Салман Рушди - Ярость
Соланка отметил, как Джек забавляется, и заставил себя вернуться в реальный мир.
— К счастью для всех нас, — наконец изрек профессор, растягивая губы в некоем подобии улыбки, — иначе я непременно отбил бы ее у тебя. — И с досадой подумал: опять эти дурацкие созвучия. Нила — Мила. Желание преследует меня и предостерегает банальной рифмой.
Она работала продюсером в одной из лучших независимых телекомпаний, выпускала документальные фильмы. Как раз сейчас задумала проект, который требовал возвращения в родные места. На родине, в Лилипут-Блефуску, все очень непросто. На Западе люди думают, будто это настоящий рай среди Южных морей, идеальное место для свадебных путешествий или романтических уик-эндов, в то время как на самом деле там назревает серьезный конфликт. Отношения между индолилипутами и коренной народностью, элби, которая пока составляет большинство населения, но только пока, быстро накаляются. Чтобы привлечь внимание к проблемам своей страны, проживающие в Нью-Йорке представители противоборствующих сторон планируют провести на улицах города марши протеста, причем оба должны состояться в ближайшее воскресенье. Это будут немногочисленные, но яркие манифестации. Маршруты проложены так, что представители противостоящих кланов никак не должны встретиться, и все же Нила готова поспорить, что без столкновений дело не обойдется. Сама она намеревается принять участие в марше. Она говорила о политических волнениях на крошечном кусочке земли, и профессор Соланка видел, как пылали ее щеки. Для прекрасной Нилы этот конфликт был важен. Она все еще хранила связь со своей страной, со своими предками, и Соланка почти позавидовал ей.
— Здорово! А пойдемте все вместе! — азартно воскликнул Райнхарт. — Точно, мы все должны пойти! Малик, ты же пройдешь маршем ради своего народа? Ну, ради Нилы наверняка пройдешь, по-любому. — Избрав шутливый тон, Райнхарт явно просчитался.
Соланка видел, как напряглась и нахмурилась Нила. Нельзя относиться к подобным вещам так, словно это игра.
— Да, — проговорил Соланка, глядя девушке прямо в глаза, — да, я пойду на марш.
И они сели смотреть футбол. Последовали новые голы: шесть мячей удалось забить голландцам, югославы же под конец игры сумели провести одну ничего не решающую утешительную атаку. Нила тоже радовалась хорошей игре голландцев. Она любовалась темнокожими игроками голландской сборной, не завидуя их красоте и ловкости, без ложной застенчивости, видимо, считала их равными себе.
— Суринамцы, — заметила она, не зная, что высказывает мысль, много лет назад пришедшую в голову молодому Соланке во время поездки в Амстердам, — живое доказательство того, что смешение рас дает великолепные результаты. Только взгляните на них. Эдгар Дэвиде, Клюйверт, Рейкард сейчас в игре, в добрые старые времена был еще Руд. Великий Гуллит. Они все метеки, чужеземцы. Перемешайте расы, и вы получите самый красивый народ на земле. — И неожиданно добавила: — Я собираюсь в Суринам. В ближайшее время.
Нила вытянулась на канапе и закинула ногу в высоком кожаном сапоге на подлокотник, уронив при этом свежий номер «Пост». Газета свалилась Соланке под ноги, и взгляд профессора упал на заголовок: Новое убийство Бетонного Маньяка. Ниже, чуть более мелким шрифтом, было набрано: Мужчина в панаме — кто он? В мгновение ока все переменилось; из открытого окна на него обрушилась слепящая тьма. Легкая лихорадка возбуждения, тонкий юмор, тайное желание — все это разом куда-то исчезло. Ощутив, что его бьет озноб, Соланка спешно поднялся на ноги и через силу выговорил:
— Мне нужно идти.
— До того как прозвучал финальный свисток? Малик, друг, да это просто невежливо, — изумился Райнхарт.
Но Соланка лишь молча кивнул ему и быстрым шагом вышел за дверь. Удаляясь, он слышал, как Нила, взявшая газету после его спешного ухода, комментирует свежие новости:
— Подонок. Только все мы решили, что этот кошмар закончился, что опасности больше нет, но куда там. Это никогда не кончится. Вот опять убийство.
