Генри Саттон - Детские шалости
— Да я, еб твою мать, ничему этому не верю, ты даже знаешь, когда она приедет сюда погостить. Я просто, ебаный в рот, не верю, — говорит он, мечась по дому, по тому самому дому, о котором он так страстно мечтает, по своему идеальному дому, несется через холл по плюшевому кремовому ковру — его мать всегда покупает новые ковры — к яркому сиянию матового стекла парадной двери.
— Ким просто хотела убедиться, что за Лили нормально присмотрят, когда она приедет, — говорит Энн. — Что я буду поблизости, чтобы присматривать за ней.
— Тем хуже, — говорит он. — Я ненавижу, когда что-то делают у меня за спиной. Ты такая же мерзкая, как и Ким. Такая же, как все. Ебаный заговор против меня. Какого хуя я сделал, чтобы заслужить такое?
— Марк, я сделала это только ради Лили и ради тебя. И конечно, ты можешь это понять. Пожалуйста, не говори со мной так, я — твоя мать. Тебе следует проявлять ко мне немного больше уважения.
— Тебе повезло, что я с тобой хотя бы так разговариваю! — говорит он, борясь с дверным замком — на тему защиты жилища Лоуренс и его мама такие же параноики, как и он сам.
Когда он наконец справился с дверью и вышел на дорогу, мягко скользящую вниз между низкой изгородью с почтовым ящиком и клумбой с желтыми хризантемами, он обернулся к своей матери, которая проследовала за ним на улицу, но явно пытается по-прежнему держать дистанцию, и Марк говорит ей, снова пристально вглядываясь в постаревшие черты ее лица, в морщины и тонкие кожные складки, каштановые с проседью волосы, которые абсолютно не делают ее моложе, в усталые, налитые кровью глаза, и вот он говорит:
— Только не говори мне, что у тебя есть новости от Робби. Ну что, он еще не подхватил СПИД?
Марк удивлен, что сказал это. Раньше он никогда не ассоциировал Робби со СПИДом, но сейчас он кипел гневом, потому что Робби — модный архитектор в Торонто, потому что, насколько ему известно, он никогда не был женат, и у него нет детей, и он никогда не пытался поддерживать с ними отношения, и внезапно именно в этом он видит разгадку — его братец болен и ему стыдно от этого. И именно этим он может задеть свою мать, думает он — не просто упомянув о Робби, но предположив, что тот — педик и что он болен СПИДом. Он не может избавиться от этой мысли.
— Поэтому он не приехал повидаться с нами? Потому что покрыт язвами и раковыми наростами. Прикован к кровати и не может ходить — я видел по телеку этих пидоров, этих жертв СПИДа.
Он подходит к машине, открывает ее и садится, и перед тем, как уехать прочь, перед тем, как поставить на заднюю передачу и нажать на плотно сжатый акселератор «Астры», он открывает окно и орет:
— А кто будет в глубине души блюсти его интересы? Нет, еб твою мать, не ты. Ты ведь его не бросила, правда? Ты вышвырнула его прочь. Своего младшего сына. А теперь посмотри, что с ним сталось. Бессердечная пизда.
Глава 3
Он видит, что мать отворачивается от него, но на мгновение мешкает перед тем, как вернуться в дом, и он вспоминает Лили, стоящую у парадной двери своего дома, когда он и Николь только-только высадили ее по возвращении из паба с ланча, где она ничего не съела, хотя умудрилась выпить три Bacardi Breezer, одну бутылку с лимоном и лаймом и две с арбузом, которые купила ей Николь, и она выдула все это через соломинку. Он вспоминает о Лили, которая стоит у двери, заткнув уши наушниками, смотрит на дверь, полная решимости не оборачиваться и не махать ему и Николь в тот момент, когда они отъезжают — и ждет, пока мама впустит ее в дом. И не хочет, чтобы он видел, как она плачет.
Когда она вышла из его машины, он заметил, что ее глаза полны слез. Когда он сказал: «Тебе не следует столько пить в твоем возрасте». А потом Николь сказала: «С ней все в порядке. Я уверена, что такое происходит редко. Мы все через это проходили».
Николь была такой спокойной и понимающей, что от этого он чувствовал себя по-дурацки, словно сделал Лили выговор. И внезапно он ощутил отчаянный приступ жалости к своей дочери, за то, что приехал к Ким в этот дом, уже пришедший в упадок. Когда он смотрел, как она выбирается из машины, он почему-то все еще хотел прицепиться к ней, защитить ее — настолько он был в смятении — он не мог не сказать: «Вероятно, в следующий раз ты, может быть, захочешь приехать к нам в гости. Ну, приехать и пожить несколько дней. С Николь и Джеммой. Я поговорю об этом с твоей мамой, обещаю».
Она кивнула ему с полными слез глазами, но ничего не ответила, даже не сказала «Конечно, Марк», и, выбравшись из машины, она ни разу не обернулась. Эта тощая, угловатая фигурка просто прошаркала по запущенной дорожке, и обтрепанные низы ее джинсов были грязны до невозможности.
Когда они отъехали, Николь сказала:
— Неудивительно, что она расстроена. Ей, должно быть, совсем нелегко. Да и ты не был особо доброжелательным, Марк. Мог бы проявить больше сочувствия. В конце концов, ты ее папа.
— О чем ты, я ведь попросил ее приехать, правда? — сказал он.
— Да, но ты не особенно-то общался с ней на ланче. Только задавал эти глупые вопросы, приставали ли к ней бойфренды Ким. Тебе не нужно было этого делать. Не в этот раз.
