Маруся Климова - Домик в Буа-Коломб
И Дима ему сразу же показался похожим на дипломата — у него ведь были такие до блеска начищенные ботинки и белая рубашка, и держался он так прямо — настоящий дипломат! Пьер немного завидовал Диме и вместе с тем восхищался им, потому что у него был опыт.
Дима стал для Пьера как бы тайным идеалом. Но, несмотря на это, Дима прожил у Пьера в доме всего пятнадцать дней, а потом Пьер написал ему на бумаге: «Дима, завтра ты уходишь, потому что приезжает Света!» Дима подумал, что это шутка, но Пьер был очень мрачный, не разговаривал с ним, отворачивался, ходил боком, к тому же спрятал телефон, который Дима, правда, все равно нашел потом в помойном ведре. Дима решил уйти на время, а потом, когда настроение у Пьера изменится, вернуться назад. Он не оставлял надежды навсегда поселиться во Франции.
* * *Пьер очень хотел оставить после себя потомство, этот вопрос занимал его постоянно, потому что уже скоро (а может, и не так скоро) он должен умереть, то есть это не называется умереть (Пьер никогда не употреблял это слово), а просто уйти, конечно, навсегда, а его ребеночек останется, он воспроизведет себя, как говорил его отец, который никогда не снимал с головы своей шляпы и часто, сидя на кухне, щупал пульс. В такие минуты лицо его обретало задумчиво-беспокойное выражение, он был ипохондриком. А потом он отправлялся на природу писать пейзажи, еще он рисовал валькирий, он изучал Вагнера и даже пел вместе со своей дочерью Эвелиной, облаченной в голубую тунику, и на волосах у нее была золотая ленточка…
На автопортретах он рисовал себе огромные кустистые брови, такие же брови были и у Пьера, они росли в разные стороны и напоминали траву, в которой Пьер собирался умереть, когда настанет его час. Он не хотел умирать в приюте, это его ужасало, он пойдет умирать за город, ляжет там в траву, никто не выливает туда помои, во Франции очень хорошо продумана система канализации. Он будет слушать пение птиц и спокойно умрет, как его мать и отец, которые лежат вместе в одинокой могиле на кладбище в Нормандии под прямоугольной плитой, украшенной сбоку скромным распятием.
Пьер ни разу не был на их могиле, впрочем, один раз он все же туда заглянул, по дороге он сорвал один цветочек — это был мак, и еще один — розовый, мохнатый — Пьер не знал, как он называется, он не разбирался в растениях — и проходя мимо, небрежно бросил их на плиту. Потом он прошел по всему кладбищу и ненадолго остановился перед могилой молодых солдат, погибших за Францию.
Пьера всегда раздражала эта комедия: сражайтесь за родину! Он сам был в Алжире на войне и из-за этого потом и попал в сумасшедший дом, он не мог вынести этого ужасного напряжения, и с тех пор стал пацифистом.
* * *У Димы в Ленинграде был сын, он женился очень рано, в девятнадцать лет, но его жена потом погрязла в наркотиках, как говорил сам Дима, да и он тоже одно время был наркоманом, даже сидел из-за этого в тюрьме, правда, Пьеру он сказал, что сидел из-за политики, потому что всегда был против коммунистов, и Пьер его очень жалел. Он говорил:
— У Димы есть опыт. Я уважаю этого человека.
У Пьера тоже был опыт, только он сидел не в тюрьме, а в психбольнице Святой Анны, но ему казалось, что это одно и то же. Диму переполняла энергия, он вообще не мог долго сидеть на одном месте, и почти все время приплясывал и пританцовывал, прищелкивая пальцами и что-то напевая. Дима все воспринимал всерьез, Маруся не сразу обратила внимание на эту его особенность, а зря. Однажды Денис в шутку предложил Диме ограбить магазин.
— А что? — тут же вдохновился Дима, — это совсем не сложно. — Он сел и сразу же стал рисовать план воображаемого ограбления:
— Мы заходим втроем в эту дверь, естественно, в масках, я впереди, она — посередине, ты — сзади, подходим к кассиру…
Потом Дима еще долго обсуждал с Марусей этот план, и так ей надоел, что она не знала, как от него избавиться. Однако вскоре его двоюродная сестра позвонила ему и по телефону сказала, что есть работа — ухаживать за старушкой, но родственники этой старушки хотят, чтобы за ней ухаживал человек верующий. Ход диминых мыслей тут же резко изменился.
— А что? — тут же заявил он Марусе, — я скажу, что я окончил духовный семинарий, и после этого ухаживал за своей бабушкой. Правда, она теперь умерла, но это не имеет никакого значения.
Потом от кого-то последовало предложение смотреть за детьми, и Маруся, как-то вернувшись домой, увидела, что Дима стоит на четвереньках посреди комнаты и заглядывает под стол и под диваны, приговаривая:
— А где же мой маленький гномик!
