Валерий Залотуха - Свечка. Том 1
– Раздеваться будешь совсем? – заорал вдруг муж, и, срываясь, жена в ответ закричала:
– Совсем, да, совсем! – Именно в этот момент окончательно вырубился магнитофон «Светлана» со всеми его подготовленными дорожками, но Светлане Васильевне он был уже не нужен. Заорал – значит, сдался… Казалось, это победа, самая настоящая виктория, но, как часто бывает, виктория тут же обратилась в конфузию – настолько Челубеев в тот вечер был непредсказуем.
– Не поздно, Свет? – тихо спросил он вдруг, глядя снизу, маленький и жалкий.
К горлу Светланы Васильевны подкатил ком, к глазам подступили слезы, захотелось все бросить, отменить таинство и, ткнувшись в крепкое мужнино плечо, повинно, по-бабьи расплакаться, но тут же вспомнилось, что с о. Мартирием все обговорено, Символ веры заучен наизусть, православные брошюры прочитаны, заказ на крестильную рубашечку оплачен, и совсем не дешевый золотой крестик на золотой же цепочке куплен и лежит в надежном месте в красивой бархатной коробочке, и, преодолевая себя, ответила, глядя в одной ей видимую даль.
– К Богу прийти никогда не поздно…
То были слова, неоднократно повторяющиеся в брошюрах для крещаемых, но прозвучали они так, как будто только что родились в душе Светланы Васильевны, и она сама в это поверила. Кажется, после таких слов Челубееву ничего не оставалось, как упасть на женину грудь и виновато попросить прощения, но Марат Марксэнович в тот вечер был, как никогда, непредсказуем.
– Ах ты к богу? – удивленно проговорил он и хохотнул.
Выключив пультом телевизор, Челубеев поднялся и, сунув руки в карманы, заходил взад-вперед, беседуя сам с собой: «К богу значит… Так бы сразу и сказала… Я думал куда, а она – к богу… Нет, ну если к богу, то конечно!»
Светлана Васильевна даже растерялась, не понимая, шутит муж или всерьез, и от растерянности молчала. Да и что она могла на это сказать? А к кому же еще?
Внезапно Марат Марксэнович остановился и обратился к жене с вопросом, глядя на нее с живейшим интересом.
– Слушай, а тебе после этого имя небось переменят? Будешь какая-нибудь Даздраперма… Или нет – Держиморда! А?
– Фотинья, – с вернувшимся кротким достоинством ответила Светлана Васильевна.
О. Мартирий ей сразу сказал, что никаких Светлан в православии нет, вместо них – Фотиньи. Вспомнив это, Светлана Васильевна улыбнулась – ей нравилось новое имя, она не раз примеряла его на себя, и всегда оно было в самый раз: Фотинья, Фотинья, Фотинья…
– Как-как?! – Челубеев сделал вид, что не расслышал – даже приставил к уху ладонь. – Фотинья? Это ничего… Слушай, а может, мы потом фотоателье откроем? «Фото от Фотиньи»! А?
Челубеев смеялся. Светлана Васильевна стояла молча и кротко улыбалась. Именно так стояли когда-то перед своими языческими мужьями первые христианки, объявив им о своем окончательном выборе. Так ей казалось, и она долго могла так стоять, но Челубеев сказал вдруг такое, что не лишенное горделивости и самолюбования стояние сразу сделалось бессмысленным.
– Ты к Богу, а я к чёрту. Ко всем чертям… – вот что сказал Марат Марксэнович, как-то очень потерянно сказал.
Светлана Васильевна удивленно глянула на мужа, а он повторил те же слова, неожиданно их прокричав и взмахивая при этом руками, как дирижер при последних звуках Шестой симфонии Чайковского.
– Ты к Богу, а я к чёрту! Ко всем чертям! – И тут же быстро ушел в кухню и там затих.
Светлана Васильевна растерялась, прислушиваясь к внезапно наступившей тишине. «Надо пожалеть. Надо срочно его пожалеть!» – подумала она и заторопилась следом.
Держа руки в карманах, Челубеев неподвижно стоял у окна. Светлана Васильевна подошла к нему сзади, обняла, прижалась и зашептала сочувственно и нежно:
– Ты, может, подумал, что после этого я буду любить тебя меньше? Дурачок… Ну какой же ты дурачок! Я буду любить тебя еще больше!
Светлана Васильевна говорила и другие нежные слова, крепче и крепче прижимаясь к мужу в надежде ощутить хотя бы малейшее ответное движение, но такого движения не было.
Случилось самое страшное. Челубеев ушел в себя.
Глава седьмая
Песня о сгущенке
Высунули обиженные из Большого дальняка свои синие носы с капельками росы, прикинули на глазок, где возможен затишок, и плотным табунком туда переместились, но не успели курево из карманов вынуть, как ветрило злобный следом метнулся и продолжил свои издевательства. Бежать было некуда, да и не хотелось – плюнули на ветер обиженные и принялись спички понапрасну изводить. О том, чтобы в дальняк вернуться и там покурить, речи не шло – кто же курит на рабочем месте? Да и темно там круглые сутки, а снаружи бывает иногда светло… Но не для того обиженные из тьмы на свет выбрались, чтобы друг на дружку пялиться, просто подумалось вдруг, что где светлее, там, может, и теплее, – закон природы вроде бы… А вот и нет, даже у природы в «Ветерке» свои личные законы – не только не теплей снаружи было, но и не светлей ничуть! Приблизив запястье с часами к носу, Жилбылсдох разглядел время и недоуменно проговорил:
– Что за хреновня, четырех еще нет, а уже… – даже слов бригадир не подобрал на подобное природное самоуправство.
– Темно, как у негра в одном месте, – образно выразился Зина, который принципиально не употреблял в своей речи грубых слов.
– Значит, скоро снег пойдет, – с важным видом проговорил Прямокишкин, чем подтвердил правоту сказанных о нем когда-то кем-то слов: у Прямокишкина одна кишка, одна извилина, и обе прямые. Это же любому дураку, в том числе даже и сектантскому, ясно, что, если зимним днем так вот сразу темнеет, жди осадков в виде снега.
– А может уже конец света? – подсвечивая под носом огоньком сигареты свою вековечную золотуху, попробовал пошутить Гитлер.
– Не, рано еще, – уставясь в часы, не согласился Жилбылсдох, который юмор не всегда воспринимал.
Да и ни у кого сейчас говорить на эту тему настроения не было, и даже шутить не хотелось. О конце света приятно в тепле беседовать, лучше с чайком – погадать, подискутировать: будет, не будет, если будет, то как, когда и при каких обстоятельствах.
Что там конец света – сегодняшний день выдался таким, что, кажется, хуже быть не может, с самого утра не заладился. Проснулись, как положено, в шесть и тут же поняли, что на работу надо идти, хотя и суббота, и все советские люди, или как там они теперь называются, под ватными одеялами на двухместных шконках, в женину потную подмышку уткнувшись, мирные сны досматривают, но делать нечего – построились, настроились и с песней: «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы» передислоцировались на трудовой фронт. Не хочется работать, а надо, без нее пайки не получишь, зато суток десять ШИЗО вполне можешь схлопотать. Это для других в зоне работы или мало, или совсем нет, Хозяин волком по области рыскает, чтобы для промки заказик добыть, а для них, обиженных, работы хоть отбавляй – гадят все ежедневно, а то и не по одному разу.