— Слушай, я же позвал ее к нам, — сказал он, чувствуя себя еще большим идиотом и еще больше виноватым. — Она знает, что мне есть до нее дело. Я даже дал Ким денег. Что я еще мог сделать?
После долгой паузы Николь сказала:
— Я не уверена, что хочу, чтобы она к нам приезжала. Не сейчас. Мы даже не рассказали о ее существовании Джемме. Кроме того, меня беспокоит, как она поведет себя в нашем доме. Она может уронить сигарету и учинить пожар или что еще похуже.
— Ну и кто из нас теперь верх доброжелательности? — сказал Марк. — Я думал, что ты и она теперь в хороших отношениях. За мой счет.
— Мне было жалко ее, потому что ей было трудно с тобой общаться, — сказала Николь. — Кому-то нужно было с ней поговорить. Но это не значит, что я хочу, чтобы она вторглась в нашу жизнь. Перевернула бы все с ног на голову. Она совершенно чокнутая.
— Вероятно, Ким все равно не позволить ей приехать и пожить у нас. Я не расстроюсь. Или же Лили сама не захочет приехать. Одно из двух, — сказал он, мысленно согласившись с Николь, что Лили чокнутая. Что он тоже не хочет, чтобы она вторглась в их пространство, поставила их жизнь с ног на голову. Устроила пожар. По крайней мере часть его не желает этого — хотел бы он научиться лучше понимать самого себя.
Однако возвращаясь от мамы в город, лавируя по недавно расширенной главной дороге мимо просторных частных домов — владений, которые в свое время он проверял на предмет наличия замков, незапертых окон или слабо держащихся дверей, испорченных сигнализаций — он подумал о том, что Ким таки захотела, чтобы Лили приехала и пожила у них. Ему даже не пришлось просить ее об этом. Она позвонила ему с этим предложением примерно через три недели после их поездки в Ньюбери и сказала, что в тот день Лили была явно расстроена и вследствие этого у нее не слишком ладится в школе, но недавно ей стало гораздо лучше, и упомянула, что он приглашал ее приехать и пожить у них, и они обсудили это и решили, что Лили приедет, если Николь пообещает хорошенько за ней присматривать — она ранимый ребенок и, в конце концов, они для нее совершенно новые люди.
Ким сказала Марку, что Лили до начала летних каникул вряд ли приедет, не стоит отрывать ее от школьных занятий, но ближе к концу июля ее приезд вполне возможен. Лили даже могла бы приехать на поезде, но тогда ему придется прислать ей денег на билет, и если у него все в порядке с финансами, то не мог бы он прислать побольше, потому что Лили отчаянно нужны новые вещи, летняя одежда, а еще она хотела себе мобильный телефон, самый простой тариф с предоплатой, потому что у всех ее школьных друзей есть мобильные телефоны. Ким сказала Марку, что их дочь чувствует себя отвратительно, потому что она — единственный человек без мобильного телефона из всех, кого она знает. «По этому поводу на нее все давят», — сказала Ким. В любом случае она полагает, что это хорошая идея — купить Лили мобильный телефон, и тогда Ким всегда будет знать, где она, и, конечно, если Лили попадет в неприятности, то в любой момент сможет позвонить ей или в полицию. Так всем будет гораздо легче и удобнее.
Глава 4
Марк отправил ей деньги, ему кажется, что он всегда делает ровно то, о чем его просит Ким. Например, она просила его жениться на ней. Она явилась к нему с этой идеей в один прекрасный вечер вскоре после той самой ссоры, видимо, их первой настоящей ссоры, когда они орали друг на друга, и она плакала, а он от гнева и беспомощности бил кулаком в стену.
Ругались они из-за предыдущего вечера, они были в клубе, опять в Henry’s, они почти всегда ходили в Henry’s, и Марк хотел пойти домой, а Ким не хотела, и он ушел, вернулся не в свою, а в ее квартиру, заплатил няне, а Ким пропадала где-то до утра, сказала, что после закрытия клуба отправилась в гости к подруге, поболтать, и заснула на ее гостевом диване, и конечно, тогда он ей не поверил. Когда они оба немного успокоились, когда боль в его руке начала утихать, а она уселась на овечьей шкуре, завернувшись в одно только полотенце, раскинув свои розовые ноги на белой шкуре, с распущенными волосами — в тот раз она рано приняла ванну, и сказала: чего она действительно хочет, так это мужчину, с которым она будет чувствовать себя в безопасности. Она сыта по горло мужиками, которые только и хотели, что трахать ее. Эти парни трахали ее, она беременела, и они съебывались. Ей нужен человек, на кого можно положиться. Ей нужен человек, готовый взять на себя нормальные обязательства относительно нее. Кто-то постоянный. Муж. И ради этого она пойдет на все что угодно. Будет отсасывать у него два раза в день. Будет дрочить у него на глазах. Достанет свой Mandy’s Magic Wand [10] — она ему еще не показывала? — и продемонстрирует с дилдо, как это нужно делать. Она уж постарается оттрахивать его до бесчувствия, каждую ночь — спереди, сзади, сбоку, сверху, снизу, наизнанку — каждый божий день. Она оттрахает его так, что выкачает весь воздух. Она вымажется в детском масле и позволить трахнуть себя в задницу, если это то, что ему нужно. Она всегда, черт побери, будет готова трахаться. Как кролик. Как дикий кролик. Дикий кролик-нимфоманка. Быстрые свидания на заднем сиденье машины, за зданиями, в общественных туалетах. У всех на глазах. А еще, сказала она, для нее будет существовать только он один. Она никогда не съебется с кем-нибудь еще. Она это гарантирует. Как эксклюзивный контракт. На бумаге. То, чего раньше она никогда никому не обещала.
