Нина Садур - Вечная мерзлота
Петя таился в тени стен, робел, не подходил. Он смотрел на широкую спину матери, на большие покатые плечи пловчихи, он бы хотел предстать пред нею и сразу сказать что-нибудь важное. Придумать ничего не мог, потому что отвлекался все время на мертвую и беззаботную свою любовницу — она сейчас одна занимала бассейн весь.
Римма вдруг перестала болтать ногами, она уловила присутствие сына. Полуобернувшись, ласково спросила:
— Чего тебе, сынка?
— Мам, — решился Петя, выходя на свет, — я пошутил, а ты сделала.
— Чего сделала, Петя? — не поняла мать.
— Папа не был без трусов. Вот. Папы тут рядом не было. Она одна купалась, а с папой, как раз у нее ничего не было.
Жилы на шее у матери натянулись.
— Звони дяде Али, — жестко приказала. — Он знает, куда девать трупы.
— Мамочка, мамочка, — бормотал Петя, мелко трясясь, — Ты только не переживай, мамочка…
— Быстро! — крикнула Римма! — Беги, звони!
Петя побежал наверх, по своему пустому подъезду. От ненормальной и пустой тишины безо всякого запаха в подъезде слышны были застенные завывания зимнего ветра. В том окне, что было приоткрыто, ветер сдул весь снег, а мраморный подоконник накалился от холода. «Скорей бы в кроватку, под одеялко», — мелькнуло в мозгу, но дел было много. И вдруг радостно подумалось, что не надо готовиться к химии!
Римма, посидев в раздумье на мраморной кромке, внезапно рухнула в воду, взметнув волны. Волны развеселили мертвеца.
Римма крикнула:
— В юности я брала все призы! Брасс — мой стиль!
И рванула. Мертвец, вяло смеясь, повлекся было следом, но пловчиха, всхрапнув и выпрыгнув, уже мчала обратно. Глаза ее забиты были водой, и висячее лицо ее дерзко перемешивало воздух с водой. Пока мертвец неторопливо и важно разворачивался, чтобы догонять, пловчиха ловко поднырнула, влача за собой шлейф кипящих струй, и, не задев мертвеца, молодея, обплыла его снизу, а вынырнув, в два прыжка достигла другого края бассейна. Освежившись, Римма долго прыгала то на одной, то на другой ноге, вытряхивая воду из ушей. Обездвиженный труп неподвижно лежал на застывшей воде.
Петя зашел в офис отца и в записной книжке нашел телефон дяди Али.
— Дядя Али, — захныкал он, — я хочу быть такой же, как вы, смелый и главный!
— Чего звонишь? — разозлился дядя Али. — Говори, дело есть?
— Дело есть, — сказал Петя. — Папа куда-то пропал, а мама хочет звонить в милицию и рассказать, что вы старух убиваете, хотя договор был квартиры у них забирать, а самих их в дом престарелых отвозить…
— О, Аллах! — крикнул дядя Али. — Неразумная сука какая!
Вернувшись к себе в спаленку, Петя снял с себя все и скомканную одежду босой ногой затолкал под кровать. Постояв немного на теплом блестящем полу, подошел к окошку, к зиме. От стекла шла прохлада. Петя припал животом и грудью к стеклу, удивленно подумал, что снаружи все мутно-белое и в воздухе мгла, а здесь тепло и светло и только стеклышко отделяет комнатку Пети от непостижимой застывшей зимы. Почувствовав, что замерз, мальчик нахмурился и отошел от окна. Постояв, оглянулся по сторонам и потом подошел к тумбочке и взял в руки маникюрные ножницы. Левой рукой сильно, до боли оттянул вперед член, и, введя его в раскрытые лезвия, с силой сомкнул ножницы.
Когда дядя Али поборол ревущую Римму, которая, скользила, дралась и даже смогла выдавить ему глаз, он отволок ее труп в свой джип, от злости и боли забыв укутать ее тряпьем. Но улица к этому глухому часу вымерла, и никто не видел согбенного азербайджанца и мокрого тела мертвой женщины, гулко бьющейся головой о мерзлые ступени крыльца. От неожиданного жгучего холода дядя Али на миг задохнулся, а когда вновь взялся за лодыжки трупа, чтобы тащить его дальше, поразился — неожиданной теплоте этих лодыжек. Голое тело лежало на асфальте, с которого ветер сдул снег и казалось мягким и живым, а раскрытые бледно-серые глаза женщины смотрели на азербайджанца пристально, сердито. Запаниковав, он подумал, что труп живой, и ему захотелось убить его снова, но место было опасным, открытым, и азербайджанец, держась за теплые лодыжки, потащил труп к своему джипу. Стукаясь затылком обо все неровности дороги, голова кивала ему снизу, а из глаз сочилась влага.
