Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии
После всех этих новостей я покинул административный корпус и отправился в корпус хирургический, чтобы ассистировать доктору Урбану, который вскоре должен был заменить Накаша в качестве анестезиолога. Но когда я прибыл на место, то не обнаружил никого, за исключением самого больного — пожилого мужчины, заросшего рыжими волосами, который только что был доставлен из палаты в операционную. Несмотря на успокоительное, полученное им в палате, он был очень возбужден и беспокойно ерзал в кровати в коротком, белом распахнутом халате; голые ноги его непрерывно подергивались от раскатов грома за окном, глаза были широко раскрыты, и в них стоял испуг. Подойдя к нему, я представился и уговорил полежать спокойно. Затем я осторожно помассировал ему шею и плечи, как если бы я успокаивал перепуганное животное.
Его карточка и коричневый конверт с результатами рентгенологического обследования лежали у него в ногах, и хотя это не входило в мои обязанности помощника анестезиолога, я взял все документы и результаты рентгеноскопии и, разложив их по кровати, внимательно просмотрел, один за другим. Затем я задал больному вопросы, касающиеся его самого. Он оказался тихим и спокойным человеком около семидесяти, членом киббуца в Иорданской долине, гордившимся не только тем, что он все еще был в состоянии работать по шесть часов в день на одной из местных фабрик, но и тем в равной степени, что его сын, который привез его в операционную из палаты на верхнем этаже и сейчас ожидал его снаружи, в комнате для посетителей, также был полноправным членом киббуца. Я поговорил с ним немного о его болезни и попросил рассказать мне, как он сейчас себя чувствует и что его больше всего беспокоит. У него было багровое лицо, дыхание было тяжелым и хриплым. Больше всего, признался он мне, его пугает не боль, которую он испытывает постоянно, а страх перед тем, что его могут оставить одного в операционной.
Я решил обследовать его, во-первых, для того, чтобы протянуть немного время, а во-вторых, чтобы собраться с мыслями.
Прежде всего я измерил ему кровяное давление, которое, как я и подозревал, было тревожаще высоким и абсолютно неподходящим для проведения продолжительной операции, которая ему предстояла, пульс его и биение сердца были столь же нерегулярны. Я не мог бы сказать, какие из этих показателей были временными, вызванными паникой, охватившей его, а для каких имелись иные, более органичные причины, которых там, наверху, никто не заметил.
Я позвонил в терапевтическое отделение и попросил соединить меня с одним из врачей. Когда это произошло, в телефонной трубке я узнал голос профессора Левина. Сначала я хотел просто опустить трубку на рычаг, но он уже тоже узнал мой голос и поздоровался со мной по имени. С момента смерти Лазара мы не обменялись с ним ни единым словом, а потому я был предельно осторожен и изложил ему только сухие факты, безо всяких предположений. Он внимательно выслушал меня, не пытаясь ни оспорить, ни преуменьшить значения деталей, которые меня тревожили, равно как и отмести мои предварительные выводы. Вместо этого он предложил, с несвойственной для него тревогой, поступить мне так, как, по моему разумению, поступить следует, — звучало это так, словно не он, а я был в эту минуту здесь самым большим авторитетом.
— Я полагаю, что один из ваших людей мог бы спуститься сюда и обсудить ситуацию с хирургами, — осторожно предложил я.
— Абсолютно незачем разговаривать с хирургами, — загремело в ответ с неожиданной яростью. — Уж если к ним в руки попал пациент, они его не упустят. Нет, самое лучшее, что вы можете сделать, это прямо сейчас отправить его обратно в палату, после чего мы вместе решим, что с ним делать.
В эту минуту мне стало ясно, что, вмешавшись, я совершил ошибку. Страх, терзавший больного, и тревога, витавшая вокруг меня и бурлившая внутри этим утром, каким-то образом разожгли пламень паранойи профессора Левина. И у меня не оставалось теперь иного выхода, как, выйдя в коридор отыскать сына этого пациента, крепко сбитого киббуцника, который сидел и читал газету, и попросить его отвезти отца обратно в палату.
Я не присоединился к этому мероприятию не только потому, что хотел дожидаться операционной бригады, чтобы объяснить им тайну исчезновения их подопечного, но и потому еще, что совершенно не хотел встретить профессора Левина. Хирург вскоре появился и, как я и предполагал, им оказался не кто иной, как мой старый соперник, доктор Варди. Я сухо поведал ему о сделанном мною обследовании больного, о телефонном звонке профессору Левину и решении отложить операцию. Он молча выслушал мои объяснения, слегка наклонив голову. Я знал, что он с трудом сдерживает желание разразиться градом ехидных комментариев о странном взаимопонимании, возникшем вдруг между мною и профессором Левиным, но переборол себя и не сказал ничего, словно понимая, в каком, не по своей воле, я оказался положении и не желая его еще больше утяжелять. Под конец он пожал плечами и сказал:
— Если так — мы все можем отправляться по домам.
* * *Поскольку у меня не было машины, я решил часть пути проделать вместе с доктором Варди, но когда я стоял на выходе из больницы, понял, насколько силен сейчас ливень, и мне захотелось вдруг смыть все напряжение и усталость, скопившиеся внутри меня за целый день, этими чистыми водяными каскадами, пронизывавшими воздух. А потому, попрощавшись с доктором Варди, я шагнул навстречу шторму, время от времени находя случайное убежище то под навесом лавки, то у входа в здание, колеблясь между необходимостью добраться до дома и сильным желанием отправиться в офис Дори на юге города, чтобы увидеть самому, так ли она хорошо себя чувствует, как о том говорила. Но за меня эту проблему решили потоки воды, промочившие меня до нитки, так что мне спешно пришлось добираться до дома, чтобы переодеться во все сухое.
Квартира была пуста и, судя по нескольким тарелкам, стоявшим над раковиной на полке, Микаэла и Шиви домой еще не вернулись и не ужинали. Я включил в ванной нагреватель, постоял под горячей водой, а затем поспешил в спальню, где и забрался под стеганое одеяло. Мысли о рыжеволосом пациенте, которого я отправил обратно в палату без операции вызвали у меня чувство раскаяния. Кто мог себе представить, что один только звук моего голоса приведет профессора Левина в явное смущение? Если он действительно мучается, ощущая себя виновным в смерти Лазара, мне следовало бы с особой тщательностью относиться к любым в обозримом будущем контактам с ним.
Зазвонил телефон. Несколько мгновений я не решался взять трубку, испугавшись, что это вызов, возвращающий меня в операционную, но это была всего лишь Хагит, подруга детства Микаэлы и мать нашей юной няни. Она разыскивала Микаэлу, которая должна была быть у нее час тому назад с Шиви.
