Генрих Бёлль - Ангел молчал
Он нетерпеливо дернулся, потому что она опять залилась слезами, а он ненавидел это безудержное выражение душевных переливов.
— Естественно, я так думаю, я думаю, что человек, способный прогнать нищего, способен на все. А теперь иди…
Он быстро вышел из комнаты.
XI
Регина протянула вахтеру пропуск и теперь наблюдала, как его недоверчивая физиономия склонялась над ним: мясистый нос без всякого перехода вклинивался в лоб, а лоб заканчивался восковой лысиной. Потом физиономия оторвалась от пропуска и оказалась прямо перед ней — неожиданно четкая и округлая.
— Комната пятнадцать, операционная, — сказал голос, — направо за углом.
Она пошла направо, миновала запертые больничные палаты, повернула налево и остановилась перед узкой дверью, на которой по растрескавшейся краске красным карандашом было написано: «Операционная». Она постучала, и чей-то голос откликнулся: «Войдите».
В комнате царила тишина. В клубах пара склоненная над стерилизатором монахиня доставала щипцами хирургические инструменты. Доктор устало сидел на стуле и курил. Регина жадно втянула носом запах крепкого табака и впервые ощутила голод как странную смесь тошноты и усталости. Смесь эта подступила к горлу, словно слабый позыв на зевоту, и она не расслышала вопрос доктора.
— Что вам угодно? — повторил он, когда она с трудом справилась с зевотой.
Регина переступила через порог и протянула ему пропуск.
— Ага, вспомнил, — сказал он. — Извините. Вы фройляйн Унгер?
— Да.
Доктор вынул изо рта сигарету, подошел к письменному столу и вытащил из деревянного ящичка с картотекой коричневую карточку.
— Все правильно, — сказал он. — Унгер. Ваша проба крови была превосходная. Анализ не показал ничего плохого. Я пригласил вас сегодня, потому что мы… Ведь вы все еще хотите сдать кровь?
— Конечно, хочу.
— Видите ли, с того раза прошло три недели. — Он пожал плечами и вздохнул. — За это время кое-что изменилось и вполне могло заставить вас отказаться. А вы, значит, все же хотите?
— Да, — проронила она.
— Прекрасно, тогда раздевайтесь. До пояса.
Она сбросила плащ, сняла блузку и положила все вместе на передвижной операционный стол, стоявший рядом.
— Хорошо, хорошо, этого достаточно! — воскликнул доктор.
Она почувствовала, как его сильная рука ощупала ее мускулы, измерила пульс, и слегка вздрогнула, когда холодный фонендоскоп коснулся ее груди.
— Кстати, Унгер, — произнес доктор, устало и задумчиво взглянув на нее, — не вы ли оставили здесь на вешалке свой плащ?
— Да, я.
— И вам его вернули?
— Да.
— Порядочный человек.
— Да, порядочный.
Он вынул из ушей фонендоскоп, кивнул ей и сказал:
— Никаких замечаний. Ваше общее состояние позволяет вас допустить. Можете одеваться. Какая у вас группа крови?
— Нулевая.
— Отлично, вы понадобитесь уже сегодня утром. Не возражаете? Для фройляйн Фишер! — Это он сказал, обращаясь к монахине. — Как вы считаете?
Надевая блузку, Регина заметила, что белый чепец монахини кивнул.
Доктор посмотрел на нее со своей обычной усталой приветливостью:
— Вам повезло. Господин Фишер пообещал особую награду для донора своей дочери — естественно, помимо обычной платы. Какую сумму он назвал, сестрица?
— Тысячу пятьсот марок, — ответила монахиня. Она прикрыла стерилизатор тяжелой никелированной крышкой и обернулась. — Полторы тысячи, — повторила она. — Господин Фишер — человек очень богатый.
— В чем-то богач, а в чем-то бедняк! — смеясь, заметил доктор и погасил сигарету.
Монахиня взглянула на него неодобрительно и сокрушенно покачала головой:
— Вам лучше остаться здесь, переливание крови назначено на десять, не так ли?
— Так, — кивнул доктор, — а по мне, можно и сейчас начать. Вы завтракали?
— Нет, — ответила Регина.
— Нельзя ли дать фройляйн немного поесть?
— Нет, — отрезала монахиня. — Это исключено. — Ее огромный чепец энергично закачался.
— Может быть, как небольшой аванс в счет оплаты, а? Будет нехорошо, если ей станет дурно во время переливания.
— Но это в самом деле невозможно, — возразила монахиня. — Уж поверьте мне. Ведь оплата производится в марках, и к тому же не нами, а экономическим управлением, фройляйн получит у нас только справку.
Доктор пожал плечами:
— Тогда, вероятно, лучше взять кровь у молодого человека из палаты «А», он хоть немного поел.
— Нет-нет! — поспешно вмешалась Регина.
Врач и сестра удивленно взглянули на нее.
