Юрий Мамлеев - Другой
— Когда человечество выбросит все эти игрушки высокой технологии и индустрии, обнаружив их опасность и бессилие разрешить что-либо действительно существенное, то это уже будет хороший знак, — заключил Вадим. — Одно дело проникать в другие миры и воочию видеть бессмертие своей души, другое дело — жить среди роботов.
— Да просто наличие вертикальных духовных каналов поможет выжить в этом мире, — добродушно добавил Вадик.
На столе появилось чилийское вино, и Вадим уже собрался разливать, как загудел телефон.
Филипп снял трубку и сначала ничего не понял:
— Как?.. Не может быть!.. Но зачем, зачем?.. Это точно?.. В конце концов, здорово!
Гости смотрели на него.
— Алёна, поздравляю! — чуть торжественно, но искренне сказал Филипп. — Твою картину «Нездешние твари» украли из галереи. И больше — ничего не взяли.
Алёна расширила глаза:
— Вот этого я не ожидала!
Три картины Алёны, впервые попали в коммерческую галерею две недели назад.
— Странно, в высшей степени странно, — пробормотал Вадим, очнувшись от шока. — Алёнушка, какую цену они назначили?
— Да ерунду. Это же мой первый шаг в социуме, так сказать. «Нездешние твари» — 3.000 рублей. А кстати, рядом висели картины какой-то знаменитости, не помню фамилию, но цена — тысячи долларов, сколько точно, не помню.
— Вот так, — авторитетно заявил Филипп, — как мне сказали, грабеж осуществлен был мастерски. Там же надежная охрана. Представляете? А взяли только одну картину стоимостью в 3.000 рублей.
— Значит, преступник разбирается в живописи, — заявил Вадим.
Лера пожала плечами:
— Ну откуда среди ворья нашего, причем совершенно дикого, могут появиться ценители живописи, да еще со взглядом вперед.
— В России невозможное, как известно, становится возможным, — усмехнулся Филипп.
Гости призадумались. Алёна не знала, восхититься ей или пригорюниться. Вадим разлил вино, нервно прогнал кошку, прыгнувшую на стол, и заявил:
— То, что картины нашей Алёны исключительны, я в этом уверен. Там есть предвосхищение. Но то, что это могло предвидеть ворье — нелепо.
— У нас в России, все, слава Богу, нелепо, — заметила Алёна, придя в себя.
— Ох, как хорошо жить в такой стране, — потягиваясь, словно кошечка, сказала Лера.
— В конце концов, какой-нибудь коллекционер мог просто заказать это преступление, — сказал Вадим и расхохотался.
— Понятно, — улыбнулся Филипп. — Легче организовать и заказать сложную кражу, чем заплатить 3.000 рублей.
— Да, вот то, что у вора или коллекционера не нашлось 3.000 рублей на эту картину — заводит всю ситуацию в полный тупик, — развел руками Вадим.
— Да тут целых два абсурда — этот и то, что не взяли ценные картины, — воскликнула Лера и предложила выпить за абсурд.
Выпили.
— Алёнушка, сегодня же поедем туда и выясним на месте все детали, — заторопился Вадим.
— Жутью какой-то веет от всей этой истории, — вдруг заключила Алёна. — Черный мираж или еще хуже…
глава 14
Лёня и Лера Одинцовы наконец вернулись в свою квартиру, оставив уставшую Анну Петровну одну.
Лера чувствовала, что надеяться на случай в поисках «отравителей» абсурдно и решила отдохнуть. «Именно потому, что абсурд — надо потом продолжить», — решила она.
Больше всего ее беспокоило состояние Лёни. Он вроде бы отошел от шока, но далеко не совсем. В глазах появилась пустота. Его частые высказывания о том, что он «идиот или причудливая тварь», озадачивали Леру. А упоминание о «причудливой твари» особенно пугало ее.
Но жить-то надо было. Лёня, кстати, подрабатывал, переводил. Лера же работала за двоих: и переводила, и, благодаря связям, стала публиковать статьи в приличных журналах, которые неплохо платили. Статьи имели успех и, главное, отклик.
Позванивала она и Алёне, кража картины даже приснилась ей, причем «нездешние твари» Алёнины вышли из картины и стали плясать.
В сумеречный летний день Лёня, оставшись один (Валерия уехала в редакцию), задумался и вышел на улицу с неопределенной целью.
Почему-то ему казалось, что если он откроет «Илиаду» Гомера — то непременно найдет там Аким Иваныча в качестве исторического персонажа, может быть, под другим именем. Под каким? Лёня не думал об этом, перелистывая поэму. Последняя мысль была такова: «Он там не бог и не герой. Так кто же он? Наверное, почище и богов и героев».