6
«Дайте только срок, и ислам очистит эти улицы от уродов, которые даже водить не умеют, — проорал таксист водителю, пытавшемуся его обогнать. — Ислам очистит этот город от продажных еврейских задниц вроде тебя и твоей еврейской придорожной шлюхи-жены. — Проклятья не стихали всю дорогу по Десятой авеню: — Кобель-недоросток, трахающий свою малолетнюю сестру! Аллах отправит тебя гореть в аду вместе с твоей развалюхой на колесах. Грязный свинячий выродок, только сделай так еще раз, пожиратель дерьма! Посмотрим, какой ты будешь смелый, когда твои яйца раздавит беспощадный кулак победоносного джихада». Ругательства, которые водитель выкрикивал на звучном деревенском урду, заставили Малика Соланку переключиться с овладевшего им смятения на ядовитую злобу шофера. На груди таксиста был приколот беджик с именем — Али Маджну. В переводе с урду Маджну означает «возлюбленный». Этому конкретному Возлюбленному никак не дашь больше двадцати пяти, он вполне симпатичный — высокий, худощавый, с эффектной челкой, как у Джона Траволты, — живет в Нью-Йорке, имеет постоянную работу. Что его эдак достало?
Соланка быстро нашел ответ на свой вопрос. Когда ты еще слишком молод и не набил собственных шишек, ты можешь примерять на себя, точно власяницу, все страдания мира. В таком случае Десятая авеню могла страдать за палестинцев, чьи муки длились по вине американского президента, который на исходе своего президентского срока желал придать блеск собственным потускневшим свершениям, а потому жаждал прорыва в буксующем мирном процессе на Ближнем Востоке и подталкивал Барака и Арафата к переговорам в Кэмп-Дэвиде. Возлюбленный Али был индийцем или пакистанцем, но, вне сомнения, из какого-то ложного коллективистского духа параноидальной панисламистской солидарности винил всех водителей Нью-Йорка в несчастьях мусульманского мира. В перерывах между проклятьями он переговаривался по рации с братом своей матери: «Да, дядя. Да, аккуратно. Конечно, дядя. Да, я знаю, что машина стоит денег. Нет, дядя. Да, вежливо, всегда вежливо. Можешь на меня положиться, дядя. Да, знаю, вежливость — залог успеха», — и тут же робко уточнял у Соланки маршрут. Это был его первый рабочий день на ненавистных нью-йоркских улицах, и он был перепуган до безумия. Соланка, и сам находившийся в крайнем смятении, обошелся с Возлюбленным мягко, но все же, выходя из такси на площади Верди, заметил:
— Может, стоит поменьше ругаться, Али Маджну? Сбавить тон. Некоторые клиенты могут обидеться. Даже те, кто не знает языка.
Юноша посмотрел на него в крайнем изумлении:
— Я, сэр? Ругался? Когда?
Странный вопрос.
— Всю дорогу, — разъяснил Соланка, — на каждого, кто попадался на глаза. Мать твою, грязный жид — в общем, классический набор. — И добавил на урду, чтобы не оставалось сомнений: — Урду мери мадри забан хе. Урду — мой родной язык.
Лицо и шею Возлюбленного Али залило пунцовой краской стыда. Он уставился на Соланку по-детски чистыми черными глазами.
— Сахиб, раз вы это слышали, значит, так и есть. Но, видите ли, я сам не знаю, что на меня нашло.
Соланка потерял терпение и повернулся, чтобы идти:
— Ладно. Обычное для водителя на дороге раздражение. И тебя понесло. Не страшно.
Профессор уже шел по Бродвею, а Возлюбленный Али отчаянно кричал ему вслед с надеждой, что его услышат и поймут:
— Это ничего не значит, сахиб. Я не имел в виду ничего такого. Я даже в мечеть не хожу. Боже, храни Америку, о'кей? Это просто слова.
Да, слово и дело не одно и то же, с досадой признал быстро удаляющийся профессор. Хотя слова могут стать делами. Сказанные в нужное время в нужном месте, слова могут сдвинуть горы и изменить мир. Хм, а если при этом сказать, будто не знал, что делаешь, — отделить дела от слов, их обозначающих, — можно снять с себя всякую ответственность. Сказать «Я не имел в виду ничего такого» — значит лишить смысла свое неправое деяние, по крайней мере по мнению всех Возлюбленных Али в мире. Возможно ли такое? Без сомнения, нет. Такого просто не может быть. Многие считают, что даже самым искренним раскаянием нельзя искупить вину за преступление. Что уж говорить о необъяснимых провалах в памяти — это куда как менее серьезное основание для прощения, тем более что оно не содержит и тени раскаяния. С неприятным изумлением Соланка узнал себя в глупом юнце Али Маджну: та же горячность, те же «не помню», «не знаю». Однако он, Соланка, не ищет себе оправданий. Перед тем как сокрушительный приход Нилы Махендры заставил их сменить тему, тщательно скрывающий глубину своего смятения Соланка пытался рассказать Райнхарту о своем страхе перед террором гнева, который держит его в заложниках. Поглощенный футболом, Джек лишь кивнул с отсутствующим видом:
