Анна Мосьпанов - Круглые кубики
Полина Петровна подлила в чашку еще чаю, отрезала кусок белого хлеба, густо намазала вареньем.
– Ты чего не ешь-то совсем? Они с дедом твоим, конечно, Маши с Лешей старше были намного, да только не мешало это дружбе. Сын у них рос, у Маши с Лешей, – Сашка. Хороший пацаненок. Башковитый такой, до всего любопытный. Там, в тайге-то, в городке военном, развлечений немного. Но мальчишка в библиотеке у матери книжки все детские перечитал. Особенно любил про Тимура и его команду…
«Откуда Полина знает такие подробности? – снова мелькнула странная мысль. – Не мог же ей дедушка так вот в деталях все рассказывать. Какие книжки этот мальчик читал, кто куда кадку с капустой таскал. Такие детали можно знать только в одном случае – если человек сам присутствовал при описываемых событиях. Но это же невозможно! Где мы сейчас, где больница и где дедов гарнизон. И лет сколько прошло…»
Мысль мелькнула, но не успела оформиться. Да и не было у меня еще достаточного жизненного опыта, чтобы самостоятельно делать серьезные выводы. А Полина продолжала рассказывать, попутно с аппетитом уплетая очередной кусок хлеба с вареньем. Неудивительно, что она таких габаритов. Столько сладкого…
– Однажды Леша попал к деду твоему в медсанчасть. Отравился чем-то. Живот крутило. Дедуля твой его посмотрел, да и оставил понаблюдать до утра. А у него же там всякий народ лежал тогда. Старлей один со сломанной ногой, еще один умник – пропорол руку себе на учениях, еще кто-то. Ну и Леша, значит.
Зазвонил телефон. Полина Петровна с кем-то разговаривала, а я механически помешивала ложечкой сахар в давно остывшем чае и никак не могла понять, что именно меня беспокоило в ее рассказе. Что-то пугало, что-то зловещее и… колючее. Другого слова и не подобрать. Именно колючее. И, конечно, сам факт, что старшая медсестра подмосковной клиники так прекрасно осведомлена о том, что происходило много лет назад в непролазной тайге, нагнетал страху. Даже не страх это был, а некое безотчетное ощущение тревоги. Я жаждала кульминации. И она не заставила себя ждать.
– А Сашка, сынок, весь вечер около отца там крутился… – положив трубку, Полина Петровна продолжила повествование именно с того места, на котором остановилась три минуты назад. – Отец с ним в шашки играл, рисовали они там что-то. В тот вечер в клубе концерт был. Гастролеры заезжие из «Ленконцерта». Для тайги – событие космического масштаба. И все были там. Все-все, и дед с бабкой твои, и Маша. В медсанчасти осталась одна медсестра. Дедушка твой наказал если что – сразу звать. Но тяжелых не было, и ничто, как говорится, не предвещало…
Смутная мысль, которую я все это время пыталась поймать, начала приобретать отчетливые формы, но додумать я снова не успела. Полина меня опередила.
– На-ка, вот тебе еще кипяточку. Давай этот чаек мы выльем, раз ты так заслушалась, и свеженького заварим. – Она поставила передо мной новую дымящуюся чашку. – Поздно вечером – уж часов десять, наверное, было, концерт еще не закончился – Маша выскочила из клуба. Бог, видать, помог, а может, еще кто… что ее понесло в медсанчасть – не знаю. Она ж на другом конце городка находилась. Как будто подтолкнул кто-то.
– А откуда вы все это знаете? – наконец решилась я, но Полина проигнорировала мой вопрос. Словно не услышала. Второй раз спрашивать я не стала.
– По пути, пока бежала через лес, мимо казарм, увидела зарево. Как она ноги не переломала в этом буреломе – непонятно. Когда Маша примчалась в санчасть, старенькое бревенчатое здание уже полыхало вовсю. Рушились перекрытия, треск стоял такой, что… ох, погоди-ка, что-то я…
Полина вдруг побагровела, на лбу выступила испарина, я даже испугалась за нее.
– Полина Петровна, плохо вам? Может, позвать кого-нибудь? – Я вскочила, чуть не опрокинув на себя крутой кипяток, подбежала к медсестре, расстегнула пуговички идеально накрахмаленного халата. Что там еще делают-то в таких случаях? Окно надо, наверное, открыть. Да, окно.
Распахнула настежь оба окна, снова подбежала к женщине, прыснула на нее холодной водой из тяжелого плохо промытого графина.
– Спасибо, Микуш, нормально все уже. Уф, даже не думала, что… Ну ладно. Чего ж, бывает. – Лицо Полины Петровны постепенно приобретало естественный оттенок. Она уже спокойно дышала и даже испарина куда-то пропала.
– Короче говоря, Маша, не рассуждая, кинулась в дом. Перед тем, как вбежать, сорвала с себя плащик, макнула в стоящую у входа бочку с дождевой водой. Вот и все спасение. В коридоре наткнулась на медсестру, которая выволакивала старлея с переломанной ногой. Сам-то он только ползти мог. Вдвоем вытащили его. В дыму заметались, заголосили. Леша выскочил откуда-то, на руках – женщина, жена политрука нашего. У нее что-то там с желудком было. Погоди, Мика, сейчас…
Я слушала Полину Петровну с открытым ртом и даже думать боялась о том, что будет дальше.
