Патрик Модиано - Маленькое чудо
Я все еще держала наушник Голоса заглушал шум ветра в листве. Я представила себе, как от этого ветра хлопают двери и окна и в квартиру влетают охапки опавших листьев, ложась на паркет и на покрытые плюшем ступеньки. Плюш наверняка сгнил и превратился в мох, оконные стекла разбились. Сотни кошек бродят по комнатам. И черные собаки, как та, которую она потеряла в Булонском лесу.
— Вы узнали чей-то голос? — спросил Моро-Бадмаев. Он положил трубку на кровать и улыбался мне.
— Нет.
Я опустила трубку на рычаг и поставила телефон на пол.
— Мне страшно возвращаться одной, — сказала я.
— Но вы же можете остаться здесь! — Он тряхнул головой, как будто это было что-то само собой разумеющееся. — А сейчас мне надо поработать… надеюсь, радио не будет вас беспокоить…
Он вышел из комнаты, потом вернулся, неся старый абажур, и кое-как укрепил его на штативе. Свет лампочки стал еще слабее. Потом сел на край матраса, у приемника. И положил блокнот с отрывными листами на колени.
— Свет не слишком яркий?
Я ответила, что нет, все хорошо.
Я легла на другую половину постели, куда свет не падал. По радио говорил все тот же голос, с теми же гортанными звуками. С такими же паузами между фразами. Моро-Бадмаев слушал и делал записи в блокноте. Я не могла отвести глаз от зеленого огонька и незаметно заснула.
...
В среду аптекарша вернулась из Барсюр-Об. Я позвонила ей, она сказала, что может встретиться со мной вечером. И предложила приехать куда-нибудь в ее квартал, но мне было страшно входить в метро и передвигаться одной по Парижу. Поэтому я пригласила ее поужинать в кафе на площади Бланш.
Я раздумывала, чем бы заняться до вечера. Ехать в Нёйи и гулять с малышкой я была не в состоянии. Особенно я боялась идти вдоль Булонского леса, где потерялся пудель. Почти каждый день я гуляла с ним недалеко от Порт-Майо. Там был луна-парк Однажды мать спросила, не хочу ли я туда сходить. Я подумала, что она собирается пойти со мной. Но нет. Сейчас я уверена, что ей просто нужно было отослать меня куда-нибудь из дому в тот день. Может, у нее было свидание с этим типом, чьего имени никто не знал и который поселил нас в большую квартиру. Она открыла дверцу в стене гостиной, дала мне крупную купюру и сказала: «Пойди погуляй в луна-парке». Я удивилась, зачем она дает мне такие деньги. Но она явно спешила меня выпроводить, и я не осмелилась спорить. На улице я решила не ходить в луна-парк. Но вечером она могла начать расспрашивать, попросить показать входной билет и билеты на аттракционы: если она что-то вбила себе в голову, врать было рискованно. А я в то время врать совсем не умела.
Я купила у входа билет, и кассир удивился, что я расплачиваюсь такой купюрой. Однако дал мне сдачу и пропустил. Зимний день. Казалось, это не день, а вечер. Среди ярких балаганчиков я чувствовала себя как в дурном сне. Особенно меня поразило безмолвие. Большинство аттракционов не работало. Карусели крутились в полной тишине, и на них никого не было видно. И никого в аллеях. Я дошла до самой большой карусели. Сани поднимались и опускались на полной скорости, совершенно пустые. У входа на карусель я заметила троих мальчишек, старше меня. На всех были старые худые башмаки, причем от разных пар. И серые дырявые блузы, которые им были малы. Они, судя по всему, пробрались в парк без билета, потому что то и дело озирались по сторонам, словно боялись, что их поймают. Но им явно хотелось покататься на большой карусели. Я подошла к ним. Сунула самому высокому деньги, которые у меня остались. И бросилась бежать, мечтая, чтобы меня выпустили.
Нет, я не пойду сегодня к Валадье, но надо их предупредить. Я дошла до почты на площади Аббесс, купив по дороге в кафе «Мулен» конверт и листок почтовой бумаги. Устроившись у одного из окошечек, написала:
Дорогая Вера Валадье! Я не смогу сегодня прийти и побыть с вашей дочерью, так как плохо себя чувствую. Хочу пару дней посидеть дома и в субботу буду у вас, как обычно, в 4 часа. Извините. Дружеский привет месье Мишелю Валадье.
