Рю Мураками - Танатос
«Я не потерплю, чтобы меня бросили», и девчонка, у которой только начала оформляться грудь, не может сложить о себе нормального мнения, она не умеет общаться, она не умеет выражать свои чувства, она становится кокоткой мазохистского типа либо занимается самобичеванием; ты, Рейко, — настоящая, стопроцентная мазо с красивым телом и прекрасным лицом, я понимаю, что Язаки дорожит тобой… ты думаешь, что ты мазохистка? ах, не думаешь? ну, тогда ты совершенно не знаешь самое себя, ты самая что ни на есть настоящая мазо, ибо в тебе соединяются два типа: кокотка и самобичевание; в действительности эти типы присутствуют у большинства мазохисток; кокотка обычно говорит: «Ах, мне стыдно, посмотрите, как мне стыдно, то, что я делаю, так грязно, поэтому, пожалуйста, полюбите меня». Самобичующийся тип — это жаждущие истязаний вплоть до потери сознания, до того, что уже не понимают, кто они есть на самом деле, ибо после бичевания наступает утешение, словно кошку почесывают за ушами; в действительности это та же самая кокотка; когда самобичевание ограничивается татуировками и пирсингом, еще остается надежда на спасение, можно сказать, что самобичующийся тип — это кокотка, которая отказывается быть ею, кокотка замещает свое желание самобичевания жертвенностью; на самом деле кокотки более склонны к контактам с другими людьми, чем самобичующиеся, так как кокотка — это форма выражения эгоизма, а у тебя, Рейко, эти два типа наслаиваются друг на друга, словно в молекуле ДНК, они отзеркаливают друг друга, а поскольку они еще и взаимно дополняются, то, увидев тебя первый раз, можно подумать, что ты достаточно сильная, ты придаешь интеллектуальную окраску своему желанию кричать от боли, придавая ему тем самым конкретную форму самобичевания; в любом случае эти два типа имеют одинаковое происхождение: недостаток уважения к себе; девушки, страдающие этим недостатком, никогда не ощущают удовольствия при общении с мужчиной, они, бедняжки, не в состоянии испытать оргазм, они кончают, только занимаясь мастурбацией; ты же знаешь самую любимую игру Язаки: он приглашает девиц из клуба садомазо, и они раздеваются, стоя посреди комнаты с завязанными глазами, да ты делала это сама, помнишь, в самом начале? а мы с Язаки смотрели на все это и пили шампанское, всем девушкам было стыдно, но в то же время это их возбуждало, они потели и мокли, потому что показать подобный спектакль — мечта любой мазохистки; но ты обнажалась так, как будто ты находилась в раздевалке общественной бани, и Язаки сказал мне:
— Кто это такая, она точно нормальная?
Но я понимала, что нет; впрочем, какие могли быть доказательства? потом я заставила тебя воспользоваться вибратором… а? это был твой первый в жизни оргазм, правда?
— Кейко, она ничего не стоит. Вначале она слишком красива, словно крупный белый редис, но потом, возбужденная, она больше похожа на пюре из иньяма.
— Напротив, она настоящая мазо.
— Откуда ты это взяла?
— Извольте видеть, я задам ей пару вопросов… Скажи, Рейко, ты ведь отвечаешь, когда к тебе обращаются, да?»
Где же это было? Не помню точно, кажется, что в том же отеле «Акасака», где обычно останавливался учитель, но у меня такое впечатление, что это было в «Пенинсуле» или в «Роялтоне», что в Нью-Йорке, или, может быть, в «Гранд Отеле» в Берлине… но в любом случае я помню апартаменты… люди, которые никогда ими не пользовались, не знают, для чего служит подобное помещение, те, кто пользовался услугами гостиниц, совершая свадебное путешествие или же приезжая в составе туристических групп, полагают, что в номере достаточно и кровати, самое большее, в нормальном отеле имеется пара кресел, где можно посидеть и посмотреть телевизор, бюро, чтобы почитать или подписать открытку, ванная комната, чтобы принимать душ и заниматься своим туалетом; самое функциональное, что они знают, — это двойной номер в неплохом отеле, и это все, этого им достаточно… но на нашей планете существуют помещения, которые называются апартаменты; однажды, когда я путешествовала с учителем, я поняла, для чего нужны такие комнаты, в Париже тогда было невозможно найти приемлемый номер, так как в то время проводился большой авиасалон и все крупные гостиницы были переполнены, тогда учитель снял апартаменты стоимостью в двадцать тысяч франков в сутки в каком-то малоизвестном отеле, прямо скажем, среднего уровня, четыре звезды… и чрезвычайно старом; в те времена франк стоил около двадцати пяти иен, и цена получалась поистине сумасшедшая, мало того, эти покои были не очень большие; по привычке я курила гашиш и ждала, когда наступит ночь, в гостиной было не повернуться, да и особого шика я тоже не заметила, учитель пил шампанское и следил за мной, пока я раздевалась, а потом я спросила его:
— Скажите, учитель…
— Что?
