Джон Уэйн - Спеши вниз
Но Чарлз все же не сдавался, и бывали минуты, когда он чувствовал мимолетные признаки былой бодрости и душевного здоровья. Тогда он с головой уходил в практические дела, не давая себе отдыха, работал и все время вносил всякие усовершенствования в отопление и освещение чердака, так что в конце концов там стало почти уютно. Когда душный чад керосинки и мягкий свет искусно затененных абажурами ламп встречали его в штормовой зимний вечер и он мог растянуться и ни о чем не думать, в то время как Бетти чинила какую-то одежду, а Фроулиш дремал в своем углу или возился с рукописью, Чарлз чувствовал себя почти в безопасности.
Почти, но не совсем, даже в эти лучшие минуты. А худшие были неописуемы. Иногда ощущение одиночества было так остро, что все в нем взывало не о помощи, не о свершении надежд, но просто о какой-нибудь иной боли. Как бы охотно он сменил свои душевные муки на любые физические страдания!
Наконец как раз в тот день, когда Эрн задал свой вопрос, Чарлз капитулировал. Он снова надел свой лучший костюм и отправился в «Гранд-отель» справляться о ней.
Оказалось, что это легче легкого. Бармен Дубовой гостиной охотно принял приглашение распить с ним рюмочку и в разговоре рассказал все, что требовалось.
Да, это мистер Родрик и его племянница. Они часто бывают здесь. Мистер Родрик — директор одной из здешних фабрик; после многих лет, проведенных в постоянных разъездах по делам фирмы, он совсем недавно поселился в Стотуэлле. Бывал он и в Америке и на континенте. Племянница — сирота, которую мистер Родрик, как и подобает богатому холостому дядюшке, воспитал, а теперь, когда образование ее закончено, взял к себе в дом. Чарлз покинул Дубовую гостиную опечаленный, но и странным образом воодушевленный. Безнадежность его позиции обозначилась еще явственней: он никогда не получит доступа в социальную среду мистера Родрика и уж тем менее в его дом. Кроме того, бармен рассказал, что Родрики проводили много времени в Лондоне и Париже, в Швейцарии и на Капри. Откуда же эта беспочвенная надежда? Отчасти потому, что самая безнадежность порождала в тайниках его сознания какой-то ритмический импульс, невнятно, но настойчиво твердивший: «И невозможное сбывалось! И невозможное сбывалось!»
Снег шел, подмерзал, таял и снова шел. Удручающая тьма в нем самом была под стать окружавшему его мраку, точно так же, как семена пьянящей радости предвещали еще скрытые силы новой весны. Перепробовав разные болеутоляющие — вино, кинофильмы, детективы, — Чарлз убедился, что единственным средством хоть сколько-нибудь облегчить сжигающую его лихорадку было раствориться в одиноком созерцании природы. Значит, все-таки было что-то в старом сентиментальном хламе! И еще раз он находил угрюмое удовлетворение в тех иронических уроках, которые преподавала ему жизнь. Невыносимые прозаизмы Вордсворта, розовая водица Шелли и других содержали правду, которая была важна и помогала жить теперь, когда он очутился в беде, тогда как всякие «передовые» произведения, когда-то приводившие его в восторг, поблекли и изгладились из его памяти.
Он по дешевке купил заржавевший велосипед и все с большей охотой уезжал на нем за город, находя утешение в монотонном поскрипывании стершихся педалей и в безмятежно горьком молчании полей и лесов. Не разбирая направления и цели, он наугад вертел рулем; с наступлением темноты он зажигал фонарик и угрюмо катил дальше. Это было действенное лекарство, и он прибегал к нему, как только позволяла работа.
Как-то субботним вечером он оказался милях в десяти от дома на глухом сельском проселке. Темноволосая головка так настойчиво и жестоко преследовала его последние дни, что он готов был решиться на любое действие, даже самое отчаянное. И, пока его велосипед, скрипя и дребезжа, катил мимо набрякших от влаги придорожных кустов, он прикидывал, что же ему делать. Обратиться к мистеру Родрику с просьбой устроить на службу, работать за пятерых, стать каким-нибудь управляющим, получить доступ в его социальный круг и на законном основании ухаживать за его племянницей? По мере того как плелась эта небылица, его насупленные брови разглаживались в мягкой усмешке. Уж не говоря о том, что он по всему складу своему не способен был не только подняться до высот индустриального предприятия, но даже быть нанятым в одно из них, — ему ясна была невозможность даже на пределе отчаяния и горя подавить последние остатки гордости и признать, что он примиряется для себя с жизнью Тарклза. Кроме того, чтобы стать видной фигурой в предприятии, потребуется не меньше десяти лет, а тем временем девушка, конечно, будет просватана, и ему останется на выбор либо покинуть фирму, либо стать свидетелем ненавистного успеха домогательств другого. Его прямо-таки перекосило от отвращения при одной мысли об этом, велосипед его свернул на самую середину дороги, и сейчас же за его спиною раздался задиристый автомобильный гудок. Какой-нибудь проклятый плутократ! Какой-нибудь жирный боров с туго набитыми карманами! Что ему стоит добраться до Родриков и, чего доброго, произвести впечатление на девушку! Свободный от власти денег и социальных уз, Чарлз в гневе обернулся, чтобы как следует выбранить обгонявшего его автомобилиста и излить на него ненависть обладателя дряхлого велосипеда к владельцу исправной автомашины.