Впрочем, он не всегда так возвеличивал Аким Иваныча, порой ему чудилось, что тот — просто маньяк, но не из человеков, а похуже…
Размышляя таким образом и бесцельно разъезжая по матушке Москве, он вышел на какой-то угрюмой остановке автобуса и обратил внимание на летнюю кафешку, приютившуюся под совсем древним деревом. Там были столики на воле, на лужайке, а внутри, в самом кафе было тихо и сумрачно. Лёня робко присел за столик в сторонке. И вдруг услышал:
Наш поезд мчится,
В вагонах бюсты…
В этот момент Лёня сорвался с места. Да, песня была не только та, которая звучала в проклятом поезде, но и голос был до ужаса гнусный и знакомый, словно комментатор спустился с неба и сидел здесь в кафе. Голос доносился из-за угла, и когда Лёня добежал, он увидел певца. Тот тоже сидел за летним столиком на лужайке и пел. Рядом сидел толстяк, видимо, его друг.
У певца была совершенно пиратская, но круглая рожа, и сидел он в одной майке и трусах.
Лёня, ничего не соображая от захлестнувшей его памяти о прошлом, кинулся к певцу и стал его бить, приговаривая:
— Не будешь больше петь сатанинские песни, комментатор…
Певец выпучил глаза и не сопротивлялся. Толстяк сбежал, возможно, думая, что Лёня буйный из ближнего дурдома.
Лёня бил без промаха — откуда только силы взялись. Ведь сам он был довольно хрупкий малый.
Но кто-то схватил Леню за шиворот. Тот вывернулся и увидел перед собой… Тараса Ротова. Память о поезде угасла, ушла в пятки.
— Ты что, Лёня, — в ужасе кричал Ротов. — За что ты бьешь этого пришлого человека?
— Как за что? За песню. А вы, Тарас, откуда?
— Да я здесь живу, Лёня, рядом!
— Почему он пришлый?
— Потому, что я его первый раз вижу. А я завсегда пью здесь пиво, уже который год!
Лёня оглянулся, чтобы плюнуть в глаза этому человеку. Но к его изумлению тот исчез. Ротов, разинув рот, тоже смотрел на пустое место.
— Какой быстрый оказался, — удивился Ротов, выпятив свой живот. — Странно: не орал, не звал милицию или на помощь, не бросился на тебя с кулаками. Исчез и все. Такой большой мужик, — а такой трусливый. Нет, так не бывает. Тут что-то не то. Пойдем, Лёня, я тебя пивом угощу.
Присели. Безумный вид Лени изумил даже Ротова, которого обычно трудно было чем-либо удивить, даже оживлением мертвых.
— Лёня, пришла пора рассказать, в чем дело. Никто не бьет человека, тем более певца, просто так. Давай-ка, поговорим начистоту. Я ведь такой человек, что прощу тебе самое жуткое.
Ротов почесал брюхо и пообещал:
— И я тебя, Лёня, из любой жути могу вытащить. Недаром Валерия твоя называет меня «рот истины»… Хо-хо-хо! Хо-хо-хо! Оборотная сторона истины. Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!
Ротов захохотал так, что спугнул соседа, и подмигнул Лене.
— Слава Богу, сбег. Нет у него такой квалификации, чтобы слышать наш разговор. Метафизически он лох… сразу видно.
Лёня немного отсутствующе отхлебнул из горла пивка и спросил:
— Тарас, а нет ли новых вестей о Володе? Его ищут?
Тарас удивленно выкатил глаза:
— Дорогой мой, Володя-то стал органом.
— Каким органом?
— Своими почками, естественно. Тело у него, так сказать, изъяли, оно давно уничтожено. А почки остались — и он стал своей почкой.
Лёня словно очнулся от своего недоумения перед образом Аким Иваныча.
— Как это? Что еще за кошмар?!!
— Тебе наверняка об этом говорили. Экстрасенс, которая обнаружила его ботинок и штаны. Кстати, она, оказывается, знала Володю, и поэтому она попала в точку.
— Какую точку?
— Ну, то, что она нашла ботинок и штаны. А потом она определила, что у Володи остались в наличии одни почки, и эти почки подсадили эдакому старикашке миллиардеру за бугром. Она определила даже фамилию этого типа, и Инна нашла это имя в каком-то заграничном справочнике.
— И долго такой мир может существовать? Как вы думаете? — поинтересовался Одинцов.
— Не очень долго. Но на наш век хватит.
— Жаль.
Ротов хохотнул.
— А что вы возмущаетесь? Это же было предсказано. Да что древние, им положено знать. Но даже поэт XX века написал в свое время: «Кому — бублик, а кому — дырка от бублика». Помните? А в начале XXI века мы можем этот стих перефразировать так: «кому — тело, а от кого остаются почки от тела». Так-то, Лёнечка.
Одинцов вдруг серьезно затосковал.