— …почему этот номер стоит двадцать тысяч?
— Посмотри на стены.
— Картины?
— Вот полотно Николая де Сталя, русского художника, эмигранта, а теперь посмотри пониже… на стеклянной полке стоит чайный сервиз, похожий на Ко-Имари.
— Красиво.
— А это — Мейсен, восемнадцатый век; а если ты принесешь эту люстру скупщику антиквариата в Японии, то тебе предложат за нее двадцать миллионов иен. Здесь все настоящее — и мебель, и отделка.
— А что я буду делать в такой комнате?
— Гм… ладно… помастурбируй напротив светильника Галле, а после пописай в чашку из сервиза.
Я еще не встречала человека, который бы обладал таким искусством использовать гостиничные апартаменты; для учителя это было место, где он заставлял симпатичных девушек показывать стриптиз, заниматься мастурбацией, ссать, а потом, нюхая кокаин, смотреть, как течет по креслу моча… и, полагаю, в чем-то он прав, ведь не будешь же писать в чашку у себя дома, правда?
Конечно, я ответила этой девушке, что смотрела на меня, словно психиатр; на мне были лишь туфли-лодочки, глаза были завязаны, это была первая ночь, когда они заставили меня участвовать в их играх; я должна была раздеваться перед Язаки и Кейко Катаокой, и все это было настолько отталкивающе, что казалось даже прекрасным.
— Тебе приходилось трахаться?
— Да.
— Часто?
— Нормально.
— Не смейся.
— Что?
— Не смейся, когда я тебя спрашиваю.
— Хорошо.
— Тебе не нравится делать все эти штуки для нас, без всякого отношения к твоей работе?
— Я этого не говорила.
— А почему сегодня ты пришла одетая как я не знаю кто?
— Прошу прощения, у меня было мало времени.
— Ты хочешь стать актрисой? Или это неправда?
— Нет, это правда.
— И ты считаешь, что можешь забыть о том, что на тебя смотрят другие? Ты появляешься без макияжа, в хлопчатых рейтузах и в футболке, словно какая-то продавщица из супермаркета, или мы что, ничего не значим для тебя?
— Нет, это не так.
— Если тебя просят раздеться, то это для того, чтобы ты смогла научиться кое-чему очень важному, понимаешь?
— Да.
— А когда ты трахаешься, ты правильно кончаешь?
— Как, простите?
— Я спрашиваю, бывают ли у тебя оргазмы… эй, отвечай быстрее, кочино, кочино — на караибском сленге это означает грязную и мерзкую, как свинья, бабу, — не тормози, отвечай же!
— Ну…
— Что?
— Если говорить как есть, то я чувствую как бы сильный удар…
— И что дальше?
— Ну, и мужчины обычно сразу кончали.
— А дальше?
— Поскольку у них это выходило слишком быстро, я не успевала.
— Ну а когда ты ласкаешь сама себя?..
— Тогда все нормально.
— Хорошо, моя маленькая Рейко, садись сюда, на диван, и покажи нам, как ты это делаешь, а когда ты будешь кончать, ты должна помочиться.
— Что?!
— Ты должна будешь помочиться. Пописать.
— По… помочиться?
— Когда кончают по-настоящему, то полностью расслабляются, мочеточники возбуждаются одновременно с клитором… а твою мочу господин Язаки будет пить.
— Что?
— Свежая моча очень чистая, это потом она окисляется и становится токсичной. Господин Язаки сначала выпьет бокал розового «Дом Периньона», от вина и мочи получается совершенно дивное послевкусие, разве ты этого не знаешь?
Я не верила своим ушам, но Кейко Катаока ясно дала понять, что он собирается выпить мою мочу. «Почему они так шутят? — думала я. — Ну почему такие люди могут существовать на свете? к тому же в моче содержится очень много ядовитых веществ, которые выводит из себя организм, пить это дело так же чревато, как, например, заблудиться в пустыне или сбиться с курса в открытом океане; ну почему же я такая ненормальная, почему есть такие люди, как они…»; я действительно так думала, но в то же время у меня под мышками, под кожей и языком… нет, не скажу, что это было каким-то осознанным ощущением, но нельзя сказать, что и неотчетливым или неосознанным… что-то вроде предвестника, нет, не в мозгу… ну, словно я чувствовала, как трещит моя кожа: «А, хорошо, учитель собирается пить мою мочу? ладно, пусть пьет», но он так и не выпил, мне пришлось два или три раза описаться при учителе и Кейко, но он не пил, и в Париже я не мочилась в чайную чашку, между мечтами учителя и действительностью всегда получалось небольшое расхождение, я никак не могла понять почему, не понимаю и теперь; в том номере в «Акасака» он пил розовый «Дом Периньон», но он не смешивал его с мочой, это было не в его духе, но вот когда учитель понял, что у меня есть любовник, то есть когда наши отношения ухудшились настолько, что уже не было никакой возможности их восстановить, вот тогда он стал пить мою мочу, он сказал мне:
