Юрий Петкевич - С птицей на голове (сборник)
Я не помню: в связи с чем писал в первом письме о душе. Так что я, может, не о том сейчас пишу, но где логика, связь между местом, где болит душа, и идеей сверхчеловека. Хотя, может, пока дойдет письмо, ты уже сама забудешь, что написала, как и я. Когда многое утрачено, и — малое драгоценно либо совершенно бесполезно. Как для кого! В конечном счете, мы все разбазариваем, и далее делится на 2, на 3, и т. д., и люди привыкают ко всему; а может, не делится, а повторяется. Какие могут быть мелочные обиды, если мы созданы для любви. Еще мне подумалось, что маленькая разлука — это для того, чтобы отлежалось в душе. Снятся сны с тобой, а сегодня приснилось, что ты беременная и должна скоро рожать. И мне было очень страшно. Мама поднялась в полседьмого и спросила, куда девать сено? Я ей сказал, что еще не начинала расти трава. С самого утра дождь, после обеда выглянуло солнце, и с мокрых крыш начал подниматься пар. Если бы не было веселой желтизны, а немного бурого, — вечер смахивал бы на сентябрьский, совсем как тот, когда мы познакомились, и почему-то вспомнился Кизляков. Он будто не мог понять, что мы полюбили друг друга, и привязался за нами. Я разговаривал с тобой глазами, а когда он заметил — как раз хлынул дождь, и Кизляков убежал, будто спрятаться, а мы целовались под дождем, и я никогда не был так счастлив…
Как раз зазвонил телефон, и Гоша догадался, к кому ушла его жена. Он взял трубку, почувствовав, что голос у него звучит не изнутри, а извне, будто он не здесь, а там — в каком-то другом месте и другом времени, — и ему тут сообщили, что Любочка находится в психиатрической больнице.
Он пошел на кухню и стал есть холодную кашу. Затем помыл тарелки и кастрюлю и, собираясь в больницу, увидел, какое лицо у матери.
— Ну, все же хорошо, — сказал он ей. — Наконец добрались. Чего загрустила?
— Скучаю по тебе, — ответила старуха.
— Как это скучаешь, — удивился Гоша, — если я перед тобой?
— Скучаю по тебе — маленькому, — пояснила мама. — Я хотела бы подержать тебя на руках, как когда-то, — с грустью добавила она.
Гоша вышел на улицу и сел на трамвай. Трамвай проезжал через кладбище. Сейчас оно завалено снегом — ни души, только собака пробиралась между могилами. Гоша подумал, что ей нужно на кладбище, и собака оглянулась. Сразу за кладбищем находился пруд — на другой стороне парк, и здесь — ни души. Опять повалил снег. Давно ему надо растаять, но снег все сыпал и сыпал, и весну выдавали одни дали. Если посмотреть на другую сторону пруда, заметно, как деревья уже иначе чернеют, а еще дальше все сливается в густую синеву, чересчур яркую для зимы.
На следующей остановке Гоша вышел. Однажды летом он приезжал сюда вместе с Любочкой, когда Кизляков заболел непонятной болезнью и лечился здесь. День выдался тогда чудный; вдоль дорожек цветники — подобных Гоша даже при церквях не видел, а теперь одни сугробы, и под деревьями снег изрешечен каплями. Гоша еще вспомнил: ему кто-то рассказывал, что психические болезни заразные и необходимо остерегаться людей со странностями. Ничего такого с Кизляковым не происходило, разве что он почувствовал внутри себя огненный шар. Гоша этому не верил, усмехался, а сейчас испугался, и ему открылась тайная жизнь его жены. И вот тут, только вспомнив Кизлякова, Гоша встретил его. Навестив любимую женщину, Кизляков, задумавшись, шагал навстречу и, глядя прямо в лицо Гоше, не увидел, а тот не стал окликать его и отвернулся. Два мальчика в синих пижамах — из тех, кто прикидывается, чтобы не идти в армию, несли на носилках старуху. Мальчики положили на снег носилки и встряхивали руками, чтобы размять онемевшие пальцы.
Гоша поднялся в больнице на второй этаж и нажал на кнопку перед железной дверью. В окошечко сбоку выглядывали по очереди глаза, и, когда медсестра открыла, Гошу обступили женщины — стали подмигивать, хихикать. Гоша растерялся, но тут увидел жену в больничном халате и поспешил к ней. У Любочки брызнули слезы на грудь Гоше, и он сквозь рубашку почувствовал, какие они горячие. Гоша стал гладить жену по вздрагивающим плечам, успокаивать и, когда она взглянула на него, спросил, вытирая платочком ей щеки:
— Что случилось?
Любочка заметила, как и у него изменилось лицо.
— А что с тобой? — пролепетала.
Гоша попробовал улыбнуться и поцеловал ее.
— Ты не рада мне?
— Почему же?
