Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— Это зависит от того, что ты имеешь в виду, говоря «в твоей жизни».
— Сколько мужчин спали с тобой?
И добавил с сардонической улыбкой:
— Сто? Сто пятьдесят? Больше?
— Гораздо меньше.
— То есть.
— Я не знаю. Погоди…
Она и в самом деле стала старательно рыться в памяти. Видно было, как она шевелит губами, может быть, произносит шепотом цифры или имена.
— Семнадцать. Нет, восемнадцать.
— Ты уверена, что никого не забыла?
— Я думаю, что это все, да, все.
— Включая мужа?
— Извини. Мужа я не считала. Значит, получается девятнадцать, дорогой мой. Но если бы ты только знал, насколько это все не имеет никакого значения.
— Пошли.
Они повернули назад. Они были измучены настолько, что ног под собой не чувствовали, и не произносили больше ни слова, даже не пытались начать разговор.
Вашингтон-сквер… Провинциальные и пустынные улицы Гринвич-Вилэджа… А в лавке полуподвального этажа китаец гладил белье при ярком свете… Занавески в клеточку на окнах итальянского ресторана…
— Подымайся!
Он шел за ней, такой спокойный и холодный, что она ощутила дрожь в затылке. Он открыл дверь.
У него был вид, будто он собирается вершить правосудие.
— Ты можешь ложиться.
— А ты?
Он? В самом деле, что же он будет делать? Проскользнув за занавеску, он приложил свой лоб к оконному стеклу, слышал, как она ходит по комнате, различил скрип кровати, который та издает, когда на нее ложатся, но еще долго продолжал стоять, погруженный в свое печальное одиночество.
Наконец он возник перед ней и стал разглядывать ее так напряженно, что не дрогнул ни один мускул на лице.
Он прошептал одними губами:
— Ты…
Потом повторял, повышая каждый раз голос, и в конце концов перешел на отчаянный крик:
— Ты!.. Ты!.. Ты!..
Его кулак повис в воздухе. Может быть, через мгновение он смог бы взять себя в руки.
— Ты!
Голос его стал хриплым, кулак обрушился всей тяжестью, ударяя ее по лицу, один раз, два раза, три раза…
Вплоть до того момента, пока он не выдохся и не рухнул на нее, рыдая и прося прощения.
И она произнесла голосом, который, казалось, доносился откуда-то издалека, в то время как их соленые слезы смешивались на губах:
— Ах ты бедняга, дорогой мой…
6
Они встали очень рано, сами того не зная. Им казалось, что они спали целую вечность. На часы они и не подумали взглянуть. Кэй, раздвигая занавески, воскликнула:
— Поди посмотри, Франсуа!
Впервые с тех пор, как он живет в этой комнате, он увидел маленького еврея-портного не сидящим на большом столе, поджав под себя ноги, а как все люди тот сидел на стуле, старом, плетенном из соломы, который, наверное, привез откуда-нибудь из своей Польши или Украины. Облокотившись о стол, он макал толстые ломти хлеба в фаянсовую миску с цветочками и мирно смотрел перед собой.
Над его головой горела электрическая лампочка, которую он по вечерам подтягивал железной проволокой за мягкий провод так, чтобы она висела прямо над его рабочим местом.
Ел он неторопливо, торжественно, уставившись в стенку, где висели ножницы и выкройки из больших кусков серой плотной бумаги.
Кэй сказала:
— Это мой друг. Я хотела бы сделать ему что-нибудь приятное.
Это оттого, что они чувствовали себя счастливыми.
— А ты знаешь, что еще нет семи?..
И тем не менее они не ощущали никакой усталости, ничего, кроме огромного и глубокого блаженства, которое вызывало у них улыбку по самым пустяковым поводам.
Глядя на нее, пока она одевалась и наливала в кофейник кипящую воду, он размышлял вслух:
— Явно кто-то был вчера вечером у твоей подруги, поскольку мы видели там свет.
— Джесси никак не могла вернуться, это просто невероятно.
— Ты, наверное, была бы рада вернуть свои вещи, не так ли?
Она не решилась пока еще принимать то, что, она чувствовала, было всего лишь широким, великодушным жестом.
— Послушай, — продолжал он. — Я тебя провожу. Ты поднимешься, а я подожду внизу.
— Ты думаешь?
Он знал, что она опасалась встретить там Энрико или Рональда, как фамильярно она называла мужа своей подруги.
— Обязательно сходим.
Они направились туда так рано, что совершенно не узнавали улицы. Конечно, они оба проходили здесь не раз ранним утром, но тогда они не были вместе. У них, бродивших столько времени ночью по тротуарам и барам, складывалось впечатление, что они отмывают душу утренней свежестью еще толком не проснувшегося города, который совершал свой туалет.