— В чем дело? — спросил доктор.
— Я непременно хочу это сделать… Я не упаду в обморок…
— Ну что ж, как вам будет угодно. А вы что скажете, сестрица?
Монахиня пожала плечами.
— Тогда, значит, начнем.
Когда монахиня вышла из комнаты, он опять закурил.
— Я бы с удовольствием предложил и вам сигарету, но не знаю… Мне кажется…
— Нет, спасибо, мне станет дурно. Спасибо.
От табачного дыма у нее сразу закружилась голова. Голод вызвал теперь головную боль, тошноту и усталость. Головная боль началась неожиданно — сильная сверлящая боль, причину которой она не могла уяснить. Регина то и дело вздрагивала и прикрывала рукой рот, когда на нее нападала эта судорожная зевота — такая ужасная, что даже уши закладывало. Она устало следила глазами за доктором, который тщательно вымыл руки в фарфоровом тазу, потом погасил сигарету и положил окурок на стеклянную полочку над тазом.
— Фишер в самом деле очень богатый человек, — сказал он, обернувшись и вытирая руки, — и вполне мог бы выложить какую-то мелочь на завтрак людям, которые сдают кровь для его дочери.
— Чем она больна?
— Этого, к сожалению, я не могу вам сообщить, не имею права. Кстати сказать, ничего приятного. А вы когда-нибудь уже сдавали кровь?
— Нет.
— В таком случае не пугайтесь, придется сделать вам больно, нужно будет вскрыть вену. А вы сожмите зубы, — со вздохом добавил он, — зато получите деньги и еще награду, обещанную отцом больной, даже если… — Он не договорил. — В общем, не бойтесь, все это кажется хуже, чем есть на самом деле.
— А деньги я получу прямо здесь?
— Нет, вам придется поехать за ними к этому Фишеру, потому что… — Он внезапно замолчал, так как в дверь ввезли каталку.
Казалось, на ней приехало только мертвенно-бледное лицо с темными прекрасными волосами, обрамлявшими снежно-белый лоб, и парой узких голубых глаз. Тело же заполняло собой лишь углубление в полотне каталки, так что получалось, будто белая простыня, покрывавшая тело, просто натянута на ее ручки.
— Сюда! — крикнул доктор. Он указал монахиням место рядом с операционным столом и подозвал Регину.
Она встала.
— Ложитесь сюда и обнажите правую руку до плеча.
Она расстегнула манжет правого рукава и, сдвинув тонкую ткань до самого плеча, быстро закатала ее в валик.
— Вот так, — одобрительно сказал доктор. — Все хорошо.
Лежать ей было приятно, головная боль немного утихла, а когда одна из сестер подсунула ей под голову подушку, она почувствовала себя почти хорошо.
— Спасибо, сестрица, — произнесла она.
Ей бросилось в глаза, что на лице доктора появилось тревожное выражение. Углы губ дернулись, а лицо затряслось мелкой дрожью от какого-то внутреннего возбуждения.
— Сжимайте и разжимайте кулак, — скомандовал он и стал сжимать и разжимать свой кулак, растопыривая пальцы. Она повторила его движение и заметила, что он напряженно смотрит на ее локтевую ямку.
— Замечательно, просто великолепно! — вдруг воскликнул он. — Взгляните, сестрица, как она набухла… Прекрасно, сейчас мы аккуратненько в нее войдем. А теперь… — Он подошел к каталке с девушкой и тихим голосом произнес: — Фройляйн Фишер, надо сжимать и разжимать кулак… Вот так.
Он еще раз показал, как это делается, и Регина напряженно всматривалась в серьезные, почти отрешенные лица монахинь и доктора, которые молча наблюдали, как худая бледная рука вяло приподнялась и маленький кулачок начал судорожно сжиматься и разжиматься.
— Спокойнее, — сказал доктор, — еще спокойнее. Вот так.
Он опять начал неторопливо и равномерно сжимать и разжимать кулак, растопыривая сильные ярко-розовые пальцы, а сам внимательно смотрел на предплечье девушки. Потом вздохнул:
— Ничего не видно. Да и неудивительно. Тем не менее начнем. Ждать бессмысленно. Приступаем! Отвернитесь налево, — скомандовал он Регине.
Она послушалась и уперлась глазами в выкрашенную светло-зеленой краской стену, к которой прилипли черные тонкие волоски от кисти — эти отчетливые полоски образовывали какой-то уродливый рисунок. На этой же стене висела Мадонна — большая, чуть ли не метровая фигура из обожженной глины. Мадонна держала сына вертикально и немного впереди себя, так что его непомерно большой венец закрывал ее грудь и видно было только ее лицо. Регина так обессилела, что чувствовала — вот-вот уснет, глаза сами собой закрывались, она с трудом удерживала веки: изображение Богоматери плыло на этом противном зеленом фоне, словно по воде…
