Норман Мейлер - Евангелие от Сына Божия
— Царство Небесное подобно человеку, посеявшему на поле своем доброе семя. Но когда он спал, пришел враг его и посеял между пшеницей плевелы. И вместе с пшеничными ростками взошли сорняки…
Тут меня прервал один из слушателей:
Следует ли слугам хозяина прополоть поле?
Нет, — ответил я. — Иначе они вырвут и пшеницу. Пускай добрые колосья и сорняки растут бок о бок до самой жатвы. Тогда и только тогда можно отделить плевелы, связать их в снопы и сжечь. А пшеницу принести в дом.
Но тут у меня возник вопрос к самому себе. Хорошо ли Божьи ангелы умеют отличать добро от зла? В своих скитаниях я познал хитрость простых людей. А священники и того хитрее. Что, если перед райскими вратами стоит часовенка, вроде домика сборщика налогов? Если так, в рай могут проникнуть множество нечестивцев.
Я убеждался снова и снова: людям не так уж и важно, велики они ростом или малы, худы или толсты, красивы или уродливы. Их не волнует даже, есть ли сила в их руках. Зато по жизни их ведет одна общая страсть — алчность.
Недаром Петр сказал мне: «Мы бросили все и пошли следом за тобою. Что мы получим взамен?» Поэтому я рассказал еще одну притчу — специально для Петра:
— Хозяин нанял работников по динарию за день и послал их на виноградник. Прошло два часа, и он нанял еще людей, потом через пять часов и даже через восемь. В конце дня он велел своему управителю позвать работников и расплатиться с ними. Каждый — не важно, работал он с первого часа до последнего или всего ничего, — получил по динарию. Первые возроптали, поскольку считали, что должны получить больше. Но хозяин сказал: «Разве не вы согласились работать за один динарий? Берите то. что вам причитается, и уходите. Я всем дам поровну. Пусть последние будут первыми и первые последними».
Я воодушевился от силы моего голоса. Я говорил с таким напором, что Господь шепнул мне на ухо:
— Довольно! В твоих речах таится семя недовольства. Когда меня нет рядом, тебя сопровождает дьявол.
Мне почудилось, будто Бог коснулся моего лба шипом терна; я уже не мог бы сказать наверняка, чей голос я только что слышал. Я понял, что быть Сыном Божьим вовсе не то же самое, что быть князем рая. Мой удел — ходить у Него в подмастерьях и учиться говорить просто и мудро, не ошарашивать людей потоками красноречия, а главное — и самое трудное — различать, когда моими устами говорит Бог. а когда нет.
Мы ждали и старались поддержать в себе твердость духа, но меня обуревали сомнения. Я так старался достучаться до сердец своих соплеменников, людей достойных, уважаемых в обществе, но многие из них меня отвергали.
Тогда-то и состоялся самый мой длинный разговор с Иудой. В очередной раз исполнившись сомнения, я спросил у него:
— Почему они не идут ко мне? Неужели не хотят обрести Царство Небесное?
Он с готовностью ответил:
— Потому что ты их не понимаешь. Твердишь о конце света, о переходе в иное царство. Но ростовщик или купец вовсе не хо чет, чтобы его жизнь кончалась. Ему уютно на этом свете, он любит посмаковать свои маленькие победы и утраты. Он пребывает в ладу со всем вокруг — не важно, чище оно или грязнее, чем было задумано Господом. Он живет игрой счастливого случая. Потому-то, когда не играет, и становится таким «праведником». Он подозревает, что Бог вряд ли его одобрит, но тем не менее наслаждается жизнью именно как игрой, а не как серьезным делом. Серьезно в его жизни лишь одно — деньги. Золото для таких людей — философский смысл бытия, и они, конечно, могут размышлять о спасении души, но вряд ли готовы чем-нибудь ради этого спасения поступиться. Они даже согласились бы со всеми твоими рассуждениями — не требуй ты от них слишком многого. Ты же велишь всецело предаться служению Господу. И наносишь им тем самым глубокую обиду. Ты стремишься к концу света, чтобы все мы познали рай небесный. А знакомый тебе купец стремится совсем к другому. Иметь всего понемножку и поклоняться Всевышнему — разумеется, на почтительном расстоянии.
Ты говоришь так, словно согласен с ними.
Зачастую я мыслями ближе к ним, чем к тебе.
Тогда почему ты со мной?
Потому что многое из твоих речей мне дороже той радости, которую я испытываю, когда гляжу на игры богачей. Я вырос среди них, мне ведомы движения их сердец, и я их презираю. Они всегда уверены в своей непогрешимости. Они богачи до мозга костей, даже когда, расщедрившись, подают милостыню, когда молятся Богу, когда кичатся преданностью своему народу. Я их презираю. Они не только терпят пропасть, существующую между богачами и бедняками, они эту пропасть углубляют.
