Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 1. Орден желтого флага
— Тайну удавалось сохранить именно потому, что этот мир не был реальным до конца. Туда не попадали по собственной воле. Поэтому слава Месмера росла, но истинное содержание его опытов не было известно за пределами круга посвященных. Люди знали лишь то, что участники опытов Месмера переживают удивительные видения. У него появилось огромное количество имитаторов, строивших похожие чаны с железными электродами, подключенными к лейденской банке. Шарлатаны били током своих подопечных — обычно буржуа среднего достатка, — гипнотизировали их, вызывали у них грубые галлюцинации и объясняли, что это и был magnetisme. Для большинства клиентов из мелкого дворянства и буржуазии «месмеризм» был просто экзотическим способом приобщиться к высшей социальной касте…
Следующая фреска изображала здание в разрезе — во всех его этажах, в одинаковых тесных комнатенках возле чанов с электродами сидели люди, явно не относящиеся к сливкам общества. Это была, судя по всему, перерисованная и раскрашенная старая карикатура.
— Для шарлатанов и имитаторов «месмеризм» стал набором легко воспроизводимых эффектов — смесью примитивного гипноза с тем, что сегодня назвали бы шоковой терапией. Многие врачи и авантюристы пытались самостоятельно лечить магнетизмом больных. И небезуспешно — некоторые действительно исцелялись от неврозов. Что касается безумных галлюцинаций и видений, то в них у месмеристов полусвета, — Смотритель выделил последние слова насмешливой интонацией, — тоже недостатка не было, поэтому слухи о невероятных событиях никого не удивляли. В известном смысле название «животный магнетизм», как окрестили профанную часть месмеризма, очень подходило — толпу, как стадо баранов, подвели к фальшивым воротам, хотя настоящий вход в тайну был совсем рядом…
Я услышал звон колокольчика. Он раздавался где-то близко — но точного места я определить не мог.
Смотритель повернул голову, и я увидел появившийся в стене проход. Мне показалось, что Никколо Третий открыл его движением головы, зацепив взглядом часть стены и заставив ее отъехать в сторону.
В открывшемся коридоре стояли двое монахов в полевых рясах. У одного на голове была черная треуголка с золотым позументом — парадный атрибут Смотрителя. Бритую голову второго покрывали вытатуированные букли парика, как принято у монахов Желтого Флага. Он держал две связки прутьев с торчащими из них топориками.
Это были знаки достоинства Смотрителя — фасции. Раньше я видел их только на парадных портретах. Они заключали в себе эссенцию власти, и молва приписывала им неизъяснимые мистические силы (в народе верили, что прикосновение к ним лечит экзему). В образованных кругах, понятно, над всем этим смеялись.
— Друзья, — сказал Смотритель, — прошу меня извинить. У меня срочное дело, и я вынужден вас покинуть. Но в самое ближайшее время я закончу свой рассказ.
Его кресло отделилось от моих пальцев, само проехало в проход и развернулось на месте. Смотритель кивнул нам, и я подумал, что стена за ним закроется так же, как открылась. Но произошло совсем другое.
Зал вокруг нас стал стремительно сжиматься — с такой скоростью, что я почувствовал на своей коже движение воздуха. Через несколько секунд мы с Юкой оказались в крохотном круглом помещении, где еле хватало места нам двоим. Фрески съежились в еле заметные узоры на его стенах, а четыре короля в углах зала сделались просто металлическими рейками на стенах.
Мы были в лифте.
Сквозь матовую стеклянную дверь просвечивал контур кресла и два силуэта — один с идеально круглой головой, другой в треуголке… Над креслом взлетела в прощальном взмахе рука Смотрителя, и мы поехали вниз.
Потом лифт остановился, и дверь отошла в сторону.
Я увидел кусты, остриженные шарами и пирамидами. Мягкая сила как бы выдавила нас с Юкой наружу. Сзади дунуло теплым ветром, и, когда я оглянулся, никакого лифта там уже не было.
Мы стояли в саду Красного Дома — на одной из прогулочных дорожек. Садовый голем щелкал большими ножницами недалеко от нас, придавая очередному кусту идеальную геометрическую форму.
— Господь Франц-Антон в помощь, — непроизвольно пробормотал я.
Мне вдруг показалось, что все окружающее может точно так же свернуться и за секунду стать чем угодно — дворцом или клеткой. Я никогда прежде не испытывал такой острой неуверенности в происходящем. Мне стало интересно, что скажет Юка, и я поднял на нее глаза.
