Алексей Санаев - Уругуру
Оливье обижался, горестно кивал головой, обещал «вежливо отказаться» от помощи своих лучших студентов и их прадедушки, но на следующий день по его рекомендации ко мне приходили новые уникумы.
В один из таких дней, когда мы завершали материальные приготовления к поездке, а бюрократические формальности были уже закончены, ко мне поступил очередной звонок «по протекции Лабесса». Звонивший отрекомендовался профессором Жан-Мари Брезе и отрывистым голосом предложил встретиться. Я, честно говоря, к этому времени уже потерял веру в адекватность представителей ученого мира и ожидал увидеть перед собой очередного старикана с безумным взглядом и лихорадочно красными щеками. Но в устричном ресторане на углу площади Опера и бульвара Капуцинов меня ждал коротко стриженный мужчина в дорогом костюме, галстуке и сверкающих ботинках. Чем-то родным, московским, корпоративным повеяло на меня от этого человека, и Жан-Мари мне сразу понравился. Следует с самого начала заметить, что за время встречи он ни разу не улыбнулся.
– Добрый день, господин Санаев. – Он привстал и сухо пожал мне руку, откладывая газету. – Профессор Брезе.
– Enchante´, профессор. Слушаю вас, – ответил я тем же деловым тоном, чем явно вызвал расположение Жана-Мари, не привыкшего к многословию.
– Мне бы хотелось услышать о целях, планах, сроках и составе планируемой вами экспедиции в Мали, господин Санаев, – продолжил Брезе. – Я готовлю к публикации книгу и уже несколько лет планирую поездку в этот и другие районы Западной Африки, чтобы получить дополнительные практические материалы. Я бы хотел, если мы договоримся, присоединиться к возглавляемой вами исследовательской группе.
Таких людей я просто обожаю. Есть и другие представители науки. Вот образ типичного ученого: как известно, это расхлябанный, несобранный человек, вечно витающий в параллельных мирах творческого поиска и брезгующий порядком в собственной земной жизни. Его письменный стол завален книгами; книги лежат на кухонном столе, служа подставками для горячих сковородок; они громоздятся высоченными штабелями возле его кровати, вынуждая его жену либо развестись, либо разделить профессию с супругом.
При этом такой ученый считает себя выше бытовых проблем и потому оказывается бессилен, несостоятелен в случае закупки продуктов, проведения ремонта в собственной квартире или оплаты коммунальных платежей. Его внешность жестоко страдает от недостатка ухода за ней: рубашка уже давно вытерлась и лишилась своего первоначального цвета; лицо заросло щетиной, и только толстые линзы очков помогают идентифицировать на этом лице глаза; прическа потеряла форму много лет назад, и ее уже не восстановить. Даже в собственном научном учреждении он не ударит палец о палец, чтобы разобраться с бухгалтерией или отделом кадров. Он никогда не знает порядка проведения необходимых процедур и не является вовремя на деловые совещания или ученые советы. А так как во всем институте обычно на сотню ученых приходится два-три здравомыслящих лаборанта или секретаря, то жизнь такого учреждения превращается в полный бедлам.
Но существуют в ученой среде настоящие самородки. Они умеют и завязывать галстук, и носить его, а ботинки у них вычищены до блеска. Они точно знают свое расписание и встают с постели не в час дня, как абсолютное большинство их коллег, а в восемь утра, и кофе уже ждет их на столе. Они точно знают, чего хотят, и содержат как дом, так и рабочий кабинет в безукоризненном порядке. Это менеджеры от науки, и растят они таких же студентов-менеджеров, которым и предстоит двигать мировую науку вперед и вверх.
Жан-Мари Брезе – именно такой человек. Он был одним из крупнейших биологов страны и возглавлял лабораторию какого-то сверхсекретного военного института на окраине Парижа. Говорить о своей работе он по естественным причинам не мог, поэтому все разговоры о биологии сводил к обсуждению главной страсти своей жизни – палеоботаники, изучающей древнейшие растения.
Произнеся в первый раз этот термин, Жан-Мари испытующе посмотрел на меня, опасаясь увидеть в моих глазах научное невежество. Но палеоботаника в нашей стране развита сравнительно неплохо, и в силу своих лингвистических познаний я неоднократно анализировал результаты исследования следов ископа емых растений. Для исторического языкознания, составляющего сферу моих научных интересов, эти данные просто необходимы. К примеру, сравнение множества славянских языков показывает, что в языке их предков присутствовало слово «береза». Следовательно, казалось бы, стоит очертить территорию, на которой растет береза, и где-то здесь искать славянскую прародину. Но впоследствии выяснилось, что в древности, в первые века новой эры, ареал распространения березы был совсем другим. И обнаружить это можно, только изучив остатки ископаемых растений в почве и каменных отложениях. Это и есть палеоботаника, которая помогает с большой точностью оценить историю человечества и открыть множество растений, о которых сейчас нам ничего не известно.
