Анатолий Тосс - Американская история
Я не стала с ним спорить, не стала возражать, что если за каждым пациентом, за каждым опытом, конечно, непосредственно не стоит возвышенное, и для отвлеченного общего теоретизирования, безусловно, нет ни времени, ни места, почему все-таки при этом глобальная цель познания не может, пусть не вмешиваясь непосредственно, а скорее исподволь, ненавязчиво определять общее направление и смысл всей работы. Я сказала ему только, ощущая досаду за обнаженную свою откровенность и, по-видимому, неловко улыбаясь, что понимаю его и что отчасти он прав, но все это крайне индивидуально, и я по-прежнему чувствую очарованность и, пусть наивную, пусть по-студенчески детскую, преданность таинственной громаде задачи, которую я, знаю, мне не решить. Я пожала плечами, мол, ничего не могу сделать: знаю, глупо, но я так чувствую.
Он посмотрел на меня пристально, но взгляд его, ставший вдруг серьезным, уже не нес в себе ни подозрительности, ни сочувствия. Самое интересное в этой истории то, что через пару недель, уже после конференции, я получила от него по электронной почте письмо, в котором он писал, что много думал о нашем разговоре, что даже плохо спал первые дни, и в результате понял, что потерял некую живую ниточку, связку с тем, что делает. А то, что он называл профессионализмом, в результате убило в нем радость ежедневной работы, и он признает, что я права, и понимает теперь, почему именно я сделала то, что сделала, имея в виду мою знаменитую методику. Я ответила ему, что рада, если наш разговор как-то помог ему, и пожелала вновь найти ту живую нить, о которой он так образно упомянул.
Впрочем, сейчас, когда прошло столько лет с момента, когда впервые значение слова «психология» закрепилось у меня в сознании, и потом, много раз перемешиваясь и перевариваясь вместе с набранными знаниями, опытом, тяжелой работой, видоизменялось, мне уже трудно понять, когда сформировалось, приняло различимую форму мое сегодняшнее представление о ней.
Это вообще так — слои памяти переплетаются между собой. Какое-то воспоминание из далекого прошлого вдруг оказывается наверху, то, что вроде бы совершилось с ним одновременно, почему-то исчезло, затерялось, а то, что всплыло, причудливым образом состыковывается с другим воспоминанием из другой эпохи и составляет никогда не существовавший, но ставший вдруг реальным узор прошлого. Но память — живой организм, она дышит, пульсирует, находясь в постоянном изменяющемся движении, выводя на поверхность по какому-то своему, неведомому нам закону, казалось, давно потерянные отростки прошлого и, напротив, безжалостно потопляя в своей недосягаемой глубине то, что кажется таким непотопляемым. Марк правильно сказал тогда Рону: человека можно определить мозаикой его текущей памяти — изменился ее рисунок, поменялась цветовая гамма, и что-то изменилось в сознании самого человека, чуть по-другому стал он воспринимать окружающий мир, или, как говорил Рон, поменялись атрибуты его жизни.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Я позвонила Марку из шумного коридора университета, из автомата, стоявшего рядом с административным офисом, где я только что говорила с секретарем факультета психологии, и тупой комок обиды и разочарования все еще стоял у меня в горле. Слава Богу, Марк был дома, и, слава Богу, я услышала его мягкий, ровный, спокойный голос.
— Марк, — сказала я без вступления, — ничего не получится, я только что разговаривала с секретарем, мне надо начинать с самого начала. Они ничего не зачтут мне, — голос мой дрожал скорее от досады, чем от слез. — Я не буду никуда переходить, я уже год тут отучилась, два года в Москве, и теперь все сначала, нет, я не буду...
— Подожди, — перебил меня Марк, — не нервничай, я ничего не понял. Ты разговаривала с каким секретарем?
— Психологии.
— Так, факультета психологии, — поправил меня Марк. — И он сказал, что, если ты будешь переводиться, тебе не зачтут предметы — ни тех, которые ты изучала здесь, ни тех, что в Москве. Так?
—Секретарь — баба, так что не «он» сказал, а «она» — внесла я раздраженную поправку.
— Неважно. Я правильно суть уловил? — Правильно, — наконец согласилась я.
— Так, когда у тебя следующий перерыв?
— Сейчас будет две лекции подряд, а потом перерыв, по-моему, полчаса.
— Хорошо, — сказал Марк. — Жди меня в кафетерии на втором этаже через два часа, я приеду, и мы все обсудим. Только успокойся и не нервничай. Мы все решим.
— Хорошо, — сказала я и, не попрощавшись, повесила трубку.
Он, как и обещал, приехал к самому началу перерыва, и мы сели за столик в очень шумном и не самом чистом кафе.
Я уже успокоилась, конечно, и мне стало в основном все равно — психология, астрономия, бухгалтерия — какая разница, но начинать все с самого начала, нет, я не буду. Даже не понятно, почему я расстроилась поначалу. Неделю назад я и не думала ни о какой психологии, для меня и науки такой не существовало, и вдруг, надо же, чуть не расплакалась.
Я знаю, ответила я себе, я просто фантазировала всю эту неделю, представляя себя модной психологиней, лечащей людей, читающей лекции, то есть мечтала об образцовом золушкином пути, о котором так или иначе мечтают все девушки, правда, в основном в отличие от меня в юном, подростковом возрасте. А когда быстренько выяснилось, что кареты и дворцы мне особенно не светят, стало обидно до слез.
Я успокоилась настолько, то есть, вернее, мне настолько стало все безразлично, что я бы отменила встречу с Марком, если бы смогла. Но я не смогла, не успела, хотя, когда он подошел, мне, если честно, даже обсуждать ничего уже не хотелось.
— Ты что будешь? — спросил Марк, направляясь к буфету.
— Кофе.
— Что-нибудь еще?
— Нет, только кофе. Есть совсем не хочется, — ответила я. Он пожал плечами.
— Я не знал, что ты сегодня пойдешь на кафедру выяснять, — сказал он, вернувшись с двумя кофе и маковой булочкой.
— А что произошло бы, если бы ты знал? — полюбопытствовала я. — Что изменилось бы?
— Наверное, ничего. Я просто хотел поговорить с тобой перед этим.
— И что это бы изменило? — упорно и не без иронии настаивала я.
— На самом деле ничего. Просто ты была бы подготовлена, вот и все.
Я пожала плечами, мол, хорошо быть подготовленной, конечно, не мешает быть подготовленной, но я и так ничего.
— Смотри, малыш, — начал Марк медленно, как-то неестественно мягко проговаривая каждый звук. — Давай посчитаем, этого мы еще не делали. Если ты перейдешь...
— Никуда я не собираюсь переходить, — перебила его я. — Я все заново начинать не собираюсь, к тому же платить еще за один год, и вообще! — выплеснула я то, что собралось у меня где-то под горлом.
— Хорошо, малыш, мы с тобой только теоретизируем, да?
— Ну, — неохотно согласилась я.
— Итак, допустим, ты перейдешь или даже не так, не ты...
— Вот именно, не я, — не удержавшись, вставила я.
— Скажем, кто-то поступает с самого начала на психологию, — не обратил он внимания на мое замечание. — Чтобы получить бакалавра, надо четыре года. Потом магистра — еще два года. Но это еще не все, клинический психолог должен иметь степень доктора наук, это еще пять лет. Без диссертации нельзя ни преподавать, ни открыть практику — ничего. Итого, все обучение занимает одиннадцать лет.
— Одиннадцать лет, — проговаривая каждый слог, искренне удивилась я. — Мне будет тридцать три, когда я закончу учиться. Нет, я до этого возраста вообще не доживу.
— Кроме того, — продолжал Марк, не реагируя на меня, — по завершении учебы надо написать диссертацию, а потом сдать непростой экзамен, чтобы получить лицензию на практику.
Я уже перестала серьезно относиться к тому, что он здесь наговаривал, так, сидела ради приличия. Одиннадцать лет коту под хвост — ни денег, ни работы, ни времени на личную жизнь. Нет, это не для меня, пусть он другим рассказывает.
— Теперь, после того, как я тебя напугал, слушай внимательно: этот график стандартный, а значит, не для нас.
— Не поняла.
Я действительно не поняла.
— Мы с тобой люди нестандартные, поэтому стандартные графики нас не устраивают.
Я улыбнулась своей самой скептической улыбкой и удивленно качнула головой, мол, ну поделись, какие у тебя еще, милок, фантазии. Тем не менее почему-то, сама не понимая почему, стала внимательна.
— Смотри, они, конечно, зачтут тебе года полтора, все же ты училась больше трех лет.
— Не зачтут! — почти выкрикнула я. — Я тебе говорю — не зачтут, я же только что с ними скандалила. Странный ты, я ему говорю, не зачтут, а он все свое.
— Можно я скажу? — все так же спокойно, почти с улыбкой сказал Марк.
— Хорошо, — кивнула я.
— Этот вопрос я беру на себя. Это мое дело, но года полтора тебе зачтут. — Фраза показалась мне по-заговорщицки таинственной, зато прозвучала она весьма уверенно.