– Женщины вместе с Лешей бегали туда-сюда, искали оставшихся. «А где Сашка-то?» – спохватилась Маша. Леша только руками развел. «Он все время рядом со мной сидел, мы в шашки играли. А потом я, видать, в сон провалился. А проснулся уже от треска. Даже сообразить не успел, что и как. Вскочил и кинулся людей искать». Ты слушаешь, Мика? – Полина Петровна теребила меня за плечо.
Я сидела как замороженная. Перед глазами мелькали дикие картинки – горящее деревянное здание медсанчасти посреди тайги, Маняша, Маша то есть, в мокром плащике, неизвестная медсестра. И маленький мальчик с октябрятской звездочкой, который был тоже где-то там, внутри.
– …выбравшиеся – те, кто мог ходить, побежали за подмогой. Когда к зданию медсанчасти подоспели солдаты, было уже поздно. На обуглившейся траве они застали нескольких пациентов, находящихся в полушоковом состоянии, и раскачивающуюся из стороны в сторону Машу – черную от копоти, со следами ожогов на руках и лице, без бровей и ресниц. Ее крепко обнимала медсестра – тоже обгоревшая, но в меньшей степени.
– Медсестра – это вы, Полина Петровна? – Я уже знала ответ, и от этого знания было так страшно, что хотелось немедленно укутаться во что-то теплое и никого не видеть. Потому что и на следующий свой вопрос я уже знала ответ. Но остановиться не могла.
– Я девочкой совсем была. Только училище окончила. Отец у меня в той же части служил. – Полина Петровна снова закурила – на этот раз за столом, не потрудившись даже отойти к окну. – Проводка там старая была. Замыкание – и все. Вспыхнул домик как горстка хвороста сухого.
– А Саша, мальчик Саша?
– Сашу так и не нашли. То есть нашли позже, но… Мик, мне тяжело об этом говорить. Леша бегал внутрь раз пять. Выскочит, голову в кадку с водой – и снова туда. Угорел он сильно. А Машу я держала в это время на улице силой. Мы с еще одним офицером в четыре руки. Она невменяемая совсем была. Выла, руки себе выкручивала, ногу мне всю искусала в кровь. Ужас был…
Полина Петровна отвернулась. Ее полные плечи тряслись крупной дрожью. Я сидела в оцепенении, не зная что сказать.
– А Леша, муж Маши? – В свои семнадцать, или сколько там мне исполнилось, я была еще совсем ребенком и верила в сказки. А в сказках обязательно должен быть счастливый конец.
– Леша… Леша застрелился через три дня. Там кошмар потом был, Мика, в части. Комиссия приезжала из области, головы полетели, погоны посдирали.
Деда твоего на ковер вызывали неоднократно. А что он мог? Он уж года два как писал об аварийном состоянии здания, да только кто его слушал. А тут еще Алексей застрелился. Не выдержал, значит, Сашенькиной смерти и того, что Маша…
– А Маша с тех пор такая? – Почему-то сел голос. Губы пересохли, а из горла вылетали только шипящие звуки. Словно гласные все отменили, и остались только сухие, как наждачная бумага, обесцвеченные отдельные согласные, никак не складывающиеся в нормальное предложение.
– Маша с тех пор… с той ночи… не произнесла ни одного внятного слова. Только мычание и улыбка эта дикая. И психиатрам ее показывали, и невропатологам, а толку-то? Кто-то говорит, отравление угарным газом. Гипоксия была. Другие утверждают, посттравматический синдром. Ничего нельзя сделать. Она же все понимает, Мик. С ней вполне можно объясниться. Только не говорит и вот, видишь, моет все. Ей все время вода мерещится. Точнее, ищет она воду везде.
– А хлорка почему? – я говорила шепотом, будто боялась потревожить находящуюся на другом конце отделения Маняшу.
– Да кто ж знает? Дедушка твой думает, что это она очищает все вокруг. И себя очищает. А там уж кто знает. – Полина помолчала, сделала глоток воды. – Мика, ты взрослая девушка уже. Знаю, что спросить хочешь. Я деда твоего боготворю. Только это не то, что ты думаешь. У них с бабушкой твоей такой союз – такие только ангелы благословляют. Никому не встать между ними.
– Да, Полина Петровна, я же…
– Мика, я ж не девочка, вижу по глазам, что ты думаешь. Дед, когда демобилизовался, взял нас с Маняшей с собой в Москву. В Подмосковье, в смысле. Я все равно там оставаться больше не хотела – все меня там угнетало. А Маняша, Машенька то есть – она вообще одна осталась. Дед с бабушкой забрали ее с собой. Дедушка твой испытывал страшное чувство вины. Все переживал, что не настоял на ремонте медсанчасти. И Маняшу он, конечно, бросить там, в гарнизоне, не мог. Чувствовал себя ответственным за нее.
