Николас Борн - Фальшивка
12
Хофман на полную громкость включил радио. Быстрые аккорды, длинные переливы, трели, которым нет конца, бесконечная музыка, без пауз, одни и те же, одни и те же, одни и те же ни на миг не умолкающие звуки, они вьются, змеятся, сплетаются, они как нити, как струны, протянувшиеся и перевившиеся над головой, вокруг лба, паутина, опутавшая локти, залепившая глаза, – нервные раздражители, чуждые, незнакомые, в них так легко затеряться и так легко услышать голос дали.
Хофман гнал вовсю. Лашен бумажной салфеткой вытер пот со лба. Лихорадило не очень сильно, но жар не спадал. После завтрака напала такая слабость, что пришлось лечь, на минуту все вокруг сгинуло в зыбкой черноте, то ли морской, то ли небесной. Хофман позвонил и сказал: пора спускаться в холл, они же договорились о встрече, забыл он, что ли? – но он еще немного полежал, испытывая странное неопределенное ощущение, как будто тело до того ослабло, что уже не сопротивлялось всевозможным нелепым и навязчивым видениям фантазии. В глазах мелькали газетные заголовки, которые вроде бы никогда ему не встречались: «Civil war approaching the end?»[16] Он увидел, мелкие морщинки вокруг глаз, это были глаза Ясира Арафата, тот с огорчением смотрел на нож, его, Лашена, нож. Подумалось: наверное, воюющие стороны договорились о том, что будут по очереди нарушать перемирия. Ариана – он потонул в ее глазах – сказала: «Неужели мне не позволят взять ребенка, в ближайшее время! Скоро все дети в приютах будут детьми зачатыми и рожденными во время войны!» Опять позвонил Хофман: «Ну где ты торчишь? Я же, черт побери, жду тебя!» Он ответил: «Я мигом».
Хофман стоял посреди холла, рядом, на полу – сумки с фотоаппаратом, сменными объективами и магнитофоном.
– Да ты же бледный как покойник! – удивленно воскликнул он.
Лашен и сам чувствовал: бледный и внутри пустота. Хофман раздобыл напрокат машину – старый «мерседес» с пятнами ржавчины на дверцах и крыльях. Около часа ехали в сторону Триполи по шоссе над берегом, внизу виднелись скалы, словно припорошенные золотой пыльцой, ветряные насосы и мелкие бассейны, в которых добывали соль из морской воды. Хофман всех обгонял, подрезая на поворотах. Самое время спросить, как же удалось договориться о встрече, но невозможно было стряхнуть с себя вялость и ощущение чего-то зыбкого, зыбким будет вопрос, зыбким и ответ. Он сидел сзади, силой инерции прижатый к мягкому сиденью. Музыке нет конца, бесконечная музыка. А Хофман захватил-таки инициативу – странное дело, сейчас это не вызывало досады. Охота ему – пожалуйста, и все переговоры пускай ведет. Хофман махнул рукой в окно – смотри, Библос! – но Лашен устроился полулежа на заднем сиденье и не поднял голову, чтобы взглянуть на город.
Недалеко от Шекки они повернули, дорога пошла в гору, внизу на серпантине клубилась поднятая ими желтая пыль. Они проезжали селения, в тени дремали овцы и собаки, у входа в одну из хибар сидели патрульные, парни в штатском, но при виде машины они только подняли головы, а винтовки как лежали, так и остались лежать у них на коленях. Хофман рванул вовсю, и музыка тоже рванула в открытые окна. Захохотав, он обернулся назад – небритая физиономия, волосатые руки, крепко обхватившие руль. Лашен попросил сбавить скорость. Хофман поехал медленнее, закурил сигарету, бросил пачку в ящик для мелочей, где лежали паспорта и документы. За поворотом снова открылся вид на море – огромный, слепящий, искрящийся отблеск далеко внизу. Лашен подставил лицо встречному ветру. Самочувствие немного улучшилось, но щеки по-прежнему горели, пот высох, и кожу сильно жгло.
Они еще не увидели сам Эден, но впереди уже показались первые кедры, дорога поднималась выше и выше в горы, и все больше было кедров, потом вдоль дороги потянулись сады Эдена, сады на террасах, сады вокруг вилл. Хофман сказал: «Вот он, Эден, приехали». Дорога змеилась, петляла, скользила еще выше, и вдруг за очередным поворотом Хофман ударил по тормозам – впереди был полосатый красно-белый шлагбаум. С обломков скал на обочине поднялись трое в элегантных костюмах и темных очках. Двое, медленно подходя, небрежно навели стволы на машину, третий вытащил антенну радиотелефона и что-то буркнул в микрофон. Приказали выйти и предъявить документы. Хофману велели выключить мотор, он выключил, но прежде смерил тех троих долгим взглядом. Один из них открыл багажник, другой, едва отскочила крышка, наставил внутрь дуло винтовки. В багажнике были только рабочие инструменты, но Лашен испуганно вздрогнул. Эти трое источали опасность, утонченные до приторности, парфюмерно-сладкие токи. Белая кожа, изящные руки. На обломках камней, там, где они сидели, были расстелены носовые платки из тонкого полотна. Человек с радиотелефоном был в расстегнутой до пояса рубахе, на груди у него блестел серебряный крест. Документы вернули после того, как один из троих, с автоматом наизготовку, обошел и со всех сторон осмотрел машину.
– «Мерседес», – сказал он, не глядя на Хофмана.
Тот ответил:
– В чем дело? Не нравится?
– Не нравится. – Мужчина с досадой затряс головой, но смотрел при этом в сторону Эдена.
Другой постучал пальцем по своему телефону и сказал:
– Его превосходительство Тони ждет вас.
Городок оказался еще меньше, чем они с Хофманом предполагали, глядя на карту. От обстрела здесь, кажется, пострадал только один дом, все окна в нем были забиты досками. На малой скорости из конца в конец проехали весь город, Хофман опять включил радио, музыка заливала все вокруг, никуда от нее не деться. Улица лежала в тени, кое-где возле домов, редко, припаркованы машины, людей не видно. Можно подумать – сегодня воскресенье, тихий послеобеденный час. Хофман довольно быстро сориентировался. Всего на секунду замешкался, потом уверенно свернул в кипарисовую аллею, которая, плавно поднимаясь в гору, вела к высоким кованым воротам. За ними начинался парк. Ворота открылись, пропуская их машину. Дальше, слева и справа в траншее вкопаны в землю два «бэтээра»: стволы, смотровые щели, глаза Распятого на грубо приклепанных к броне крестах и глаза лениво потягивающихся людей в военной форме устремлены на ворота. Медленно проехали между стволами. Кипарисовая аллея вела дальше и упиралась в площадку с большим бассейном, сложенным из крупных камней, кусков здешней скальной породы. В ту минуту, когда они проезжали через ворота, в бассейне забил фонтан. Показалась и сама резиденция – кусочек боковой стены, но аллея не шла прямо к дому, так что целиком дом не был виден и в случае нападения или штурма вести прямой обстрел с аллеи было бы невозможно. Перед фасадом виллы опять открылась площадка, обсаженная пальмами, на ней стояло несколько лимузинов, черный «роллс-ройс» и броневичок, покрытый маскировочной сеткой, зачем – непонятно. Отсюда к дверям виллы поднималась широкая мраморная лестница. На верхней террасе, возле белого домика охраны, увешанного снаружи образами святых, сидел на табуретке охранник в камуфляжной форме, дремал, свесив голову на грудь.
Дверь чуть приоткрылась, и в щель выскользнули двое в бархатных безрукавках. Под мышкой у каждого в ременной петле – револьвер. Они ринулись к машине и рывком распахнули дверцы, а из виллы вышел третий, в светлой панаме, тот, для кого все это разыгрывалось. Снова обыск. Лашен был спокоен, хотя и вспомнил о пристегнутом к лодыжке ноже. А что тут, собственно, странного? Да, у него нож, на лодыжке, это, конечно, необычно; по какой причине пристегнул нож к ноге? – ладно, что-нибудь придумаем. Тем временем Хофмана обшарили с головы до пят. Его самого обыскали уже менее тщательно, при этом охранник смотрел ему в глаза, пока ощупывал подмышки, бедра, ноги с внутренней стороны. Опустился на колени. Если нож найдут, неловко будет только перед Хофманом. Стыдно будет смотреть ему в лицо, не очень-то и удивленное – ведь находка лишь подтвердит его мнение о тебе. Он облегченно вздохнул – обыск был окончен, мужчина поднялся с колен.
Впустили в дверь, провели в зал, где на всех стенах висели ковры с восточными орнаментами, точно в каком-то караван-сарае. В каждом углу – диваны и кресла с шелковой обивкой, стиль рококо. Пошли дальше, следом за охранниками с револьверами в ременных петлях, через раздвижную дверь в коридор, по обе стороны которого расположены комнаты. Много комнат. В конце коридора двустворчатая дверь, выходящая во внутренний двор. Вероятно, два боковых крыла дома пристроили позднее, как и замыкающую двор высокую каменную стену с мелкими зарешеченными оконцами. Прямо за стеной, как они узнали потом, был обрыв – отвесно уходящий вниз скалистый уступ. Подойдя к стене и выглянув в оконце, земли не увидишь, – лишь где-то далеко внизу светлело подножие горы, обвитое тонкой желтой петлей дороги.
Посреди двора был плавательный бассейн, на краю стояли шезлонги, топчаны, детские качели. С двух сторон в стенах были ниши, а в них столики с мозаичными столешницами – шахматными досками. Из открытого окна где-то на верхнем этаже доносились звуки фортепьяно.