Он обернулся, но не выругался, а в крайнем изумлении глядел на проезжавших. Они его не замечали: мужчина не отрывал глаз от дороги и шевелил губами, видимо, что-то говоря, а женщина, сидевшая с ним рядом, внимательно смотрела ему в лицо.
Женщина была Бетти. Мужчина — Роберт Тарклз.
Чарлз даже перестал вертеть педали. Велосипед остановился. Он слез и аккуратно прислонил его к стволу дерева. Ему надо было немного постоять, подумать. Он и сам прислонился к каким-то воротам. Две коровы глядели на него подозрительно.
Это был Беттин день, тот самый день недели, в который она посещала свою престарелую эксцентричную родственницу и получала от нее «пособие». Конечно, теперь выдумка эта казалась ему смехотворной, неправдоподобной. Почему же он принимал ее раньше за чистую монету? Ответ возник без промедления. Потому что она всегда возвращалась с деньгами. Ему и в голову не могло прийти, что, задумай она обманывать Фроулиша, это могло принять форму торговли собой, притом за наличные. Но ведь это же ясно! У Бетти бесхитростный, прямолинейный ум; или, говоря точнее, вся совокупность рефлексов и элементарных представлений, заменяющих ей разум, бесхитростна и прямолинейна. Им с Фроулишем надо жить, питаться, иметь кров и очаг. Случайно натолкнувшись на Роберта Тарклза, она решила, как и многие молодые женщины решали каждый день на протяжении всей истории человечества, что тут источник материального благополучия. А ему, со своей стороны, должно быть, наскучила каждодневная постельная диета в обществе кислоглазой сварливой супруги. Единственная разница между этой интрижкой и миллионами ей подобных была в простоватости и прямолинейности Бетти. Обычная девушка ее типа не отважилась бы на такую торговлю собой за наличные, хотя не задумалась бы принимать плату в едва прикрытой форме: содержание, угощение, платье, дорогие подарки. Без сомнения, Тарклз с готовностью предложил бы ей нечто подобное и, конечно, был в высшей степени шокирован, когда она настояла на прямой оплате наличными, сказав — а она, конечно, и это сказала, — что нуждается именно в таком вознаграждении, чтобы кормить нескладного чудака, который ей по-настоящему дорог. Она одержала победу, а плодами этого пользовалось все чердачное трио.
Мысль об этом была подобна молниеносному сокрушительному удару. Чарлзу никогда и в голову не приходило стыдиться Бетти или осуждать ее; добросердечная шлюха никогда и не претендовала на большее, и жизнь ее проходила на моральном уровне тысяч и тысяч женщин, которые обозвали бы ее непристойным словом. Что потрясло Чарлза, что и в этой зимней стуже вызвало на его лбу капли холодного пота, было сознание провала его собственной попытки вырваться из сети. Он решительно отвернулся от мира робертов тарклзов, он торжественно объявил, что обойдется без их похвалы и поддержки, он оборвал все попытки сблизиться с девушкой, воспоминание о которой и теперь озаряло его существование, сделал это, чтобы не войти вместе с нею в мир Тарклза, а теперь начал с того, что включил свое имя в платежную ведомость того же Тарклза. Конечно, без ведома обеих сторон, но включил. Он стал паразитом того самого мира, который так ненавидел.
Но, может быть, все это неправда? Чарлз вскочил на велосипед и сломя голову покатил по дороге. Он должен догнать их и все выяснить. Конечно, все это не так. Роберт просто подвозил ее к обиталищу старухи тетки. Может быть, и у него тоже в том селении живет старая тетка.
И все время Чарлз знал, что это правда. Он видел на лице Тарклза самодовольную гордость собственника. И сознание этого доводило его до исступления, потому что чем, как не исступлением, можно было объяснить попытку на велосипеде догнать автомашину.