— Идем пить чай, — улыбнулась она. — И знаешь что? Сегодня я позволю себе целых три шоколадных конфеты.
VI
По молчаливому уговору мы с Юкой не обсуждали услышанное от Смотрителя — и не строили предположений о том, чем может завершиться его рассказ. Вместо этого мы играли в шашки и карты.
Несколько раз она предлагала прогуляться в лес к башне. Я не соглашался: мне не хотелось, чтобы она снова мозолила глаза Никколо Третьему. Я опасался, что в этот раз Юка точно чем-то его оскорбит.
Через день или два я сходил в лес один — и не обнаружил на поляне никаких следов башни.
— Только трава и кусты, — сказал я Юке за ужином. — Ничего не понимаю. Может быть, башня была иллюзией?
— Может быть, — ответила она. — А может быть, иллюзия — что ее там нет. Откуда нам знать? Давай сходим еще раз вместе. Вдруг она снова появится?
— Тебя тянет к Смотрителю? — спросил я. — Ты хочешь его увидеть? Перебраться в его гарем? Это ведь серьезное повышение по сравнению со мной.
— Не говори глупостей, — наморщилась она. — Я не верю, что ты можешь считать так всерьез.
Она угадала. Я был серьезен только на четверть. И эта моя серьезная четверть продолжила:
— Кстати, хотел тебя спросить. Как ты вообще осмелилась говорить так с Никколо Третьим? Насчет возраста его подруг? Не говоря уже о том, что это просто невежливо, ты совершила немыслимое нарушение этикета.
Я думал, она скажет, что Смотритель заставил ее раздеться и сам вывел ситуацию за рамки этикета. Во всяком случае, так на ее месте ответил бы я. Но она опять меня удивила.
— Ты ничего не понимаешь, — сказала Юка. — Это был придворный комплимент. Его Безличество визжал от счастья как поросенок.
— Что? — изумился я.
— Ничто так не льстит пожилому мужчине, как намек на его половые достоинства. В частности, на его гипотетическую способность управляться с молодыми кобылками.
— Вас этому тоже учили?
— Первый курс, — улыбнулась она. — Азы. И не переживай за Смотрителя, Алекс. У него неплохо подвешен язык. Он вполне может за себя постоять. И полежать, по слухам, тоже.
Я почему-то разозлился.
Это меня удивило, и после ужина я удалился в комнату для медитаций. Там я долго вглядывался в свой ум — и понял, что в моем сознании успел вызреть полноценный любовный треугольник, где за Юку соревновались я и Его Безличество. Мало того, я испытывал ревность. Сильнейшую ревность. И она делала Юку куда красивее и желанней.
У меня забрезжила догадка, что Юка все-таки применила свое искусство обольщения — но я не мог понять, как она это сделала. В лучшем случае она бросила по ветру крохотное семечко, а шипастую ядовитую розу вырастил из него мой собственный ум, причем совершенно для меня незаметно. Я начинал понимать, что в этой области мне не стоит состязаться с Юкой: нападать с веником в руке на гладиатора в полном боевом облачении как минимум неразумно.
Я даже не видел, как она наносила удары. Я мог только угадать по перепаду своих чувств, что ее невидимое и неощутимое лезвие в очередной раз прошлось по моему сердцу. Но я ни в чем не мог ее обвинить — она, если разобраться, не старалась как-то подействовать на мой ум.
Она просто не мешала мне сделать всю требуемую работу самому. В этом, видимо, и заключалось различие между кокеткой, развлекающей мужчину глупыми попытками захватить его в рабство, и соблазнительницей высшего класса, никогда не опускающейся до того, чтобы соблазнять.
Смотритель навестил нас примерно через неделю — без всякого предупреждения. При этом не обошлось без конфуза.
Был вечер. Мы с Юкой сидели в чайном павильоне, пили чай с печеньем и играли в одну из множества известных ей восточных игр. Следовало заполнить цветными кубиками стоящую на столе прямоугольную рамку так, чтобы четыре кубика подряд — вверх, вниз или по диагонали — были одного цвета.
Я играл синими, а она красными — и она почти всегда выигрывала. Меня это бесило, потому что игра была крайне простой, даже примитивной, и наверняка существовали элементарные способы сводить ее если не к выигрышу, то к ничьей. Юка явно их знала — а я никак не мог нащупать.
— Примитивный женский ум, — сказал я после очередного проигрыша, — легко сосредотачивается на простых и глупых задачах.
Она засмеялась — и через минуту выиграла опять. В середине следующей партии я не выдержал.