ТерезаЧтобы письмо успело дойти вовремя, я отправила его пневматической почтой. Потом немножко погуляла. Светило солнце, и мне понемногу становилось лучше. Я легко дышала. Остановившись возле садов Сакре-Кёр, следила как завороженная за скольжением фуникулера. Потом вернулась к себе в комнату на улицу Кусту, легла и попыталась читать книгу, которую дал мне Моро-Бадмаев. Уже не в первый раз. Я начинала, старалась не отвлекаться, возвращалась все время к первой фразе, как к трамплину для прыжка, и эта фраза осталась у меня в голове: «Окраина жизни не дает своим обитателям того комфорта, к которому привыкли те, кто живет в центре больших городов».
Я назначила ей встречу в восемь часов в кафе на площади Бланш. В том, что похоже на маленький домик. Там есть зал на втором этаже, но мы договорились, что я буду ждать ее на первом.
Я пришла на полчаса раньше и выбрала столик возле большого окна, выходившего на улицу Бланш. Официант спросил, не хочу ли я что-нибудь выпить, и у меня на миг возникло искушение заказать неразбавленного виски. Но это было глупо — в виски я сейчас не нуждалась. Я не чувствовала тяжести, которая обычно мешала мне дышать. Я ответила, что жду человека, и эти два простых слова подействовали на меня так же благотворно, как порция виски.
Она вошла в зал ровно в восемь. В том же меховом пальто, что и в прошлый раз, и в туфлях без каблуков. Она увидела меня сразу. Пока она шла к столику, мне показалось, что у нее балетная походка, но я лично предпочитала, чтобы она все-таки была аптекаршей. Она поцеловала меня в лоб и села рядом на банкетку.
— Вам сегодня получше?
Она улыбалась. Чувствовалось что-то надежное в этой улыбке и взгляде. Только сейчас я заметила, что у нее зеленые глаза. Я была не в себе в то воскресенье в аптеке, когда сидела там в кресле, а потом, в гостинице, свет горел очень тускло, не так, как здесь.
— Я вам кое-что принесла, чтобы подлечиться.
Она вынула из кармана пальто, которое положила на банкетку, две коробочки с лекарствами.
— Это сироп от кашля… Пить четыре раза в день… А это снотворные таблетки… По одной на ночь или когда чувствуете, что что-то не так…
Она положила коробочки передо мной на стол.
— Я считаю, что вам надо проделать курс уколов витамина В12.
Я сказала просто спасибо. Мне хотелось сказать куда больше, но я разучилась, отвыкла, чтобы обо мне кто-то заботился, с того дня, как добрые монашки дали мне понюхать тампон с эфиром, когда меня сбила машина.
Мы посидели несколько минут молча. Несмотря на твердость характера, которую я в ней чувствовала, у меня было впечатление, что она так же застенчива, как и я.
— Скажите, вы не были раньше балериной?
Она удивленно на меня посмотрела, потом рассмеялась:
— С чего вы взяли?
— Мне показалось, что у вас балетная походка.
Она ответила, что, как многие дети, до двенадцати лет ходила в танцкласс. Но и только. Я вспомнила другую фотографию из коробки. Две девочки лет двенадцати в балетных трико. На обороте детским почерком фиолетовыми чернилами написано: «Жозетта Дагори и Сюзанна» — так звали на самом деле мою мать. Такая же фотография висела у Жана Борана в конторе над гаражом. Все еще шло хорошо в те времена, когда сделан этот снимок. Но когда же произошел несчастный случай с ее щиколотками или просто несчастный случай? Сколько ей тогда было лет? Теперь уже не узнаешь. Не у кого спросить.
Когда подошел официант, она удивилась, что я ничего не заказываю себе.
— Надо набираться сил, вы выглядите ослабевшей…
Моро-Бадмаев говорил то же самое, но у нее это звучало убедительнее.
— Мне не хочется есть.
— Тогда я с вами поделюсь.
Я не посмела спорить. Она положила мне половину своей порции, и я заставляла себя есть, закрывая глаза и считая глотки.
— Вы часто сюда ходите?
Я ходила в основном по утрам, к открытию, очень рано, когда чувствовала себя лучше всего. Такое облегчение — освободиться от тяжелого сна и ночных кошмаров!
— Давно я не была в этих краях. — И она указала мне через окно на аптеку на противоположной стороне улицы Бланш. — Здесь было мое первое место работы, когда я только начинала… Там, где я сейчас, намного спокойнее.
Возможно, она знала мою мать, когда та, после своего «несчастного случая», работала где-то здесь танцовщицей и жила в гостинице. Годы путались у меня в голове.
— Наверно, в то время здесь было много танцовщиц, — сказала я. — Вы знали кого-нибудь из них?
Она сдвинула брови.
— Тут был самый разный народ…
— Вы работали по ночам?
— Да. Довольно часто. — Она по-прежнему хмурилась. — Я не очень люблю говорить о прошлом… Вы почти ничего не едите. Так нельзя.
Я проглотила кусочек, чтобы сделать ей приятное.