Оказалось, что он пытался играть с Юлей в прятки — готовился к работе с детьми. Юля же, заявив Марусе, что Дима — сумасшедший, ушла и заперлась в своей комнате. Однако эту работу Дима тоже не получил.
Дима знал, что Пьер собирается продавать свой дом. Однажды, когда Пьера не было дома, а Дима с Марусей сидели на кухне, в дверь позвонили. Оказалось, это пришла какая-то незнакомая дама, которая заинтересовалась домом Пьера. Дима встретил ее очень галантно, проводил наверх, а сам, стремительно перепрыгивая через несколько ступенек, спустился вниз на кухню к Марусе.
— Сколько стоит этот дом, только быстро? — задыхаясь, завопил он Марусе.
— Миллион семьсот тысяч франков, — ответила ему Маруся с некоторым недоумением.
— Значит так, сиди тихо и помалкивай, десять процентов тебе, остальное — мне! — выпалил Дима и так же стремительно бросился наверх к незнакомке.
Потом оказалось, что дама была торговым агентом фирмы, с которой Пьер заключил договор на продажу недвижимости, и была очень удивлена резко повысившейся ценой дома. Вскоре Пьеру пришло уведомление о расторжении договора.
Больше всего Диму занимал вопрос о том, как остаться во Франции, даже его мама говорила, что это единственная страна, где она хотела бы жить, и он решил добиваться политического убежища. Это было достаточно сложно, потому что власть коммунистов в Советском Союзе пришла к концу, да и самого Советского Союза уже как такового не существовало, и было невозможно доказать, что тебя преследуют и твоей жизни угрожает опасность.
— Что же мне делать? — в отчаянии спрашивал Дима у Маруси. — Обратно в эту вонючую страну я не вернусь.
— А ты скажи им, что ты гомосексуалист, и тебя за это преследуют, — в шутку предложила Маруся, — Ведь у нас еще в УК статью о гомосексуалистах никто не отменял, так что пока у тебя есть шанс.
Дима недоверчиво захихикал, потом вдруг вскочил и стал отплясывать бешеный танец, извиваясь всем телом, подергиваясь, прищелкивая пальцами и напевая что-то по-английски. Потом он успокоился, сел за стол и налил себе вина.
— Ты что? — спросила его Маруся.
Дима ничего ей не ответил, и стал тут же рассказывать ей про свою жену — какая она сволочь и его совершенно не понимает. Потом, порывшись в карманах, достал оттуда горсть орехов, стал разгрызать, и, доставая изо рта уже разгрызенные, галантно предлагал Марусе. Марусе было неудобно отказываться, и она, чтобы не обижать Диму, съела пару орехов, правда, предварительно их обтерев.
* * *На следующее утро Дима встал рано, когда все еще спали, и куда-то ушел. Он никому ничего не сказал, но он так делал всегда, поэтому никто особенно не волновался. Правда, ночевать он не пришел, но Пьер не придал этому ровно никакого значения.
— Гуляет, — хихикая и подмигивая Марусе сказал он, когда она спросила у него, где же Дима. На следующий день Димы тоже не было, и тут Пьер заволновался:
— Черт! Где же Дима? Может быть, его забрали эти проклятые лягавые? В нашей сволочной стране можно ждать чего угодно!
Но вскоре он выпил, успокоился и забыл про Диму.
Дима явился лишь на третий день, рано утром — грязный, небритый и измученный. Оказывается, под влиянием марусиных слов, он решил объявить себя гомосексуалистом.
Вообще, Дима в частных беседах отрицал, что он гомосексуалист, хотя и признался как-то Марусе, что на зоне ходил среди «петухов» или «опущенных», что одно и то же. И тут он все же решился открыто объявить о своей сексуальной ориентации, а если от него потребуют доказательств, он сможет сказать, что в России у него остался друг, которому он хранит верность.
Дима решил организовать акцию — подняться с плакатом на Нотр-Дам. На плакате он написал: «Французы! Помогите гомосексуалисту из ГУЛАГа!» Он залез со своим плакатом на Нотр-Дам и устроился между башенками снаружи, это место он облюбовал уже давно, еще когда приходил в первый раз, чтобы составить план действия; там он простоял примерно полчаса, но его никто не замечал. Он продолжал мужественно стоять и к концу двух часов ожидания ужасно замерз, к тому же плакат порвался на ветру. Дима от холода стал приплясывать и прищелкивать пальцами: он изображал то гитариста, то ударника, то певца, и даже спел несколько фраз по-английски хриплым голосом, он так разошелся, что едва не упал вниз, но зато почувствовал, что согрелся. Сзади он услышал какое-то шуршание и обернулся: за ним остолбенев от изумления наблюдал седой человек в форменной фуражке со связкой ключей в руке, очевидно, это был сторож. Через какое-то время сторож, заикаясь, произнес:
