, соду, торгующих водкой, покупающих товар в пункте А и продающих его — тогда это называлось speculare, “спекуляция”, “спекулянт” — в пункте Б, провозящих в своём купе левых пассажиров и неизменно отстёгивающих за молчание и потому что так положено и установлено свыше — определённую сумму бригадиру? И ещё много чего делающих такого, о чём я узнал от Светы.
Моя любимая девушка стала проводницей. Случайно — так получилось.
Света была девушкой — р-р-раз! — и бесстрашной, недаром она потом уехала на Тихий океан ловить на сейнере рыбу. А в тот раз она подговорила полфилфака уйти в проводницы. Стройотряд — так это называлось. Стройотряд. Свете как старшей дали Владивосток. Владивосток — это почти что Тихий океан, точнее — он и есть. Семь дней туда и семь дней обратно, мы не виделись с ней две недели. Я к тому времени уже мог и умел страдать и страдал во всю длину своих восемнадцати полных лет. Стихов не писал.
Света была девушкой бесстрашной: недаром она потом уехала от меня на Тихий океан. И честной: ей не нравились все эти махинации на железной дороге. Но сделать ничего не смогла: спрыгивать с поезда надо в самом начале или ехать уже до конца, — и она раздавала, как все, повторку и засыпала в блёклый невидимый чай соду для крепости. Бригадиры доили её, как и всех остальных студенток-проводниц, постарше и помоложе, и всех проводниц вообще. Проклятых денег было много, но они никого не радовали, даже бригадира. Все много пили, ели, трахались и стремились побыстрее от них, от денег, избавиться. Света искала выхода в чувствах и мыслях обо мне, выхода не было. Тихий океан ей ничего не ответил, а потом сказал: “Уезжай. Приедешь потом. Через год”. Света уехала и вернулась ко мне. Наверное, я был последним, кому она хотела и могла всё это рассказать, но я и вправду был последним, и, наверное, ей действительно не следовало этого делать, ибо я, исстрадавшийся и измученный, работавший защитником всех исстрадавшихся и измученных, тут же ринулся восстанавливать справедливость.
Восстанавливать справедливость можно разными способами. Можно взять и набить морду несправедливому миру — это не мой способ; можно взять и вправить собой вывихнутые его позвонки, самому став ими, — у меня на это не было времени; а можно взять и рассказать всему миру о том, как он плох и несправедлив. Что я и сделал.
Света была девушкой бесстрашной: недаром она потом от меня уехала. Тихий океан позвал её, сказав: “Приезжай через год”, — и за этот год она многое должна была решить и обдумать. В том числе по поводу меня. Прежде всего. Я видел, как она думала. Видел. И это сбивало её с мысли.
О чём говорилось в той статье, в которой говорилось о повторках, чае и бригадирах, — ведь не о них же, на самом деле, не о них? Не знаю, наверное, в ней говорилось о тайном туалете проводниц — о том, как я искал его, искал всё детство, хотел найти и не нашёл. И вот теперь — когда совсем забыл про него — вдруг открыл. Нашёл и спешу поделиться своим открытием с миром. Нашёл благодаря Свете. Моей Свете — принцессе, фее, ставшей проводницей. Феи и проводницы — разное, говорилось в той статье. Света не проводница, кричал я на весь мир через газету. Проводниц я знаю, кричало моё “я” через газету, я само всё детство было, хотело быть проводницей. Феей… И Света, ставшая проводницей… И Света, ставшая феей… И фея, ставшая Светой… И Света, ставшая мной… Что она вычитала обо мне в той газете? Ничего, кроме того, что и так уже знала: что фея в моей жизни может быть только одна — я сам. И других Свет, других фей мне не надо. Хотя, конечно, статья была совсем о другом. Но, видимо, всё-таки и об этом. И об этом тоже.
Света должна была написать опровержение. Вся моя статья была построена, выстроена таким образом, чтобы Света написала опровержение. Опровержение-заверенье. Мне бы этого хватило. Должно было хватить.
Более того, так совпало, что опровержения моей статьи от Светы потребовала железная дорога. Мы с ней — каждый по свою сторону — ждали от Светы слов. Любых. Каких угодно — а мы бы их уже истолковали каждый в свою пользу — как надо.
Света была девушкой бесстрашной. Она молчала. Ей выплатили деньги, заработанные в стройотряде, и премию. Она молчала. Студентки-проводницы написали вместо неё, триста шестнадцать подписей, но этого было мало. Она молчала. Свету вызвал декан, меня — главред, потом — наоборот, оба обещали нам долгую счастливую жизнь, главред — быть шафером на нашей свадьбе, декан — что свадьба обязательно будет. Света молчала. Свете снились чудесные сны о нас — о нас и о наших детях. Сны — это только сны: ложь, если знаешь правду. Света молчала. Мы оба молчали.
Я ждал. Света — нет, не знаю, возможно; может быть, она хотела, чтоб опровержение написал я. Вместе от нас, обоих, от неё и от себя. Я молчал. Заканчивался август, заканчивалось наше первое второе лето. В природе происходило что-то такое ей не свойственное — расцветали, допустим, те цветы, что цветут только в мае-июне, и пели отпевшие своё ещё весной птицы. Я молчал. После двадцать пятого августа наступило двадцать шестое, потом — снова двадцать пятое: лето явно не хотело заканчиваться моим молчанием и давало мне шанс успеть что-нибудь сделать. Я молчал. Жара усилилась так, что расплавила рельсы, поезда остановились, никто никуда не мог уехать, даже дети — с летних каникул домой. Я молчал. Просто сидел на месте и молчал.
А потом пошёл дождь, и Света уехала в Кременчуг. Кременчуг был от нас на полпути к Тихому океану.
О том, как я стал сексуальным маньяком
Тавтология всегда агрессивна.
Р. Барт, “Расин есть Расин”
Жывой журнал — это не то, что показывает вам Юрий Цаплин, жывой журнал — это то, что сейчас покажу вам я.
Когда вас вызывает к себе профессор Гайдаров — это значит будет просить денег. Давать денег ему нельзя: деньги развращают человека, а такого, как проф. Гайдаров, — вдвойне. Если бы я узнал об этом заранее, то сэкономил бы долларов пятьсот, а то и больше. Но один раз он меня вызвал не из-за денег.
— Я хочу поговорить о твоих отношениях с женщинами, — сказал Гайдаров.
Он защищался по Бальзаку, я — по Джойсу: и в самом деле, почему бы нам не поговорить о моих отношениях с женщинами? Давно пора.
— Нашей кафедры, — добавил Гайдаров. — Валя, Света, Оля. Теперь Нина?
Нет. Нина — это нет, повторенное три раза: нет — тяжёлым наркотикам, нет — ядерным испытаниям, нет — Нине Писаренко. Это “нет”, ставшее “никогда”.
— Никогда, говоришь? — переспросил Гайдаров. — А как же то, что она мне рассказала?
Ей тридцать три года. Её зовут Нина Писаренко. Она моя коллега по кафедре.
