Василий Аксенов - Круглые сутки нон-стоп
Иностранцу, однако, иногда кажется странным смешение понятий «стандарт» и «тоталитаризм». Вот примеры.
Диснейленд? Тоталитаризм. Рекламы по телевидению? Тоталитаризм. Скоростные закусочные «Кентакки фрайд чикен» и «Джек ин зе бокс»? Тоталитаризм. И так далее.
Так ведь полезные же, удобные вещи и цыплята эти жареные, всегда горячие, с корочкой, мгновенно к вашим услугам, и объявления, и проч… – скажет иностранец.
А кто вам сказал, что тоталитаризм неудобен? Он очень уютно вас расслабляет, размягчает и даже полезен для метаболизма – быстро возразит американский интеллигент.
Есть, однако, весьма и весьма серьезные «неполезные» вещи, по которым бьет эта социальная критика. Например, смог.
Смог – это тоталитаризм, говорят вам, и вы, привыкший уже к этому словечку, только усмехаетесь. Все, что связано со смогом в Лос-Анджелесе, вам, жителю Садового кольца, кажется преувеличением. Газеты каждый вечер сообщают процент вредных газов, углерода, фтора в воздухе, но вы, урбанист, не чувствуете в воздухе Лос-Анджелеса ничего особенного, вы даже с некоторой странной гордостью заявляете: у нас, ха-ха, ничуть не чище!
Однако дело тут даже не в процентах фтора, а в том, что этих процентов на фривэях Лос-Анджелеса могло совсем не быть. Американцы говорят, что в стране давно уже изобретены паровые и электрические двигатели, не загрязняющие воздух, но автомобильные гиганты в стачке с нефтяными концернами закупают все подобные изобретения и проекты, кладут их в сейфы и держат под секретом. Значит, ради прибылей и весьма сомнительных политико-экономических расчетов пренебрегают здоровьем людей – да, вот это уже настоящий тоталитаризм!
Еще более серьезное, как я понимаю, дело – банки. За два с половиной месяца жизни в США я так и не смог разобраться в системах финансирования и субсидирования, хотя много раз был свидетелем разговоров на эти темы. То ли системы эти слишком сложны, то ли сказывалась моя врожденная финансовая бездарность, или то и другое вместе. Однако я усек, что банки являются в этой стране не только финансовыми органами, не только хранилищами денег и уж не сберкассами, во всяком случае.
Банки, как мне кажется, образуют как бы костяк американского общества, но наряду с этим они действуют и деструктивно, разрушая основы духовной жизни и унижая американское понимание свободы. Они, банки, как рассказали мне, собирают информацию о своих клиентах!
Они собирают информацию не только о доходах или деловых качествах, но также и об образе жизни, а может быть – чем черт не шутит! – и об образе мысли? Таким образом, банки становятся как бы соглядатаями, хмурыми незримыми патронами, на которых средний шаловливый (как все средние) гражданин волей-неволей должен озираться.
Это уже, конечно, очень серьезный тоталитаризм, и с ним американская интеллигенция не хочет мириться.
В менее серьезных, но частых проявлениях тоталитаризма то и дело на глазах американца происходят столкновения различных социально– психологических противоречий.
Вот, например, феномен моды. Мода всегда начинается с попытки вырваться за частокол, за флажки, за зону, но почти мгновенно после прорыва зона расширяется и поглощает смельчака. Я уже касался частично этой проблемы в главе о хиппи.
Однако чего же здесь больше, что превалирует: жадные щупальца стандарта или массовый выход за условные изгороди?
Мне нравится современная мода калифорнийцев, ибо главная ее тенденция – отсутствие строгой моды. Какие бы линии ни диктовали парижские законодатели Диор, Карден и прочие, калифорнийский люд с этими законами мало считается. Пестрота толпы в Эл-Эй просто удивительная.
Я мало там ходил в театры, потому что все вокруг меня было спектаклем, но однажды отправился на оперу «Jesus Christ Superstar» в ультрасовременный «Century-City». Были некоторые колебания по поводу галстука – надеть ли? С одной стороны, галстук – это все-таки некоторый конформизм, но с другой стороны, все-таки театр же. Вспоминался Зощенко. Придя, убедился, что колебания были совершенно напрасными: с одинаковым успехом я мог надеть галстук или не надеть галстука.
Вокруг меня на дне прозрачного космического колодца прогуливалась театральная публика: высокая черная красавица-газель в богатых мехах, а с ней белый парень в мешковатых джинсах, денди в бархатном смокинге и девушка в маечке спортклуба, пиджачные пары, и дерюжные хламиды, и просто рубахи с расстегнутыми воротниками, мини-юбки и длинные платья, напоминающие слегка ночные сорочки, а одна дама, вполне еще молодая, но не вполне уже стройная, была просто в пляжном костюме-бикини с наброшенной на плечи черно-бурой лисой.