Когда-то в Англии росли виноградники и производились отменные вина. Когда-то Гренландию назвали «зеленым островом», что сейчас кажется скорее насмешкой или рекламным трюком древних викингов, привлекавших новых поселенцев в этот холодильник. Когда-то в Северной Греции водились львы, и путешественники боялись ходить через тамошние джунгли, а Сахара цвела всеми видами деревьев и кустарников. Климат переживает постоянные колебания, а растения мигрируют по земле так же, как и народы. Воссоздать их перемещения – еще один ключ к пониманию истории планеты, и как раз этим занимается палеоботаника.
Рассказывая о своих исследованиях, профессор Брезе даже слегка порозовел от возбуждения и утратил свою сухость.
– Знаете, я был однажды в Стране догонов, – сообщил он таким тоном, как будто сознавался в убийстве. – И также, как и вам, мне показалась наиболее странной загадка летающих теллемов. Так вот, подумал я, никакие они не летающие. У меня, знаете ли, есть версия на эту тему. Но сейчас рано говорить об этом. Предстоит еще много дней полевых работ.
Мы договорились быстро. Я пояснил, что, по моим планам, экспедиция продлится от месяца до двух, если нам удастся достаточно быстро коррумпировать власти Мали и получить таким образом все необходимые разрешения на проведение исследований. В экспедиции примут участие, помимо моей персоны, профессиональный искусствовед доктор Амани Коро («Кто он по национальности?» – деловито поинтересовался Брезе, вызвав у меня улыбку) и специалист по истории и этнологии тропической Африки профессор университета Пантеон-Ассас Оливье Лабесс, которого Жан-Мари знает уже не первый год. Вылет в Бамако на следующей неделе, основной багаж уже собран. Цель – найти научное объяснение знаменитой догонской легенде о теллемах.
– Я закажу себе билет сам, о моих расходах не беспокойтесь, – отрывисто рапортовал Жан-Мари.
Он встал, вручил свою визитку, вновь пожал руку и изобразил на лице улыбку. А потом стремительно вышел на улицу.
В последний раз перед вылетом мы увиделись уже накануне, в моем гостиничном номере. Амани нервно теребила золотые колечки на пальцах. Оливье Лабесс размахивал руками и с воодушевлением предсказывал нашу неминуемую победу. В этот день он присовокупил к багажу три мощных фонаря, безотказно работа ющих без всяких батареек от тепла человеческих рук. Впоследствии выяснилось, что либо батареек фонарю все-таки было недостаточно, либо нашим рукам тепла не хватало, но он мерцал унылым умирающим светом, делая окружающие предметы еще более расплывчатыми и устрашающими.
Под большим секретом Оливье также выдал мне пистолет, который, как он считал, пригодится в любом путешествии. Жан-Мари Брезе раздал присутствующим детальные карты местности и предполагаемый маршрут нашей экспедиции, составленный им лично и петлявший по микроскопическим деревням догонов вдали от туристических трасс.
Для поднятия и без того высокого коллективного духа я произнес короткую прочувственную речь, где отметил, что мы, безусловно, поднимем на смех всевозможные загадки необразованных жрецов и камня на камне не оставим от легенд о летающих, водоплавающих и любых других звероподобных людях, которые только могли присниться догонам. Я сказал, что никогда не сомневался: догоны – это бумажный тигр на земле Африки. В еще более кратком ответном слове профессор Брезе уточнил, что он никогда не сомневался: русские – отменные трепачи. Я до сих пор не знаю, шутка это была или нет.
На следующее утро во время выписки из отеля портье вручил мне небольшой конверт, но времени открыть его уже не было, я положил конверт в карман и занялся погрузкой багажа. Только погрузив все наш многочисленные чемоданы, бесформенные тюки и коробки с аппаратурой, вызывающие прямые ассоциации с бродячим цирком, в багажное отделение самолета Air France, я с облегчением упал в кресло пассажирского салона рейса Париж – Бамако и, подмигнув севшей рядом со мной Амани Коро, достал из кармана конверт, на котором было кем-то написано одно-единственное непонятное слово – Uruguru.