— Видишь. Открыто окно. Поднимись. А я подожду здесь.
— Я предпочла бы, чтобы ты пошел со мной, Франсуа. Ты не против?
Они стали подниматься по лестнице, которая была чистой, но без роскоши, такая, какие обычно бывают в домах среднего достатка. Перед некоторыми дверьми лежали коврики, и служанка на третьем этаже натирала медную ручку, отчего вздрагивала ее грудь, подобная застывшему желе.
Он догадывался, что Кэй немного побаивается, ему же все казалось простым и ясным, как этот дом, совершенно обычный, благопристойный, без всяких тайн.
Она позвонила, и ее губы слегка дрожали, когда она смотрела на него, и чтобы чувствовать себя увереннее, она поспешно сжала его запястье.
Никакого ответа не последовало на ее звонок, который прозвучал в пустоте.
— Сколько сейчас времени?
— Девять часов.
— Ты позволишь?
Она позвонила в соседнюю дверь, и мужчина лет шестидесяти, в стеганом халате, с растрепанными волосами вокруг розовой лысины, открыл с книгой в руках. Он должен был немного наклонять голову, чтобы посмотреть поверх очков.
— Смотрите-ка! Это вы, барышня. Я так и думал, что вы зайдете со дня на день. Удалось ли Энрико с вами связаться? Он приходил вчера вечером. Спросил меня, не оставили ли вы своего нового адреса. Я так понял, что в квартире остались какие-то вещи, которые он хотел бы вам вручить.
— Благодарю вас, господин Брюс. Извините, что я вас побеспокоила. Мне нужно было убедиться, что приходил именно он.
— Есть ли новости от вашей подруги?
Как все это было банально, обыденно.
— Я не знаю, как так получилось, что у Энрико оказался ключ, — сказала она, когда они с Комбом вышли на улицу. — Или, пожалуй, догадываюсь. Видишь ли, поначалу, когда ее муж получил пост в Панаме и она обнаружила, что ей не подходит климат, Джесси поселилась в Бронксе. Она работала телеграфисткой в небоскребе на Мэдисон-стрит. Когда она встретила Энрико и в конце концов решилась — ибо, что бы ты ни говорил, а прошло пять месяцев, прежде чем между ними это произошло, — он настоял, чтобы она переехала сюда. Он, должно быть, платил за квартиру. Понимаешь? Я не знаю, как они там условились, но теперь я начинаю думать, что, наверное, и квартира была снята на его имя.
— Почему бы тебе не позвонить ему?
— Кому?
— Да этому Энрико, крошка моя. Поскольку у него ключ, а вещи твои в запертой квартире, то это совершенно естественно.
Он хотел, чтобы все было естественным. Так и получалось в это утро.
— Ты действительно этого хочешь?
Он пожал ей руку.
— Давай действуй.
Он сам, взяв ее под руку, отвел в ближайшее кафе. И только там она сообразила, что любовник Джесси никогда не приходит на работу раньше десяти часов, и они мирно сидели и ожидали, так мирно, что их можно было принять за старую супружескую пару.
Дважды она возвращалась ни с чем. В третий раз он увидел сквозь стекло, что она разговаривает, впервые вступает в контакт со своим прошлым, которое было на другом конце провода. Но она все время, пока говорила, не переставала смотреть на него и улыбалась ему робкой улыбкой, которой благодарила и как бы просила прощения за все сразу.
— Он сейчас сюда придет. Ты не сердишься? Я не могла поступить иначе. Он мне сказал, что схватит такси и минут через десять будет здесь. Он не мог мне подробно все объяснить, так как у него кто-то находился в кабинете. Но успел мне сообщить только то, что ключ ему принес рассыльный в конверте, на котором было написано имя Рональда.
Его интересовало, возьмет ли она его под руку в ожидании Энрико. Она это сделала вполне естественно и не раздумывая. Вскоре около них остановилось такси. Прежде чем подойти к машине, она посмотрела прямо в глаза своему спутнику, как бы обращаясь к нему с немой просьбой, и показала свои очень светлые глаза. Она явно хотела, чтобы он видел, какие они светлые, а легкой гримаской на губах она умоляла его о мужестве и снисходительности одновременно.
Он не нуждался ни в том, ни в другом, ибо почувствовал вдруг такую легкость, что с трудом сохранял серьезность.
Этот Энрико, этот Рик, о котором он столько всякого напридумывал, оказался совершенно ординарным человеком невысокого роста. Может быть, даже и не урод. Но такой банальный, примитивный! Энрико счел себя обязанным, принимая во внимание обстоятельства, броситься к Кэй немного по-театральному и с чувством пожать ей обе руки.