Однажды я все-таки почему-то нацепил галстук и пришел в нем на лекцию. Что-нибудь случилось, заволновались студенты, что-нибудь сегодня особенное? Нет-нет, господа, не волнуйтесь, просто такое настроение, просто сегодня с утра я показался себе человеком в галстуке. Так я объяснил им свой вид и был прекрасно понят.
Калифорнийцы заменили понятие моды понятием beautiful people. Разумеется, в понятие это входит не только манера одеваться, но и манера разговора, отношений, весь такой слегка подкрученный, такой чуть-чуть игровой трен жизни. Меня вначале эта манера слегка озадачивала, я не мог понять, что многие люди в этом странном городе чувствуют себя слегка вроде бы актерами, вроде бы участниками какого-то огромного непрерывного хеппенинга.
Вот однажды заходим мы с Милейшей Калифорнийкой в маленький магазинчик на Сансет-стрип. Мы едем в гости и нужно купить хозяйке бутылочку ее любимого ликера «мараска».
В магазине пусто. Играет какая-то внутристенная музыка. Красавец продавец с соломенными выгоревшими волосами приветливо улыбается:
– Хай, фолкс!
– У вас есть сейчас «мараска»? – спрашивает М.К.
– Мараска? – Красавец вдруг мрачнеет, как бы что-то припоминает, драматически покашливает. – Боюсь вас огорчить, леди, но Мараска уже неделю не заходила.
– ?
– Да-да, просто не знаю, что с ней стряслось. Мы все весьма озабочены. А вы давно ее не видели?
– У вас есть, однако, ликер «мараска»? – терпеливо спрашивает М.К.
– О, леди! Вы спрашиваете ликер? – радостное изумление, восторг. – Этот всегда в наличии.
На прилавке появляется маленькая черная бутылочка. Цена ерундовая – доллар с полтиной.
– Все? – спрашивает М.К., глядя прямо в глаза красавцу.
– Да, это все, – вздыхает продавец.
– А завернуть покупку?
– О, леди! Быть может, вы сами завернете?
Продавец патрицианским жестом выбрасывает на прилавок кусок прозрачного изумрудного целлофана.
– Вы полагаете, что я сама должна завернуть?
– Леди, это было бы чудесно!
Совершенно доверительно – свои же люди – продавец подмигивает мне: вот, мол, сейчас будет хохма!
Милейшая Калифорнийка, слегка – слегка! – сердясь, неумело заворачивает покупку. Получается довольно уродливый пакет. Продавец с маской страдания на лице останавливает ее:
– О, нет-нет, мадам (теперь уже почему-то по-французски), мы не можем этого так оставить. Это было бы вызовом здравому смыслу. Позвольте уж мне вмешаться.
На сцене появляется теперь огромнейший, в пять раз больше первого, кусок целлофана изумительной красоты. Продавец превращается в художника, он демонстрирует нам вдохновенный творческий акт превращения прозрачной пленки в огромный замысловатый букет, подобие зеленого взрыва. Он что-то бормочет, отходит, смотрит издали на свое творение, возвращается, добавляет еще ленточку, еще цветочек. Наконец, скромно потупив глаза и как бы волнуясь:
– Пожалуйста, леди. Готово.
Мы выходим.
– Сан ов э бич! – смеется М.К.
– Пьяный, что ли? – предполагаю я.
– Да нет, просто играет. Здесь много таких, с приветом…
«Бьютифул пипл» не имеет возрастных границ. Вы можете увидеть шестидесятилетних джентльменов в джинсах «кусками», в вышитых рубашках, с бусами на груди. Они садятся за рули спортивных каров и гонят куда-то, и по лицам их видно, что они явно еще чего-то ждут от жизни.
Кстати говоря, вот именно это ожидание «чего-то еще», это выражение типично для калифорнийцев. Чего-то еще, чего-то еще… Это, однако, не жадность, а готовность к чудесным поворотам судьбы.
Есть в США тип мужского населения, который называют tough guys. «Таф гай», «жесткий парень» – это мужчина средних лет с крепко очерченным лицом, неизменный герой коммерческих реклам.
Разумеется, как тип, принадлежащий к стандарту или даже, если хотите, к тоталитаризму, «таф гай» весьма уязвим для критики, но я сейчас хочу показать и некоторые положительные стороны этого образа. Кажется, не раз уж, говоря об Америке, я подчеркивал, что многие явления в современном мире имеют и положительные и отрицательные свойства. Сейчас о положительных, а может быть, даже и несколько поучительных контурах одного из американских мифов, именуемого «таф гай».