Погрузив труп пловчихи, дядя Али принял таблетку нитроглицерина и спустился в подвал за другим, незнакомым ему трупом, тихо кружившим в бассейне. Подогнав труп к краю бассейна, азербайджанец заглянул ему в лицо и отшатнулся:
— О, Аллах!
Мертвец смотрел на него кривым белым глазом, и дядя Али понял, что мертвец знает, что у самого дяди Али теперь будет такой же глаз. Он отволок мертвеца в свой джип и бросил его на теплого, а потом посмотрел на окно Петиной комнаты. В окне стоял розный желтый свет. Дядя Али взял нож и тихо, как кошка, стал подниматься по пустынной лестнице мимо молчащих квартир в аппартаменты подростка.
Когда дядя Али открыл дверь Петиной комнаты, от неожиданности вскрикнул. Острый запах крови ударил в ноздри, и хоть один глаз нестерпимо болел, выдавая картины ослепительных взрывов, другой мгновенно опалился алым, ничем неостановимым сиянием. Красивая светлая комната словно передумала сонно пльггь в этой зиме: вся обагрилась и засверкала невиданным праздником — это разлита повсюду была кровь мальчика. Сам мальчик, нагой и зеленоватый, лежал на светлом паркетном полу, между ног его все еще теплился слабый фонтанчик темной крови. Живот, грудь и ноги, были облиты блестящей, как лак, рубиновой кровью, бледное личико лежало щекой на полу, а глаза закатились под лоб. Рот был приоткрыт в вялом, ушедшем вместе с жизнью удивлении, «Да, это первый мертвый за сегодня», — понял азербайджанец и с отвращением подумал про двух хитрых и злобных мертвецов в своем джипе.
«Окончен наш бизнес!» — торжественно произнес азербайджанец красной комнате, и, держась за свой глаз, вышел вон.
Дядя Али уехал в глубокое горное село к маме. По утрам он любит гулять в виноградниках, задумчиво поглаживая нежный податливый бок ручной овечки Симки. И лишь на заходе солнца, когда неописуемый пожар рушится с неба на горы, дядя Али, испуганно озирает окрестности, норовя заглянуть себе за спину. Со стороны бокового левого глаза, глядящего слепо, внимательно и даже немного весело.
* * *Но Петя не умер. Очнувшись и поняв это, он сделал все, чтоб не умереть от потери крови. Петя сам себе помог и остался жить.
Петя стал жить один в пустынном подъезде. Никто в мире не знал, что Петя остался один. Он ходил в школу, относил свою одежду в химчистку «Диана» и мамины платья относил, а потом нес их по Мерзляковскому переулку в прозрачных пластиковых мешках, и все видели, что подросток заботится о родителях. Когда подкрадывался тоненький участковый Саша и ласково тыкался смазливой мордочкой Пете в плечо, мальчик молча отдавал ему конверт со ста пятьюдесятью долларами, и задумчиво смотрел, как милиционер спешит по снежку, озирая окна Полярников. Денег у Пети было немерено, но ел он мало и все постно простое. Поливал цветы в маминой комнате, а ночами спускался в сырой и темный подвал, включал подсветку и долго плавал в теплой светящейся воде.
Однажды, на исходе зимы, в ранний и глухой час Петя вышел погулять во двор. Была метель. Та февральская, теплая и обильная, которой хочется подставить лицо. Мгновениями остро тянуло весной, тут же наваливался стылый зимний холод и трепет уходил из тела. Дышалось легко и спокойно. Шею мальчик подставлял метели и морщил все свое небольшое личико, радуясь холодному и бездушному движению вокруг себя. Покачиваясь под напорами ветра, грезил. Снежинки, ударяясь о роговицу глаз, мгновенно сгорали, стекали по дрожащему лику слезами. В груди было хорошо.
Вдруг Петя почувствовал, что он не один. Резко обернувшись, в мутном мраке разглядел фигуру. «Сволочь», — привычно мелькнуло в голове. Но злости не было, а, напротив, захотелось подойти, постоять уже вместе на краю снежного мрака.
Бледные волосы девочки потемнели от влаги. Снег, ударяясь в голое плечо, таял, сбегал кривыми струйками на обнаженную грудь и округлую головку младенца, припавшего к груди. Младенец, не переставая сосать, забавлялся бегущим снегом, мило ловил это движение неуклюжими еще пальчиками. И девочка и младенец овеяны были метелью, и Пете нестерпимо захотелось не разлучаться с ними никогда уже.
— Ну, чего ты уставился? — спросила Лена.
Но Петя ничего не мог сказать. Он смотрел в ее сияющие спокойным холодом глаза и глупо ухмылялся.
— Зацепина, ты что? — спросил он тихо.
Лена сказала:
— У меня дома воняет. В родителях, в животе черви. В глазах — черви. Умерли они, вот что. Мы с дочкой так не можем.
— Ты же девочка, — не поверил Петя, — откуда у тебя дочка?
