Джонатан Франзен - Поправки
– Ну и ну! – произнес Альфред, и лицо его вспыхнуло от удовольствия. Он обеими руками ухватил сына за руку. – Смотрите, кто у нас тут!
Инид, окликая Чипа, попыталась протиснуться между ними, но Альфред не выпускал его руку.
– Смотрите, кто у нас тут! Смотрите, кто у нас тут! – дважды повторил он.
– Ал, впусти его наконец и закрой дверь! – распорядилась Инид.
Чип застыл в дверях. Снаружи мир был черен, бел и сер, пронизан холодным и свежим ветром; в заколдованном внутреннем пространстве дома сгустились предметы, цвета и запахи, влажность, человеческие отношения. Он боялся войти.
– Заходи, заходи, – кудахтала Инид. – Закрывай дверь!
Чтобы защититься от чар, Чип беззвучно произнес заклинание: пробуду тут три дня, вернусь в Нью-Йорк, найду работу, буду откладывать как минимум пятьсот долларов ежемесячно, пока не выплачу долги, а каждый вечер буду работать над сценарием.
С этим заклинанием, жалким остатком, к которому сводилась теперь его личность, Чип переступил порог.
– Ну, ты зарос, пропах, – сказала мать, целуя Чипа. – Где же твой чемодан?
– Остался на обочине дороги в западной Литве.
– Слава богу, живой домой добрался!
Нигде во всей Литве не было помещения, похожего на гостиную в доме Ламбертов. Только в Западном полушарии найдется такое роскошное шерстяное ковровое покрытие, такая массивная мебель отменного качества, с прекрасной обивкой в столь простенькой по дизайну и заурядной по назначению комнате. Хотя свет за деревянными рамами окна окрашивался серыми тонами, ему был присущ оптимизм прерий: в радиусе шестисот миль нет портящего климат моря. Осанка старых дубов, свободно тянущихся к небу, их надменность напоминали о тех временах, когда и города еще не было, – иероглифы ветвей свидетельствовали о мире, не знавшем заборов.
Одно мгновение – и Чип вобрал в себя весь пейзаж. Этот континент – его родина. По гостиной раскиданы вскрытые подарки, обрывки разноцветных ленточек и упаковочной бумаги, наклейки. Перед креслом у камина, которое Альфред навсегда зарезервировал за собой, сидела на корточках Дениз, разбирая самую большую груду подарков.
– Дениз, смотри, кто пришел! – окликнула Инид.
Дениз подошла словно нехотя, глядя в пол, но, когда она обвила Чипа руками и он прижал сестренку к себе (по обыкновению удивляясь, до чего она высокая), она не смогла его выпустить. Всем телом прижалась к брату, целовала его шею, глаз с него не сводила и все повторяла: «Спасибо».
Подошел и Гари, неуклюже, полуотвернувшись, обнял Чипа.
– Не думал, что доберешься, – буркнул он.
– И я не надеялся, – ответил Чип.
– Ну-ну! – в очередной раз сказал Альфред, с изумлением глядя на сына.
– Гари уезжает в одиннадцать, – предупредила Инид. – Мы успеем позавтракать вместе. Иди мойся, а мы с Дениз приготовим завтрак. Этого-то я и хотела, – прощебетала она по пути в кухню. – Самый лучший рождественский подарок для меня!
Гари обратил к Чипу лицо с гримасой «что поделать, остался в дураках».
– Вот так-то! – фыркнул он. – Лучший рождественский подарок!
– Думаю, она имела в виду нас всех вместе, – заступилась Дениз.
– Недолго ей радоваться подарочку, – сказал Гари. – Нам еще предстоит разговор, и она должна мне деньги.
Чип тащился за собственным телом, отделившись от него, недоумевая, что оно сотворит. Убрал алюминиевый табурет из душевой внизу. Ударила сильная, горячая струя воды. Впечатления настолько первичные, что либо сохранятся на всю жизнь, либо тут же изгладятся. Мозг способен воспринять лишь ограниченное количество информации, потом он утрачивает способность расшифровывать ее, распределять в должной связи и порядке. Так, почти бессонная ночь на полу в аэропорту была еще совершенно свежа в памяти и требовала обработки. А теперь вот горячий душ рождественским утром. Знакомая желтовато-коричневая плитка на стене. Эта плитка, как и все прочее в доме, пропитана своей принадлежностью Альфреду и Инид, окружена аурой именно этой семьи. Дом казался не строением, а телом – мягким, податливым, живым и уязвимым.
Шампунь Дениз вкрадчиво пахнет зрелым западным капитализмом. Промывая волосы, Чип на мгновение забыл, где находится, какая тут часть света, который год и час, что за обстоятельства. Мозг под струями душа превратился в орган рыбы или амфибии, впитывая впечатления, реагируя только на данный миг. Жутковато, но вместе с тем хорошо. Хотелось есть и пить, особенно хлебнуть кофейку.
Завернувшись в полотенце, Чип вошел в гостиную. Альфред поднялся ему навстречу. Чипа словно ударило: как быстро постарел отец, на лице – очевидные признаки распада, красные пятна, асимметричность черт.
– Ну и ну! – сказал Альфред. – Быстренько ты!
– Не одолжишь что-нибудь из одежки?
– На твое усмотрение.
Наверху, в стенном шкафу отца, на привычных местах дремали старые бритвенные приборы, рожки для обуви, электробритвы, распорки и вешалка для галстуков. Они несли свою службу все полторы тысячи дней с тех пор, как Чип в последний раз побывал в этом доме.
На мгновение он рассердился (как же иначе?) на родителей: так и не стронулись с места, сидят в Сент-Джуде и чего-то ждут.
Белье, носки, шерстяные брюки, белую рубашку и серую вязаную куртку Чип прихватил в ту комнату, где они с Гари жили в промежутке между рождением Дениз и отъездом Гари в колледж. Гари уже раскрыл небольшой чемоданчик на «своей» кровати и складывал вещи.
– Не знаю, обратил ли ты внимание, – заговорил он. – Отец совсем плох.
– Да, я заметил.
Гари выложил на комод перед Чипом небольшую коробку. Патроны, пули двадцатого калибра для короткоствольного ружья.
– Он держал их и ружье в мастерской, – пояснил Гари. – Сегодня утром я спустился туда и решил – лучше подстраховаться.
Чип не сводил глаз с коробки.
– Разве не папе решать? – невольно вырвалось, у него.
– Вчера я так и подумал, – ответил Гари. – Но если таковы его планы, пусть подыщет другой способ. Сегодня около нуля.[94] Он может выйти погулять, прихватив с собой бутылку виски. Не хочу, чтобы мама наткнулась на труп с размозженной головой.
Чип не нашелся что ответить. Он молча переодевался в отцовскую одежду. Тело радовалось чистой рубашке и чистым брюкам. Чип не ожидал, что они окажутся впору, точно на него сшиты. Надев куртку, он удивился, что руки не дрожат и в зеркале отражается молодое лицо.
– Так чем же ты был занят?
– Помогал одному литовскому приятелю обманывать западных инвесторов.
– Боже, Чип! Только этого не хватало!
Весь мир переменился, но снисходительность старшего брата злила, как и раньше.
– Если говорить с позиций строгой морали, – сказал Чип, – Литва вызывает гораздо большее сочувствие, нежели американские инвесторы.
