Мариам Петросян - Дом, в котором...
Делаю шаг в сторону, но он опять заступает мне дорогу.
— Что случилось, Сфинкс? На тебе лица нет.
Стою, ожидая, когда ему надоест торчать передо мной. Гляжу на его подбородок, уткнувшийся в динамик. Потом динамик исчезает, поставленный на пол, и подбородок исчезает вместе с ним. Черный стоит, согнувшись, как будто повредил себе позвоночник.
— Так, — говорит он. — Страшновато смотреть на тебя, но я, так и быть, переживу. Могу я чем-то помочь?
— Можешь. Запихни меня в какую-нибудь щель и зацементируй ее.
— Понял, — Черный выпрямляется. — Пошли. Я тебе это организую. И щель, и цемент, и надгробную надпись. Только потерпи до первого.
Динамик он оставляет посреди коридора, как памятный обелиск в честь нашей встречи. Я послушно иду за ним. Мы выходим на лестницу. Спускаемся и опять идем. В актовом зале, как всегда, кто-то вдохновенно терзает рояль, и волны этого вдохновения захлестывают весь первый этаж. Черный заводит меня в полупустую комнату. Это склад, где громоздятся картонные коробки. Одна приоткрыта, и в щель выглядывает запечатанный в пенопласт унитаз. Мы в комнате унитазов.
Черный копается за одной из коробок, бормоча что-то невразумительное. Выуживает оттуда бутылку, потом еще одну.
— По-моему, — говорит он, — тебе нужно выпить. Удержишь сам? Бокалы у меня здесь не предусмотрены.
— Попытаюсь, — говорю я. — А что внутри?
— Спирт, разведенный яблочным соком.
Я смеюсь. Черный опрокидывает на бок пустую коробку и расставляет на ней бутылки.
— Познакомишься с Песьими пристрастиями. Это их любимый напиток. Когда привыкнешь, очень даже ничего. Все зависит от того, в каких пропорциях развести.
— Да мне плевать, — говорю я. — Будь там хоть чистый спирт.
— Я вижу, что тебе плевать, — Черный садится на пол и отвинчивает крышку одной из бутылок.
— Что все-таки случилось? Может, расскажешь?
Качаю головой.
Он передает мне бутылку.
— Как хочешь. Я не настаиваю, сам понимаешь.
Собачиная смесь не похожа ни на один из известных мне напитков. Гадость жуткая, хотя после третьего или четвертого глотка это уже не так заметно.
— Не налегай, — предупреждает Черный. — А то вырубишься.
— Странные эти Псы, — говорю я. — И пристрастия у них странные.
— У нас, — поправляет Черный. — Не забывай, я теперь тоже Пес.
— Да, — говорю я. — Светло-палевый. Мохнатый. Большой. Ты когда-нибудь замечал, какого цвета глаза у Македонского? Они у него, как осенние листья. Крапчатые…
— Не приглядывался.
— Зря. Там много всего. Знаешь, в чем состоит мой главный секрет, Черный? У каждого в Доме есть свой секрет. У меня тоже. Мой секрет в том, что я могу слинять отсюда в любой момент. Как только пожелаю.
Черный опускает бутылку, поперхнувшись ее содержимым.
— Куда это, интересно?
— Сюда же. Но не совсем сюда. В сюда, которое не совсем здесь. Это секрет, учти.
— Ясно, — говорит Черный. — В бутылку со спиртом и яблочным соком. По-моему, тебе уже хватит.
Я размазываюсь по стене и укладываю ноги на ящик. Зажим в грабле заклинило, так что держать мне теперь бутыль из-под Песьих радостей до конца моих дней.
— Загибай за меня пальцы, Черный. Я буду перечислять тебе параллельные миры, годящиеся для бегства.
— Валяй, — говорит Черный. — Не стесняйся.
Дверь отворяется, и на пороге возникает Лорд, изящно покачивающийся меж костылей.
— Я тебя все-таки нашел! — говорит он.
— И этот тоже в моей одежде, — удивляется Черный. — Что на вас нашло? Иди сюда, Лорд, по-моему, он уже готов. Толкует о параллельных мирах.
— Интересная тема.
Лорд подплывает к нам, падает на свободную коробку и с грохотом складывает костыли крест-накрест у стены.
Я закрываю глаза. И открываю.
И оказываюсь сразу во всем. В стенах, в полу, в потолке, в Черном, в Лорде и в костылях Лорда. Я, как воронка, засасываю мир. Та моя часть, что целее прочих, встревожена моим поступком. Она встревожена тем, что открыла другому мне бутылочный тайник и дала вкусить его содержимого, тому мне, который — лысый и бешеноглазый — сидит напротив, закинув ноги на ящик, и эта моя часть — она удобнее всех, потому что целее — говорит:
— Черт, не думал, что его так развезет. Что будем делать, Лорд?
Еще одна моя часть, продавливающая картонную коробку (бедная картонка еле жива, когда-то в ней хранился умывальник), тоже раздражена и испугана, и она говорит:
— Откуда я знаю? Что ты ему дал?
Я плещусь в бутылке, слегка прилипая к ее стенкам, потому что в моем составе сладкий, тягучий сироп. Я не совсем прозрачен, и это тоже от сиропа. Подобных мне не производят, Я не существую нигде, кроме как здесь, где Я хранился среди унитазов, и смутно припоминается, что Я как-то связан с собаками, об этом думает тот Я, что сидит напротив, а другой Я — что прямо надо мной — подозревает, что Я ядовит.
Горят подмышки, жгучей болью растекаясь к ребрам, и не поворачивается затекшая шея, а коробка подо мной прогибается все сильнее и сильнее, мне давно пора бы подняться с нее, пока она совсем не сплющилась.
В коробку моему Я не хочется, ее ощущения слишком неприятны. Я, сидящий у стены, говорю:
— Весь мир сейчас во мне, понимаете ли вы, что это значит?
И сам себе отвечаю, перескочив обратно на прогибающуюся коробку:
— Я бы не хотел этого понимать, если честно.
И тут же взлетаю вверх и падаю вниз, расширяюсь во все стороны и затвердеваю, смотрю тысячами крохотных щелей, миллиардом глаз. Это Я мне нравится больше всех, оно самое спокойное и большое, замыкающее в куб всех остальных, это даже скорее Мы, на нас держится Дом, мы несем его и поддерживаем. Мне стоит большого труда удерживать себя в пределах одной комнаты, потому что нормальнее для стен соединятся с другими стенами, но мне почему-то лучше этого не делать, хотя я не помню, почему. Я лишаюсь слуха. Маленькие движущиеся Я, беспокойные и эмоциональные сверх всякой меры, двигаются и производят звуки слишком быстро, делая их недоступными слуху. Я скорее дремлю, чем бодрствую, это мое обычное состояние, полностью погрузиться в него мешает только опасение слиться с другими стенами. Это все труднее и труднее. Мне даже тяжелее, чем коробке, но Я терплю, пока хватает сил, а когда они иссякают, концентрируюсь на точке соприкосновения со мной безволосого и металлическорукого Я, перетекаю в него и слышу, как Черный говорит: — Давай поищем Слепого, что ли? — а Лорд отвечает: — Не можем же мы так его оставить…
Я сижу у стены, ощущая ее холод и гладкость плечами и царапинами под пластырем, стягивающим плечи, и испытываю к ней странные, почти родственные чувства.