— Я рад, что ты рада, — сказал он с грустью, глядя в окно, где опять пошел снег. — Когда она закончится? — вздохнул.
— Зима? — переспросила Любочка. — В этом году очень длинная зима, и поэтому мне стали сниться страшные сны.
— Я понял, — сказал Гоша, — у сумасшедших сны наяву.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Любочка. — Когда растает снег, — заявила, — я выздоровлю. Хочется сбросить больничный халат и пройтись по улице в прозрачном платьице, чтобы мужчины оборачивались.
— Как тебя лечат? — спросил Гоша. — Таблетками?
— Мне от них, — пожаловалась Любочка, — втягивает внутрь лоб с хрустом.
Когда он уходил, опять из палат сбежались женщины, с серыми лицами после долгой затяжной зимы, и, заглядывая в лицо, улыбались, беззубые, страшные, — все больше старухи, и даже девушки, похожие на старух, и Гоша даже не помнил, как с Любочкой попрощался.
Выходя из больницы, Гоша услышал, будто мама позвала его и что-то сказала. Как раз он проходил через арку — звуки в ней были гулкие, и Гоша подумал: ему почудилось. Бредя дальше по улице, едва не столкнулся с Кизляковым, вышедшим из винно-водочного магазина. Тут мама в другой раз позвала Гошу, и он даже оглянулся. Он, конечно, не увидел ее, но голос услышал отчетливо. Мама сказала: чувствую себя, как в зоопарке, — и Гоша понял, что произошло, зачем, почему она позвала его и где она сейчас. А Кизляков не ожидал встретить Гошу и испугался. Он забыл поздороваться и показал бутылку вина, но Гоша отказался, сославшись на то, что его позвала мама.
— А я не услышал, — изумился Кизляков.
— Ты не услышал, — пояснил ему Гоша, — потому что она не твоя мама, и если я услышал, а ты не услышал, это еще ничего не означает.
Он побежал к остановке и вдруг почувствовал, будто у него спичкой чиркнули в груди. Гоша понял, что и он заразился огненным шаром и спешить теперь некуда и незачем. Он вспомнил, как утречком в поезде мама сказала: там будет все то же самое, что и здесь, — и успокоился, вздохнул. Еще он вспомнил — когда летом навещал с женой Кизлякова, — сбежались из палат мужчины посмотреть на Любочку. И где она сейчас, — подумал Гоша и, после того как сегодня сбежались женщины посмотреть на него, испугался: а где же я буду завтра?..
Рояль
1
На скамейке напротив сидела девушка — за букетом ее лица не видно. В вагоне сильнее, чем цветами, запахло рыбой — сразу за переездом рыбный магазин, дальше улица опускалась к реке.
— Ты любишь город? — спросила у Павлушки девушка с букетом.
— Когда жил в нем — не любил, — признался мальчик, — а сейчас полюбил.
— А где ты теперь живешь?
— Мама развелась с папой, и мы переехали к бабушке в деревню.
— Сейчас едешь к папе?
— Нет, папа женился — у его новой жены рыжая девочка, — сказал Павлушка, — и я не хочу видеть, как она играет на моем пианино.
— Почему же ты не забрал пианино в деревню?
— Я перестал на нем играть.
— Почему?
Мальчик не ответил. У вокзала поезд остановился. Пассажиры выбрались из вагона на перрон и разошлись кто куда. Павлушка побежал, свернул в переулок — навстречу стадо коров; за ними брели, спотыкаясь, пастухи. Они опохмелились и уже никуда не спешили. Мальчик опять побежал, вскоре остановился, чтобы отдышаться, но, разволновавшись, не мог отдышаться. Приоткрыл у Куркиных калитку и заглянул во двор. Как раз мама Ольки поливала из лейки цветы у крыльца.
— Олька спит, — сказала мама.
— А когда проснется?
— Она только что пришла.
Павлушка побрел дальше, зазвонили в церкви, а куда еще можно пойти в воскресенье утром — и он обрадовался.
Идти в церковь надо мимо отеческого дома — нельзя не зайти, но Павлушка боялся увидеть девочку, которая играет на его пианино. Сквозь тучи пробилось солнце и ударило в окна. Одно было распахнуто, и в нем от мух сетка. Раньше этой сеткой накрывали ящик с цыплятами. У Павлушки защемило сердце, он не выдержал и поднялся в дом. Когда папа увидел его, смахнул со щеки слезу и, не зная, куда деть глаза, уставился в сетку на окне. Впрочем, это не сетка, а кусок жести, в котором папа пробил гвоздем дырочек, чтобы цыплята в ящике не задохнулись. На солнце надвинулась туча, зашуршал по крыше дождь, и опять зазвонили в церкви.
— Как мама? — спросил папа.
Тут в сенях стукнула дверь, но прежде новой жены папы вбежала Жучка.