— Значит… ты со мной?
— Да.
— Потому, что я утверждаю, что Небесное Царство наступит, когда не будет ни богатых, ни бедных?
— Да.
При этом ты говоришь так, будто не хочешь попасть в Небесное Царство.
Да покарает меня Господь, но в Небесное Царство я не верю.
Но все же ты со мной. Почему?
Ты готов к правде?
Без правды я — ничто.
А правда, дорогой Иешуа, в том, что я не верю, что ты когда-нибудь приведешь нас к спасению. Однако речи твои придают беднякам храбрости, дают им повод почувствовать себя ровней с богачами. Этим я и счастлив.
Только этим?
Я ненавижу богатых. Они нас всех отравляют. Они тщеславны, недостойны, они не отзываются на упования тех, кто от них зависит. Они лгут беднякам, вся их жизнь проходит во лжи.
Я не знал, что ответить. Но слова его меня ничуть не огорчили. Напротив, я почти ликовал. Этот человек будет служить моему делу, служить истово. И поможет тем самым привести нас всех к спасению. Я предвкушал, как мы вместе войдем в райские врата и недоверчивая улыбка Иуды сменится радостной. Тогда он и поймет, что слова мои шли прямиком от Отца.
Я любил Иуду. В эту минуту я любил его даже больше, чем Петра. Будь все мои ученики так же со мной откровенны, я стал бы стократ сильнее, я смог бы столько совершить…
Я сказал:
Представь: я помогаю беднякам чуть меньше, на самую малость меньше, чем сейчас. Я паду в твоих глазах?
Я отрекусь от тебя. Кто готов предать бедняков на малую толику, однажды предаст их с головой.
Я восхитился. Иуда не ведает о небесном счастье. Но он так же предан своим убеждениям, как я — моим. Он достоин даже большего восхищения, чем Петр, чья вера слепа и тверда, как камень, и потому может быть расколота другим камнем, побольше.
Я понял и другое: мы с Иудой можем крепко не поладить. Потому что в его сердце нет того, чем щедро наделил меня Отец, готовя к грядущим, самым непредвиденным испытаниям.
Скажу и другое. Разговор с Иудой удивительным образом успокоил раздор, царивший в моей душе. Все вдруг встало на свои места. И мы были готовы выступить в путь. Мне даже не верилось, что мы наконец отправляемся в Иерусалим. Но утро выдалось прекрасное. И хотя мы страшились, страх не мешал нашей радости, не поглощал нас целиком, а таился в самой глубине сердца. Ноги же бодро шагали вперед.
И так отрадно нам было идти, что многие поверили: через день-два, когда покажутся купола Иерусалима, нам явится Царство Божье. И с нами будет Господь.
31
Все же разговор с Иудой, видимо, дался мне нелегко. По дороге в Иерусалим у меня открылся сильный жар. Я шел, но ноги нестерпимо ныли. Ночью, на привале, я не мог найти себе места от боли. Не стихла она и наутро.
К вечеру, когда до Иерусалима оставался еще день пути, мы проходили через город Иерихон, и местный богач, Закхей, захотел со мной поздороваться. Однако он был мал ростом и через окружавшие меня толпы пробиться не мог. Тогда, надеясь, что я его замечу, он залез на смоковницу.
— Слезай, Закхей, — молвил я. — Эту ночь я проведу в твоем доме.
Он принял меня с распростертыми объятьями. Кто-то из моих последователей заметил, что мне не пристало гостить у первого иерихонского богача. Ведь он грешник, начальник мытарей. Но Закхей сказал:
— Господи! Теперь, когда я узнал тебя, половину добра своего я отдам нищим.
Я возрадовался. Если богатый человек поверил в меня и готов поступиться половиной своего имущества, значит, падут и стены Иерусалима. В ту ночь я спал спокойно под кровом Закхея.
Наутро мы двинулись было дальше, но по пути нам повстречались сестры одного из моих последователей, Лазаря. Я когда-то обедал с ним в Капернауме. Лазарь был хорошим человеком. Теперь же его сестры, Мария и Марфа, пришли из Вифании меня искать. Они сказали:
— Господи! Лазарь, наш Лазарь болен! Они сказали это так, что я понял: он при
смерти.
Женщины плакали. А ко мне внезапно вернулся мой недуг, точно брат-близнец Лазарева недуга. Ночи отдыха как не бывало. Мне пришлось остаться под кровом Закхея еще на две ночи; до Иерусалима по-прежнему оставался целый день пути. Лишь на пятое утро после нашего выхода из Галилеи я ощутил наконец, что жар спал. Я был здоров, но печаль моя была безмерна. Я молвил:
